Лучшее лекарство от любви

Глава 1

Празднование дня рождения похоже на визит к гинекологу: еще одна неизбежная ежегодная процедура вроде соскоба на ПЦР — немного неприятная, немного неловкая, немного слишком интимная, — только с подарками. Стоило бы догадаться заранее, что проскочить этот день на цыпочках и сохранить в секрете свой возраст, а главное, уберечь свое достоинство, мне не удастся.

Так и вышло. Я шла себе в комнату отдыха персонала Центра пластической хирургии Белл-Харбора, чтобы спокойно выпить чашечку кофе, тут-то меня и окружили. Они выпрыгнули из засады — внезапно и без предупреждения. Воздух вокруг взвихрился и обрушился блестящим цунами лилово-розовых конфетти, уши заполонил радостный гогот. Горячие тела коллег надвинулись и зажали меня в углу комнаты. Еще несколько горстей конфетти выстрелили сверкающей шрапнелью, прилипая к лицу и застревая в волосах.

Они меня настигли и отрезали все пути к отступлению.

Я стала жертвой отряда СИНОБИ[2] (Скоростной Идентификации Ниндзя-Охотниками Беглых Именинников), вооруженных вместо сюрикенов разрывными блестками.

Потому что сегодня был не обычный день. Сегодня как раз и был мой день рождения. День рождения, которому я была не рада. О котором мне хотелось забыть. Который перемещал меня из категории «от восемнадцати до тридцати четырех» в категорию «от тридцати пяти до смерти». И теперь я попалась в радужную паутину чертовых ниндзя. Сопротивление было бесполезно.

— Сюрприз!

— С днем рождения, Иви!

— С днем рождения, доктор Роудс!

На меня осело еще одно облако резаной фольги, и кто-то сунул мне в прическу потускневшую диадему со стразами — на моих рыжих волосах, я уверена, это выглядело верхом безвкусицы. Дежурные поздравления сыпались вперемешку с хихиканьем и шуточками на тему «старость не радость», пока в комнату отдыха не набилось человек двадцать пять, включая шестерых моих коллег-врачей, младший и обслуживающий персонал. Делль, наша кругленькая, средних лет администраторша, с важным видом пробралась вперед, водрузила на стол посреди комнаты торт, утыканный свечками, и с победным видом улыбнулась.

Заулыбались все. Всей толпой они, сияя, уставились на меня, переминаясь с ноги на ногу, полные радостного ожидания. Виду них был ликующий: вероятно, они заранее предвкушали, что и меня сейчас охватит восторг… но этого не произошло.

Не то чтобы я не оценила их стараний. Не такой уж я деньрожденный Скрудж… пока дело не доходит до моего дня рождения. Есть женщины, которые любят отмечать с размахом, в стиле «Все внимание на меня!». Я не такая. Именно поэтому сейчас, находясь в центре общего внимания, я почувствовала себя глупо. Будто получила зеленую ленту на школьных спортивных соревнованиях, в которых даже не участвовала, — просто за явку на мероприятие.

— Ну как, удалось нам вас удивить? — требовательно спросила Делль, поправляя очки на переносице пухлым пальцем. У нее были очки в оправе разных цветов на каждый день недели. Эти в бирюзовой. Значит, сегодня вторник.

Долю секунды я понадеялась, что из-за горящих на торте свечек сработает пожарная сигнализация. и нам придется спешно эвакуироваться из здания.

Но, увы, везение было не на моей стороне. Я зависла в нескончаемом мгновении, и не оставалось ничего другого, кроме как начать оправдывать ожидания коллектива. Я натянула на лицо фальшивую радостную улыбку.

— Боже мой, ребята! Да! Вы и вправду меня удивили. Я и понятия не имела, что кто-то знает о моем дне рождения!

И хотя мое удивление было искренним, я порадовалась, что мне удалось добавить искренности в свой голос. Очко в мою пользу.

— Это доктор Пулман нам рассказала. Ее и благодарите, — Делль ткнула пальцем в высокую брюнетку с двухсотдолларовой стрижкой и в туфлях на высоченных каблуках, непрактичных до смешного.

Я метнула взгляд в сторону Хилари Пулман — единственного человека в этом городе, который абсолютно точно знал, что сегодня я не хотела никакого ажиотажа. Она была моей коллегий, той, кому я поверяла все свои тайны, и, как я считала до той самой минуты, моей лучшей подругой. Мы познакомились в ординатуре, обе специализировались на пластической хирургии и быстро сошлись на почве нытья на тему «Как много тягот и невзгод подстерегает женщину, избравшую профессией медицину». Ничто не может сплотить друзей сильнее, чем чистка зубов одной на двоих щеткой перед утренним обходом после ночной смены.

Хилари родилась и выросла в Белл-Харборе, и наша дружба на пятьдесят процентов определила мое решение остаться работать здесь. Но подруги мы с ней или нет, ей в любом случае было известно, как я ненавижу отмечать дни рождения. Я прищурилась и попыталась смерить ее свирепым взглядом, но на этих чертовых каблуках она была на голову выше меня. Преимущество явно оказалось не на моей стороне.

В ответ она лишь безмятежно улыбнулась и пожала плечами в своей обычной манере «прости, хотя я и не понимаю, за что». Она выступила из толпы поздравляющих. Краешек ее ладно облегающей фигуру юбки-карандаша едва виднелся из-под белого халата. Многие могли бы заметить, что юбка слишком коротка. И были бы правы. Но, честно говоря, будь у меня такие ноги, я бы тоже носила короткие юбки. К несчастью, ни ногами, ни юбками я похвастаться не могу. Мой рост всего пять футов два дюйма, так что из короткого у меня — только я сама.

Хилари изящными пальчиками подобрала со стола лопатку для торта и протянула мне рукояткой вперед:

— С днем рождения, Иви! Я понимаю, что лопаточка не так остра, как привычный тебе скальпель, но уж что есть, держи. Постарайся ею меня не зарезать.

И она игриво подмигнула мне.

Я взяла лопатку и снова попыталась незаметно для окружающих уничтожить Хилари взглядом, но у нее был непрошибаемый иммунитет к моему раздражению. Не то чтобы она его не замечала: просто не обращала внимания. Хилари считала, что ее роль как подруги заключается в постоянном поддразнивании и выманивании меня из зоны комфорта. Со временем она решила, что раскрепостить меня — ее святая обязанность. Но я не нуждалась в раскрепощении. Я нравилась себе такой, какая есть. Большую часть времени.

