Лучшее лекарство от любви

Глава 3

— Так, давай уточним, — сказала Габи, тыкая вилкой в лист шпината. — Значит, твои родители двадцать три года были в разводе, а теперь снова собираются пожениться?

Мы обедали в ресторанчике, который недавно открылся рядом с больницей. Обычно я не выхожу на обед в рабочее время, но мне нужно было с кем-то обсудить этот абсурдный поворот событий. Я всю ночь проворочалась, обдумывая родительское заявление, и сегодня, поскольку Хилари оперировала, довериться мне было некому, кроме Габи.

Если честно, я сильно сомневалась, что действительно могу ей довериться, но обсудить все с кем-то, непосредственно не вовлеченным в ситуацию, мне было необходимо, потому что на родителей никакие уговоры опомниться не подействовали. Отец продолжал повторять: «Верь нам», а мама: «Тебе самой пора начать встречаться с кем-нибудь особенным».

С кем особенным? После того как она всю жизнь внушала мне, что самое важное — быть независимой, теперь она хочет, чтобы я кого-нибудь нашла? Вчерашний разговор за ужином глубоко ранил меня. Я вообще перестала что-либо понимать. Я прислонила ложку к краю суповой тарелки. Нужно было заказать что-то менее острое, чем черепаховый суп. Возможно, рюмку лекарства от изжоги.

— Да. Они снова собираются пожениться, — сказала я, — В каком-то отельчике, предоставляющем постель и завтрак. В Блумфилд-Хиллсе.

— Постель и завтрак? — Габи мечтательно вздохнула, будто она не взрослая женщина, а маленькая принцесса. — Это так мило. Майк говорит, что если когда-нибудь решит жениться, то устроит свадебную вечеринку в боулинге. Это единственная причина, по которой я пока не тащу его под венец. Но мини-отельчик — это так романтично.

— Нет, нет, нет! Это не романтично. Это смешно! Моя мать сошла с ума! — я хлопнула по столу так, что задребезжали приборы.

Обедающий за соседним столиком мужчина обернулся и уставился в нашу сторону. Я послала ему извиняющуюся улыбку. Иногда я веду себя слишком резко. И люди это замечают.

— Почему ты думаешь, что это смешно? Мне кажется, это мило. Только представь, вновь обрести любовь после стольких лет. — Габи наколола на вилку очередную порцию салата, продолжая есть, как будто мы ведем обыденный неважный разговор на обыденную неважную тему.

— С тех пор как родители разошлись, я только и слышала от матери, какой эгоистичный ублюдок мой отец. Знаешь, после нее он был женат еще три раза. — Я загнула пальцы: — Один, два, три раза! Так что, если считать брак с моей матерью, сейчас он женится в пятый раз. В пятый!

Для наглядности я сунула руку с растопыренными пальцами ей в лицо.

Габи отвела мою руку, и еще несколько посетителей обернулись на нас. Наверное, нам стоило пойти в менее людное место.

Она снова покачала головой:

— Но он ведь сказал, что наконец-то понял, что она его… как там это? Alma gâmea.

— Серьезно? Обязательно нужно переходить на португальский?

Мои голосовые связки натянулись, я была готова сорваться на визг.

Габи улыбнулась, нисколько не смутившись тем, что я расстроена.

— Родственная душа, — перевела она.

Я фыркнула, хотя воспитанные леди так не делают.

— Он сказал, что считает ее равной себе по интеллекту, — и я изобразила в воздухе кавычки… средними пальцами[4]. — Но это чушь. Просто он стал слишком стар, чтобы привлекать молоденьких женщин, и решил, что заново сойтись с моей матерью — самый короткий путь к регулярному