Делль шумно выдохнула и сцепила руки перед внушительной грудью размера D:

— Загадайте желание, доктор Роудс! И задуйте свечки.

Я улыбнулась ей и остальным, изо всех сил стараясь держаться естественно, и мне это почти удалось. В конце концов, они действовали из добрых побуждений. Может, этот день рождения получится не самым ужасным. Тридцать пять — не такая уж старость. Во всяком случае, я пока не вижу объявлений о конце света, траурных композиций из шариков и увядших букетов, перевитых черными лентами. Всего лишь конфетти и диадема. С этим я как-нибудь справлюсь.

Я откашлялась и набрала в грудь воздуха:

— Спасибо вам! Это так мило. Я прожила в Белл-Харборе всего несколько месяцев, но они были чудесными, и вы сделали все, чтобы я почувствовала себя как дома. Даже придумать не могу, чего бы еще пожелать.

— Как насчет мужа? — выкрикнула Делль и захихикала, кивками подстрекая остальных присоединиться. Капельки пота сверкали на ее темном лбу.

Она думает, это смешно? Перебивать именинницу во время речи?

Вот в этом и заключается единственный недостаток переезда в маленькую сплоченную коммуну: твоя личная жизнь автоматически становится общественным достоянием. Поскольку я была врачом и новым лицом в городке, то вызывала у добропорядочных граждан Белл-Харбора такое же жгучее любопытство, как если бы метеорит ударил в крест церкви Святого Алоизиуса конгрегации Непорочного Зачатия. Казалось, каждому жителю нашего города известно, что я снимаю маленькую квартирку, мечтаю купить дом на берегу озера и у меня никого нет. Последний факт всем не давал покоя. Всем, кроме меня, разумеется. У меня-то было полно времени, чтобы найти себе мужа.

Если предположить, что я вообще хотела его найти.

А я не хотела.

Бо́льшую часть времени.

Еще меньше мне хотелось, чтобы все присутствующие в этой комнате принялись судить и рядить о моей личной жизни, точнее, в настоящий момент — ее отсутствии. В конце концов, личная жизнь на то и личная. Только кто мне даст сохранить ее в тайне?..

Я неискренне хихикнула и повернулась к торту. И уставилась на свечки, изобразив на лице приличествующую случаю мечтательную задумчивость, как будто загадываю желание. Но поскольку я всю жизнь придерживалась границ естественнонаучного знания, основанного на доказательствах, загадывание желаний на именинные свечки попросту не вписывалось в мою картину мира. Дуй ты хоть на свечки, хоть на одуванчики, хоть кидай монетки в фонтан — желания так не сбываются. Желания — это просто нереализованные цели.

Однако в сознании у меня — как радуга в темном после грозы небе — нарисовалось видение, в котором я в воздушном белом платье плыву по проходу церкви навстречу безликому, наряженному во фрак жениху. Были там и розовые розы, и подружки невесты в шифоновых платьях цвета лаванды. В голове зазвучала мелодия пахельбелевского «Канона в ре мажоре». Сердце совершенно нелогично встрепенулось, будто это и было моей заветной мечтой. Нет, конечно. Не моей. И не сейчас. У меня есть любимая работа. И этого достаточно.

Бо́льшую часть времени.

Я вздрогнула, мысленно стерла возникшую в голове картинку и задула свечи, не загадав вообще ничего. Все захлопали и дружно подались вперед, двигаясь с синхронностью косяка тунца, в котором каждый тунец мечтает о куске торта. Меня опять окружили.

— Давай я тебе помогу, — шагнула ко мне Габи, наша офис-менеджер. Она заправила осветленную прядку с выкрашенными в розовый кончиками за ухо, проколотое в нескольких местах; подол ее бирюзовооранжевой юбки вильнул и обвился вокруг лодыжек. Ей было двадцать восемь, но выглядела она совсем юной из-за безупречной кожи лица: за обладание такой мои пациентки готовы платить тысячи долларов. А еще она была младшей сестрой Хилари, а значит, и мне приходилась кем-то вроде младшей сестры.

— Вот, держи, — сказала она, протягивая мне стопку бумажных тарелок.

На тарелочках были нарисованы котята в диадемах, как у меня, будто мне исполнилось пять, а не тридцать пять. То ли они остались от какого-то детского дня рождения, то ли надо мной решили так подшутить. Раздумывать, какая из версий верна, я не стала.

— Кто любит много глазури, кому уголочек? — громко спросила я вместо этого с облегчением, что могу наконец чем-то занять руки. Давайте начнем и закончим, тогда я пойду заполню медкарты и освобожусь на сегодня от бумажной работы. Меня еще ждут в других местах.

Я быстро нарезала торт. В работе пластического хирурга есть свои преимущества. Габи и Хилари раздали всем по тарелочке и вернулись к столу, чтобы взять и себе тоже. Пришлось и мне есть торт, зная, что отвертеться не удастся. Зная, что кусок торта — это лишние сорок пять минут кардиотренировки. Что холестерин забьет мои артерии, как старое машинное масло. Но, черт возьми, до чего же вкусно! Липко, сладко, сплошной праздник непослушания!

Габи сунула в рот целиком огромную розу из помадки и промычала:

— Feliz aniversário!

Зубы у нее тут же окрасились химическим красным. Выглядела она при этом как вампир.

— Это «С днем рождения!» по-португальски.

— С каких это пор ты учишь португальский? — спросила Хилари, отковыривая крошечку от и без того малюсенького куска, который она себе положила.

Ее сестра пожала плечами и ответила уклончиво:

— С некоторых. Я учу его самостоятельно. Красивый язык. Красивые мужчины.

Хилари кивнула:

— О-о! Кстати о красавцах-мужчинах, Иви, — она обратила на меня взгляд своих темно-карих глаз. — Тебе бы точно не помешало…

Я отвлеклась от торта:

— Выучить португальский?

— Нет, — прошептала она. — Загадать себе мужа. И немного сама-знаешь-чего, в честь дня рождения, — и она проиллюстрировала свои слова недвусмысленным движением бедер, вдруг я не пойму.

Габи захихикала, а я подавилась куском. Потянулась за кофе, чтобы запить, но чашка оказалась пустой. Я с трудом проглотила торт и возмущенно прошипела:

— А с чего ты взяла, что у меня этого нет?

— Ты бы мне рассказала.

Она права. Рассказала бы.

— И потому что твоя мать звонила насчет сегодняшнего ужина, — добавила Габи. — Я с ней говорила пятнадцать минут назад.

— Ты разговаривала с моей матерью?

Габи кивнула, мазнув по плечам розовыми кончиками волос:

— Да, и она сказала: «Vamos ser tarde. Podemos encontrá-lo no restaurant».

Любопытство мое росло вместе с уровнем глюкозы в крови.

— Извини, Габи, но мой португальский оставляет желать лучшего. Что это значит?

— Это значит, что твои родители опаздывают и будут ждать тебя в ресторане. — И она подцепила еще одну розу из помадки.

— А еще она сказала, ей больно при мысли, что очередной день рождения ты снова проведешь одна, — добавила Хилари, накалывая на вилочку еще одну крошку торта.

— Не могла она такого сказать! — задохнулась я от возмущения и огляделась вокруг, не подслушивает ли кто. К счастью, все были заняты исключительно тортом. Я понизила голос до еле слышного шепота:

— Моя мать в жизни бы этого не сказала! Даже если бы ей приставили скальпель к яремной вене.

Я сочла излишним объяснять, что моя мать еще менее сентиментальна, чем я, к тому же прекрасно знает, что множество дней рождения я провела в полном одиночестве и совершенно довольная собой.

Хилари вздернула бровь — безупречную благодаря стараниям мастера:

— Ладно. Ты меня поймала. Она этого не говорила. Но, Иви, ты здесь уже почти четыре месяца, а я ни разу не слышала, чтобы ты собиралась пойти на свидание. Пора начинать выходить в свет и знакомиться с новыми людьми.

— Да, с людьми мужского пола, — сказала Габи. — Мой молодой человек, Майк, знаком с кучей парней, с которыми ты могла бы встречаться. Насчет кучи я, конечно, загнула, но с двумя по крайней мере. А пары парней как раз хватит для веселой вечеринки, правда же?

Обе сестры рассмеялись, а я задумалась, насколько серьезно она это сказала.

— Не уверена, что хочу знать, что там у вас за вечеринки.

Хилари поставила тарелку на стол.

— О, ну мы со Стивом ходим на скучные вечеринки для женатых пар, но даже они лучше дня рождения, проведенного в одиночестве. Правда, Ив, с этим нужно что-то делать. Хватит быть такой разборчивой.

Я выпрямилась в полный рост, насколько мой рост вообще это позволяет, и приготовилась защищаться.

— Я не разборчива! У меня просто нет времени. Я все время работаю.

— Ты все время работаешь, потому что не представляешь, чем еще можно заняться.

И хотя в этот раз она попыталась смягчить упрек, ее увещевания меня достали. Все это я уже слышала.

— Пока ты была в ординатуре, можно было валить все на занятость, — добавила Хилари, — но теперь ты в штате. У тебя нормальные приемные часы. И больше нет никаких оправданий.

От подобных разговоров я всегда начинала чесаться. Это и был единственный вопрос, по которому мы с Хилари никак не могли прийти к согласию: почему я не спешу найти мужчину? Она была совершенно счастлива в браке, родила двоих прекрасных детей и поэтому просто отказывалась понимать, что заставляет меня бесконечно тянуть с созданием семьи и думать в первую очередь о карьере, а не о замужестве. Но я вовсе не торопилась замуж. Я насмотрелась на изнанку «счастливой семьи». И знала статистику разводов. В конце концов, я ведь жила со своими родителями. Мои родители…

— Погоди-ка! — ахнула я, когда мое подсознание вытолкнуло на поверхность эту мысль. Я шлепнула картонной тарелкой по столу и уставилась на Габи: — Ты сказала, они будут ждать меня в ресторане? Они — в смысле оба, и отец, и мать?

Не может такого быть. Должна была приехать только мама. Как мы и договаривались.

Габи медленно кивнула, настороженная внезапной переменой в моем поведении.

— Что она сказала, дословно? — спросила я, подавив желание схватить ее за плечи и встряхнуть как следует.

Габи наморщила лоб:

— Она сказала: «Diga a Evelyn estava tarde estávamos…»

— Нет! Нет, по-английски, пожалуйста!

Нарочно она, что ли?

Габи закатила голубые глаза к небу, как будто это я создаю ей лишние трудности.

— Ну хорошо. Она сказала: «Передай Ивлин, встречаемся в ресторане, потому что отец задерживается из-за операции». А что тут такого?

Что тут такого! Они, понятное дело, и представить себе не могут масштаб случившегося. Не то чтобы я часто кому-то рассказывала о семейных проблемах.

— Мои родители не ладят между собой. И это еще мягко сказано. Не ладить могут кошка с собакой. Реакция моих родителей друг на друга — это как если смешать хлорку с аммиаком, плеснуть туда колы и для верности кинуть «Ментос»: гремучая смесь, способная заплевать ядом все живое вокруг в радиусе двух миль.

По профессии и отец, и мать — кардиоторакальные хирурги. Занятые и уважаемые люди, о чем они не забывали напоминать мне все детство, перебрасываясь мною между собой, как воланчиком. Они уже очень давно в разводе, и последний раз мы ужинали вместе, когда отмечали мое поступление в медицинский. Тогда вечер закончился внезапно: мать выплеснула тарелку гаспачо на отцовы полотняные брюки и в ярости вылетела из ресторана еще до того, как нам успели принести основное блюдо. На тротуаре остались вмятины от ее каблуков.

— А разве они не сказали тебе, что приедут вдвоем? — спросила Хилари.

Она была наслышана, что мои родители находят извращенное удовольствие в соревновании друг с другом, хотя, конечно, я ей и половины не рассказывала. Однако про мое твердое убеждение, что оба работают в одной клинике в Энн-Арборе лишь затем, чтобы воровать друг у друга пациентов, она знала.

— Нет, не сказали.

Я мысленно прокрутила в голове список причин, по которым родители могли бы явиться вдвоем. Может, отца назначили главным хирургом. Или мать изобрела новый революционный способ проведения операций. Или один из них случайно заразился вирусом обезьяньей оспы, и жить ему осталось считаные дни. Правда, в таком случае они не назначили бы встречу в общественном месте, поэтому я все же надеялась, что причина не в этом. Но что-то ведь послужило толчком к внезапному возрождению их союза? Они же не просто приедут вдвоем, но, вероятно, еще и на одной машине. Понятно, что Белл-Харбор находится всего в паре часов езды от Энн-Арбора, но, чтобы поездка завершилась благополучно, примерно на полдороге кто-то из них, по идее, должен оказаться в багажнике — связанным и с кляпом во рту.

Все это было крайне любопытно.

— Доктор Роудс! — одна из медсестер заглянула в приоткрытую дверь комнаты отдыха. — Звонит доктор Макнайт из отделения скорой помощи. Хочет проконсультироваться по поводу рваной раны лица. Вы ведь дежурите сегодня вечером, да?

— Ты сегодня дежуришь? — спросила Хилари. — Ты что, в собственный день рождения не могла ни с кем поменяться? Если бы ты попросила заранее, я могла бы за тебя выйти.

Непонятно, чего в ее голосе было больше — изумления или осуждения. Я, несомненно, укрепила ее во мнении, что нарочно загружаю себя работой, лишь бы не устраивать свою личную жизнь. А я просто хотела подработать. Каждый заработанный сверхурочно пенни я откладывала на покупку дома. Я мечтала одоме у самого озера, на первой береговой линии, а такой стоит недешево.

— Я люблю дежурить. К тому же все, кроме меня, обычно торопятся домой, к детям.

Я повернулась к медсестре:

— Передайте ему, что я сейчас приду.

Как раз приму пациента и даже не опоздаю на ужин. Разве что не успею забежать домой переодеться, как рассчитывала.

Я помахала тем, кто еще оставался в комнате отдыха. Толпа заметно поредела, и я вдруг осознала, что многие мои коллеги уже вернулись к работе.

— Спасибо всем за чудесные поздравления! Простите, что соблазнила вас сладким, а сама сбегаю, но труба зовет!

Кое-кто еще раз прокричал мне вдогонку пожелания счастливого дня рождения, а Хилари и Габи последовали за мной в приемную. Перед тем как выйти, я повернулась к ним лицом:

— А вам обеим отдельное спасибо, что растрезвонили всем о моем дне рождения!

Я погрозила им пальцем, но на Хилари моя бессильная попытка рассердиться, как обычно, не произвела ни малейшего впечатления, чему я втайне порадовалась. Должна признаться, на сердце у меня потеплело оттого, что коллеги взяли на себя труд устроить мне праздник. Конечно, редко кто отказывается от бесплатного угощения, и все-таки, когда я задувала свечки, мне показалось, что хлопали они искренне.

— Não há problema, — улыбнулась Габи. — И кстати…

Хилари перебила сестру:

— Я знала, что в глубине души ты хотела, чтобы мы организовали тебе праздник.

Я громко расхохоталась — она была так непоколебима в своем заблуждении.

— Нет, не хотела. Но мне все равно приятно.

— Кто-то же должен научить тебя веселиться, Иви. Наслаждаться жизнью.

И тоже улыбнулась. Как-то уж очень подозрительно широко.

Габи протянула руку и сжала мое плечо:

— Я могла бы отправить к тебе позже своего приятеля Акселя для foda pena. Он забавный.

— А что такое foda pena?

— Это утешительный се…

— Тсс! — прошипела я и рубанула ребром ладони по горлу. — Достаточно.

Делль, наша администраторша, незаметно просочилась за нами в приемную и заняла стратегически выгодную позицию, прячась за спинами Хилари и Габи, чтобы подслушать, о чем мы говорим. Серьезно, тетка весит, как профессиональный полузащитник, а подкрадывается бесшумно, словно наемный убийца. Нет, не случайно именно она возглавила отряд СИНОБИ.

Я вышла из приемной отделения пластической хирургии, спустилась на пару лестничных пролетов и по длинным больничным коридорам дошла до отделения скорой помощи. Все, кого я встречала по пути, приветствовали меня улыбками и радостными смешками. То ли весть о моем дне рождения облетела уже всю больницу, то ли я все еще не привыкла к дружелюбию местных.

В приемном покое скорой помощи Белл-Харбора работа кипела, хотя до хаоса, творившегося в больнице в Чикаго, где я проходила практику, было далеко. Несчастные случаи здесь в основном происходили с курортниками, поэтому во всем отделении царила спокойная атмосфера доброжелательной вежливости. Конечно, и здесь случались автомобильные аварии, сердечные приступы и прочие ужасные происшествия, но не было ни ножевых, ни огнестрельных ранений. Стены пандуса на подъезде к отделению не были расписаны граффити парнями из местных бандитских группировок, да и ни одной проститутки, плотно сидящей на героине, я в глаза не видела несколько месяцев.

Я толкнула тяжелую металлическую дверь. Медсестра в зеленом хирургическом костюме на секунду сбилась с шага, завидев меня, но тут же, как и все сегодня, широко улыбнулась. Ее темные волнистые волосы были забраны в пучок на затылке. Я почти не сомневалась, что зовут ее Лиша, но почти не считается, поэтому только молча улыбнулась в ответ. Медсестры больше всего ненавидят, когда их называют чужим именем. Эту истину я познала на собственном горьком опыте еще в институте.

— Здравствуйте, доктор Роудс. Вы сегодня нарядная. Пришли зашивать рваную рану?

— Нарядная?

Она молча показала мне на голову.

О!

Нет!

Неужели?

Я подняла руку. Точно. Диадема. Я рванула ее с головы, попутно выдирая зацепившиеся волосы. Как я могла забыть про эту чертову диадему? Неудивительно, что все ухмыляются мне в лицо.

— Извините. У меня сегодня день рождения, — пробормотала я и выбросила диадему в ближайшую мусорную корзину. Я пригладила волосы, убирая их от лица, и почувствовала, как краска заливает мне щеки. Могу поклясться, что все лицо у меня пошло неровными пятнами. Вот они, радости белокожих!

— И да, я пришла зашивать рваную лицевую рану. Что там за история?

Она подвела меня к отгороженной занавеской койке.

— Белый мужчина двадцати семи лет и ноль семь виски не поделили места с лодочной пристанью.

— Как это?

— Он врезался в причал, управляя водным мотоциклом в пьяном виде. Лицом смягчил падение. При этом, как он утверждает, умудрился не пролить ни капли виски.

Медсестра приподняла брови и кивнула — то, как четко молодой человек расставил приоритеты, видимо, произвело на нее сильное впечатление. Она взяла со стойки его медкарту и протянула мне, добавив:

— Но он хорошенький и не хочет, чтобы на лице остался шрам.

Пока она отдергивала занавеску, я пробежала взглядом его данные.

Тайлер Конелли. Двадцать семь лет. Жизненные показатели хорошие. В графе «работодатель» — прочерк. Я подошла ближе, чтобы рассмотреть его как следует.

Он был высоким, крепко сбитым. Хорошее телосложение сразу бросалось в глаза, пусть он и лежал сейчас на больничной койке. Глаза закрыты, в спутанных волосах полно выгоревших добела прядей — каку всех, кто много времени проводит под открытым небом. Этим же объяснялся ровный загар на теле, где одежда не прикрывала кожу, за исключением лица — оно было пепельно-серым, и на одной стороне уже наливался синяк. Всю левую челюсть от подбородка до уха закрывала марлевая нашлепка, приклеенная пластырем.

Я сунула карту под мышку.

— Мистер Конелли, я доктор Роудс.

В ответ с кровати донесся тихий храп.

Я взглянула на медсестру, которая мяла в руках манжету для измерения давления.

— Что ж, я смотрю, с болевым шоком вы справились успешно, — сухо сказала я.

Она хихикнула:

— Да мы вообще не давали ему обезболивающего. Виски, я же говорила. Когда его доставили, он, считай, уже наполовину был под наркозом.

— Во вторник среди бела дня?

Людей часто привозят по скорой в пьяном виде, в этом не было ничего необычного, вот только этот пациент не походил на асоциального типа. Холеный, с развитой мускулатурой; с красивым, даже несмотря на бледность и заклеенную уродливой повязкой челюсть, лицом — один его вид доставлял эстетическое наслаждение. Хоть сейчас отправляй работать моделью. Не то чтобы я увлекалась мужчинами с модельной внешностью. Но этот, черт возьми, был настоящим красавчиком.

Я подошла к кровати вплотную и повысила голос:

— Мистер Конелли, проснитесь!

Он вздрогнул и открыл глаза. Белки красные, с полопавшимися капиллярами, взгляд слегка остекленевший, и тем не менее у него оказались пронзительно-голубые глаза — самые прекрасные из всех, что я видела в жизни.

Я еще раз заглянула в его историю болезни.

Двадцать семь лет.

Безработный.

В состоянии алкогольной интоксикации.

Черт.

Что за проклятье.

Он смотрел на меня и медленно, очень медленно моргал, словно его мозг еще не до конца загрузил инструкцию. Потом ленивая улыбка приподняла уголок рта с правой стороны.

— Вау! — выдохнул он, снова закрывая глаза. — В этой больнице все сестрички такие секси.

Настоящая медсестра снова захихикала, потом наклонилась к нему и крикнула в самое ухо:

— Эй, спящая красавица! Просыпайся! Это врач. И она пришла накладывать тебе швы на лицо, так что попытайся проявить к ней уважение.

Обожаю ее! Как бы ее ни звали.

Он резко открыл глаза и заморгал значительно быстрее. Я заметила, что взгляд его начал наконец фокусироваться. Он оглядел меня с головы до ног, будто проводя мысленную инвентаризацию.

— Вы врач?

С подобной реакцией я сталкиваюсь постоянно. Вот чем приходится платить, когда со своим ничтожным ростом и рыжими кудрями путаешься под ногами у взрослых дяденек в белых халатах, которые только и делают, что меряются друг с другом своими… непомерно раздутыми эго. Но если моя мать меня чему и научила, так это никому не позволять относиться к себе с пренебрежением. И я не собиралась терпеть его от безработного двадцатисемилетнего лба, который во вторник днем не нашел другого занятия, кроме как напиться и играть в игрушки для больших мальчиков. Я скрестила руки на груди и вздернула подбородок, чтобы казаться на пару сантиметров выше ростом.

— Да, мистер Конелли. Меня зовут Ивлин Роудс, и я дипломированный пластический хирург. Мне сказали, что с вами произошел несчастный случай, поэтому я собираюсь снять повязку и взглянуть, что у вас с лицом. Вам все ясно?

Я положила карту и подошла к кровати с другой стороны.

— Да. Да, конечно, — он кивнул, и это вызвало у него гримасу боли, возможно, из-за раны, но скорее всего, из-за неизбежно подступившего похмелья. Его окружало облако алкогольных испарений. Не затхлого кислого перегара, неизменного спутника бездомных пьянчуг, а приторного, липкого запаха выдохшегося наутро после вечеринки шампанского. Смешанного с ароматом кокосового масла. Очевидно, мой пациент, хоть и не дурак выпить, все же не настолько безответственен, чтобы пренебрегать кремом от загара.

— Есть какие-то жалобы, мистер Конелли? — спросила я.

— Нет, все хорошо.

По глазам было видно, что он чего-то не договаривает, но похоже, это не имело отношения к его физическому состоянию — скорее, к тому впечатлению, которое я на него произвела. Казалось, он заинтригован, но у него есть свои подозрения на мой счет.

— Доктор Макнайт занимается его рукой и плечом, — сказала медсестра. — Мы ждем рентгеновских снимков, но на первый взгляд ни переломов, ни признаков сотрясения нет.

Я натянула фиолетовые латексные перчатки.

— Похоже, вы могли пострадать значительно сильнее, мистер Конелли. С точки зрения статистики вам крупно повезло.

Взгляд его невероятных льдисто-голубых глаз наткнулся на мой.

— Да, я везунчик.

Он попытался подавить смех и сделал вид, что закашлялся. Но тут же вскинул руки и прижал их к груди в защитном жесте, видимо, кашель причинил ему боль. И хотя он был в бесформенном больничном халате в голубую крапинку, я заметила, как растягиваются и сжимаются отдельные мышцы.

Его и мои.

Будь ты проклята, Габи, со своим foda pena!

Я подтолкнула коленом крутящийся черный стул ближе к кровати, а тем временем внутренний голос напомнил мне, что ему двадцать семь. И он безработный. И пьяный.

И твой пациент! Не забывай и об этой маленькой подробности.

— Мистер Конелли, я здесь, чтобы заняться раной на вашем лице, так что давайте в первую очередь с ней и разберемся.

Я сделала вид, что не замечаю ни обнажившегося мускулистого плеча — халат съехал, когда он попытался лечь повыше, — ни набитой на дельте татуировки, показавшейся из-под халата. Меня это нисколько не возбудило. Я профессионал. Я могу сосредоточить внимание на ране, а не на его фигуре. И неважно, пусть Хилари и Габи считают, что мне не хватает сексуальной гимнастики, пусть сама я тысячу лет не упражнялась в положении лежа с мужчиной, пусть даже сегодня мой день рождения, все равно — этот мужчина-мальчик из страны Нетландии вовсе не то, что мне нужно. Мне нужно выполнить свою работу.

Медсестра без напоминания начала готовить поднос с инструментами, а я осторожно отклеила повязку.

Рваная рана моего пациента тянулась от края челюсти к подбородку. Рассечение было длиной сантиметра три, глубокое, но не до кости. И все же такую рану придется зашивать послойно. Шрам все равно останется, хотя я и смогу сделать его почти незаметным. Он будет смотреться эффектно, а не уродливо. Это я умею. Уж в чем-чем, а в этом я мастер.

— Придется наложить швы, мистер Конелли, — предупредила я. — Вам когда-нибудь уже накладывали швы?

Я надавила на кожу.

Он засмеялся:

— Много раз.

— Повышенная склонность к травмам?

Не знаю, зачем я спросила. Для лечения это было не важно, но меня подзуживало неуместное любопытство: интересно, как он обычно проводит время?

— Нет. Просто не люблю сидеть без движения.

Голос у него был глубокий, с приятной хрипотцой. Менее этичную в профессиональном плане женщину этот голос мог бы навести на непристойные мысли. К счастью для него и для меня, я такой не была. Бо́льшую часть времени.

— Какие травмы были у вас в прошлом? — спросила я, по-прежнему не поглядывая на его татуировку.

Он вздохнул, словно обдумывание ответа причиняло ему головную боль, что в его положении было неудивительно.

— Вывих плеча, разрыв коленной связки. Перелом кисти. Как-то раз рассек лоб, катаясь на сноуборде.

Он дотронулся до места над правой бровью, где белел шрам.

Я бы заметила его раньше, если бы не избегала так старательно зрительного контакта. Я наклонилась, чтобы рассмотреть шрам. А пациент в тот же миг повернулся ко мне, и я поймала себя на мысли, до чего несправедливо, когда у мужчины такие густые темные ресницы: мне для такого же эффекта приходится накладывать сто слоев туши.

— Вы хотите, чтобы я перечислил все травмы? — спросил он. — Я уже все рассказал другому врачу.

Я выпрямилась и взглянула на медсестру:

— Не могли бы вы дать мне его карту?

Она дала, и я пролистала бесконечный, как список белья для прачечной, перечень травм, подробно задокументированный доктором Макнайтом. Переломы, растяжения, сотрясения. Этот парень или чертовски неуклюж, или конченый адреналинщик. Но он выглядит слишком накачанным, чтобы быть неуклюжим.

— Ладно, мистер Конелли, если отвлечься от телесных повреждений, которые нанесла вам жизнь до настоящего времени, вы бы оценили состояние своего здоровья как хорошее?

— Да, мэм.

Мэм?!

О, вот это действительно обидно. Я, конечно, феминистка до мозга костей, но ни одна женщина моложе семидесяти пяти не захочет, чтобы к ней обращались «мэм». С тем же успехом он мог назвать меня бабулей. Резкая беспричинная боль сдавила мне грудь. Возможно, вся эта история с днем рождения расстроила меня намного больше, чем я готова была себе признаться. Внезапно я почувствовала себя… как бы это назвать? Сварливой старухой?

— А вам не кажется, что довольно безответственно пить виски и кататься при этом на аквабайке?

О да! Вот это точно прозвучало как старушечье ворчание. Я почувствовала, как поджала губы, произнося слово «виски», будто жена проповедника времен сухого закона.

Но мой одаренный прекрасной внешностью молодой пациент только рассмеялся:

— Да, виски явно был лишним. Но я отказался от пива на время поста. К тому же я не планировал кататься на водном мотоцикле. Это вышло случайно.

Я не представляла себе, как можно «случайно» оказаться на водном мотоцикле, но, в конце концов, это меня не касалось. Не мое дело судить глупого щенка, сорвавшегося с поводка. Мое дело — залатать то, что он себе повредил. К тому же я хорошо помню, что пост заканчивается накануне Пасхи, а сейчас июнь; и если даже в этом он соврал, вряд ли он честно ответит на другие вопросы. Займусь-ка я лучше своими прямыми обязанностями.

— Хорошо, давайте зашьем рану и отправим вас… выздоравливать.

Медсестра повернулась ко мне, и я наконец зацепила взглядом ее бейджик. Ее звали Сюзи. Откуда в моей голове взялась Лиша? Вот поэтому я крайне осторожно обращаюсь к другим по имени. Памяти на имена никакой. Я могу перечислить названия всех мышц в человеческом теле, но попроси меня назвать имена сотрудников в моем отделении, а тем более сказать, как зовут какую-нибудь медсестру из скорой помощи, и я пропала.

— Спасибо, Сюзи! — крикнула я ей вслед, потому что она направилась к следующему пациенту.

Я устроилась на стуле — все инструменты и материалы были под рукой — и приготовилась шить. Вот в чем я действительно хороша. Не в запоминании имен. Не в светской болтовне. Вот где я чувствую себя в своей тарелке. Людские голоса и писк медицинской техники слились в окутывающий меня ровный гул.

Этот гул сопровождал фоном большую часть моей жизни и обычно успокаивал.

Однако сегодня я никак не могла сосредоточиться на ране у себя перед глазами. Но отвлекали меня не шум и хаос в отделении. Отвлекало меня лицо мистера Конелли. С чисто научной точки зрения его внешность оказывала гипнотический эффект. Обе стороны его лица были идеально симметричны, вплоть до одинаковых ямочек на щеках: на свете найдется немного людей, обладающих совершенно гармоничными чертами. Его лицо завораживало. Вот почему я не могла отвести от него глаз. Из научного интереса.

Как ученый, я также не могла не оценить широкие, хорошо развитые плечи, мускулистые предплечья с выступающими жилами, кисти, сложенные на плоском, подтянутом животе. Наверняка под этим халатом скрываются кубики пресса. Не говоря уже о прочих пропорционально сложенных частях тела.

Фух! Здесь действительно жарко, или мне только кажется? Или чертов день рождения спровоцировал наступление пременопаузы и первый прилив? Не могло же меня кинуть в жар оттого, что у мистера Конелли привлекательная внешность! На меня это обычно не производит впечатления. Я зарабатываю тем, что создаю красивые лица. И вообще-то ему всего двадцать семь! Он на восемь лет младше меня! И назвал меня «мэм»!

Это все Делль и Хилари с Габи виноваты, это они вложили безумные похотливые мысли в мою голову. В этом и заключалась проблема.

Будь я двадцатилетней девчонкой, мое возбуждение еще можно было бы понять, даже несмотря на отсутствие у парня здравого смысла и постоянного места работы. Хотя… может, и нет. С двадцати до тридцати лет я была постоянно занята: сначала учеба, потом ординатура, потом специализация. Пока мои сверстники шатались по вечеринкам и спали с кем попало, я училась. Когда они уезжали отдыхать на весенние каникулы, я подряжалась работать волонтером в бесплатной больнице. Родители приучили меня, что делу — время, а потехе — час. А у этого молодого человека вся жизнь — одно сплошное развлечение.

И все же какая-то часть меня втайне жалела, что я никогда не позволяла себе быть легкомысленной, беззаботной и глупой. Не настолько глупой, чтобы бодаться с лодочной пристанью, но хотя бы настолько, чтобы напиться посреди недели.

Я не смогла сдержать разочарованного вздоха.

— Заскучали? — Глаза моего пациента по-прежнему были закрыты, но в уголке рта притаилась усмешка.

— Я выполняю процедуру, мистер Конелли. Когда я работаю, мне не бывает скучно, — ответила я.

— Тайлер, — поправил он.

— Простите?

— Пожалуйста, зовите меня Тайлером. Мистером Конелли меня звал только директор школы в старших классах, и это никогда не предвещало хорошего.

— Почему? Вы были хулиганом?

Я могла себе это представить. Чересчур смазливый, на свою же беду, мальчишка. Заводила и подстрекатель. Общался только с девчонками-чирлидерами. Игнорировал книжных червей вроде меня.

Он открыл глаза и покосился на меня, не поворачивая головы:

— Нет, хулиганом я не был. Я был сущим ангелом. Просто имел дурную привычку оказываться не в то время, не в том месте и не с теми людьми.

Занавеска, загораживающая кровать, с визгом отъехала в сторону.

— В этом ты прав, малыш. Так что там за история произошла сегодня на яхте?

Седовласый мужчина с сильным загаром и по меньшей мере двухдневной щетиной стоял напротив меня и смотрел на пациента.

Мистер Кон… то есть Тайлер, только вздохнул — вот и вся реакция на вторжение.

— Откуда ты узнал, что я здесь, Карл?

— Дошли слухи, — мужчина вытащил банку газировки из кармана… Господи, он что, в банном халате?

Так и есть.

В синем махровом халате.

Он открыл банку, чувствуя себя непринужденно, как дома.

— Но подробности туманны. Поэтому можешь или рассказать мне, что случилось, или я послушаю, как ты рассказываешь это полицейским, потому что они сейчас в фойе и, сдается мне, ищут тебя.

Это наконец привлекло внимание моего пациента. Он вскинул руку, чтобы я остановилась, и попытался повернуть голову, но я поймала его за подбородок, прежде чем он успел выдернуть мой последний шов.

— Ты им что-нибудь сказал? — спросил Тайлер.

Мужчина фыркнул, будто более дурацкого вопроса в жизни не слышал:

— Конечно, нет.

— Ты говорил со Скотти?

— С твоим братцем? Нет. Зачем? Какое он имеет к этому отношение? — Одетый в махровый халат любитель газировки нахмурился и озабоченно поджал губы.

— Найди его и отвези домой. Вели ему держать язык за зубами, хорошо?

Карл громко глотнул из банки. Я услышала, как зашипела газировка, и уставилась на дергающийся вверх-вниз кадык, гадая, кто он, а главное — какого черта здесь вообще происходит.

— Твоей матери это не понравится. — сказал он Тайлеру и сделал еще глоток.

— Понравится ей или нет — последнее, что меня сейчас волнует, Карл. Просто разыщи Скотти. И держи его подальше от телефона, если сможешь. И от мамы тоже.

Карл сощурился и скрестил на груди руки в махровых рукавах. Я сомневалась, заметил ли он вообще мое присутствие, — пока он ничем этого не показал. Он просто молча смотрел с высоты своего роста на моего пациента и наконец произнес:

— Малыш крепко влип, так?

Тайлер взглянул на меня оценивающе — можно ли мне доверять? — и снова перевел взгляд на Карла:

— Нет. Со Скотти все будет в порядке. Об этом я позабочусь. А теперь убирайся отсюда, пока не явилась полиция и не арестовала тебя за бродяжничество. В этом халате ты выглядишь как бомж.

Карл бережно разгладил ладонью воротник, как будто тот был из норки, а не вытертой махровой тряпки.

— Я люблю этот халат. Твоя мать подарила его мне на Рождество. Думаю, она его украла, но ей просто хотелось сделать мне приятное.

— Его нужно носить дома, а не на публике. Мы тебе это тысячу раз говорили, — Тайлер вздохнул, на этот раз глубоко и протяжно. Он стиснул зубы, и жевательные мышцы, до этого момента расслабленные, тут же напряглись. Но Карл только пожал плечами с великолепным равнодушием. Похоже, ни сам наряд, ни способ, которым он им завладел, нимало его не смущали. Наконец, он обратил взгляд в мою сторону и посмотрел мне в лицо. Глаза его слегка расширились. Отсалютовав мне банкой, он произнес:

— Прости, что прервал. Рыжик. Дела семейные.

— Это врач, Карл. Так что изволь проявлять к ней уважение, — Тайлер чуть не слово в слово повторил речь медсестры, и я бы рассмеялась, если бы не была так ошеломлена.

— Приятно познакомиться, — ответил Карл. Он снова поднял банку, оттопырив розовый мизинец. — А почему у вас блестки в волосах?

— Что?!

Нет! Я провела рукой по волосам, и блестящие конфетти дождем посыпались на лицо пациенту.

— О господи. Я… Ох! — Я смахнула рукой розовые и лиловые блестки со щеки Тайлера. — Простите. У меня… у меня сегодня день рождения.

Тайлер взглянул на меня, и кожа у внешних уголков голубых глаз собралась в веселые морщинки: наверняка решил посмеяться за мой счет, что еще я могла подумать?

— Правда? С днем рождения! — сказал он.

Карл в очередной раз поднял банку с газировкой:

— С днем рождения, док! Позаботьтесь о моем мальчике как следует, хорошо?

— Э-э-э… Да. Конечно. Непременно.

Блестки в волосах? Да я убью этих чокнутых ниндзя! Чем-нибудь, что не оставляет следов.

— Ладно, я пошел. Попытаюсь направить копов по ложному следу, — сказал Карл, поворачиваясь спиной.

— Нет, — сказал Тайлер. — Позволь мне самому разобраться, Карл. Пообещай мне.

Это прозвучало не как просьба, а как приказ.

Карл опять равнодушно пожал своими махровыми плечами:

— Ладно, малыш. Как скажешь. Но твоя мать будет недовольна.

Он отошел от кровати и задернул занавеску. Металлические кольца звякнули, словно цепи наручников, и снова наступила тишина.

— Простите, — сказал Тайлер, когда занавеска перестала раскачиваться.

Лицо у него горело. Я могла бы списать его румянец на улучшение самочувствия, но понимала, что это краска стыда. И не мне было его осуждать. Я ведь тоже обычно не провожу операций с полной головой блестящих конфетти.

— Не стоит извинений, — ответила я. — Давайте лучше закончим накладывать швы.

Я села удобнее и взяла очередную нить, но любопытство бурлило во мне, как химическая реакция внутри колбы. Мне хотелось спросить, где он сегодня был и почему его хочет допросить полиция. Однако я давным-давно усвоила, что у каждого пациента своя история — печальная или радостная, и лучше предоставить социальным работникам выслушивать их путаные подробности. Да, иногда отстраняться не так-то просто, но что бы ни случилось с моим пациентом до того, как он врезался в причал, — это не мое дело. И не стоит в него впутываться.

Наваждение откатило, и я продолжила зашивать рану, пока Тайлер не издал еще один глубокий вздох.

— У вас есть братья или сестры? — спросил он с тоской в голосе, и я почувствовала, как моя решимость придерживаться политики невмешательства дала трещину.

— Нет.

На самом деле у меня есть пара сводных сестер, но их я не принимаю в расчет: все браки моего отца были настолько кратковременны, что я едва успевала расписаться в гостевой книге на свадьбе, а новых жен и их чад уже и след успевал простыть. В путаные подробности их жизней я тоже старалась не вникать. Таким образом моя жизнь оставалась простой и понятной.

Тайлер скрестил руки на мощном торсе. Халат сполз с плеча, приоткрыв татуировку еще больше, но не настолько, чтобы я могла ее полностью разглядеть. Это было так мучительно, что даже смешно. Наверное, мужчины так же страдают, глядя на декольте.

— А у меня по паре тех и других, — сказал он. — И следить, чтобы они никуда не вляпались, — та еще работенка.

Моя рука замерла, пока мозг осмысливал услышанное. Мне не следовало спрашивать, но я все равно спросила:

— А почему присматривать за ними — ваша работа?

Он усмехнулся, скорее невесело, чем добродушно:

— Потому что неприятности сами нас находят. А тот мужчина в банном халате — наш отчим. Думаете, он станет за ними смотреть?

Я хотела услышать продолжение. Правда хотела. Мне было интересно знать, как моего пациента понесло пьяным кататься на водном мотоцикле посреди бела дня во вторник, почему он врезался в пристань, при чем тут его брат Скотти и отчего Тайлер должен нести ответственность за братьев и сестер. Но в этот момент я взглянула на часы на стене, и они показывали шесть сорок. Я жутко опаздывала на встречу с родителями, а если их оставить одних, они, вероятно, начнут тыкать друг в друга ножами для стейка.

Беседа с Тайлером Конелли не поможет мне зашить его рану, а в этом и заключалась моя первоочередная обязанность. Точнее, моя единственная обязанность. Кроме того, чем больше я услышу, тем глубже увязну, а мне не хочется влезать в эмоциональные сложности. Поэтому я промолчала и продолжила шить.

Спустя мгновение он закрыл глаза и снова вздохнул.

— Сколько вы этим занимаетесь?

Я затянула узел.

— Примерно сорок минут, но я почти закончила. Он усмехнулся, как будто это его позабавило:

— Я имел в виду, как долго вы работаете врачом.

— О, — улыбнулась я, хотя он не мог видеть моего лица. — Долго.

— Вряд ли очень долго. Вы ужасно молодо выглядите. Сколько вам сегодня исполнилось?

Я не собиралась отвечать на этот вопрос, но услышать, что я хотя бы выгляжу молодо, было приятно.

— Мистер Конелли, прошу вас помолчать, мне нужно, чтобы ваша челюсть была неподвижна. Я почти закончила.

Громкий властный голос перекрыл шум в отделении. Спустя несколько секунд занавеску отдернули, и внушительная темно-синяя масса вплыла в мое поле зрения. Я подняла глаза и увидела бегемотьих размеров полицейского, стоящего по другую сторону кровати. Рядом с ним материализовался еще один здоровенный коп в зеркальных очках.

— Тайлер Конелли? — Тот, что крупнее, пригвоздил взглядом моего идеально сложенного пациента.

Тайлер снова открыл глаза:

— Какие-то проблемы, господа полицейские?

Мне почему-то вдруг захотелось соврать, что Тайлер Конелли только что сбежал через дверь черного хода. Но, поскольку он лежал на кровати между нами, я решила, что вряд ли удастся их провести. И раз уж полиция хочет побеседовать с моим пациентом — на то, вероятно, есть причины, а вот у меня нет никаких причин его защищать.

— Я Тайлер Конелли, — ответил он без малейшей заминки.

— Тайлер Конелли, вы арестованы за кражу водного мотоцикла и порчу чужого имущества. Вы имеете право хранить молчание. Все, что вы скажете, может и будет использовано против вас в суде. Вашему адвокату позволяется присутствовать при допросе. Если вы не в состоянии оплатить услуги адвоката, он будет предоставлен вам государством. Вы понимаете свои права?

Кража? Я уставилась на своего пациента. Первоначальное удивление сменилось дрожью беспокойства. Я ждала, что он ответит. Очевидно же, что он не крал водный мотоцикл. Тут явно какая-то ошибка. Конечно, он сумеет дать полицейским удовлетворительное объяснение, и те уйдут, поскольку никакого преступления не было.

Но Тайлер Конелли посмотрел на меня. Краска стыда на сей раз не залила его щеки. Он был спокоен, как похититель драгоценностей на Французской Ривьере, в льдисто-голубых глазах ни тени смущения.

Я не могла оторвать от него взгляда.

Даже когда он сказал:

— Да, понимаю. Но прежде чем наденете на меня наручники, позвольте доктору закончить работу, а то у нее сегодня день рождения. Не возражаете?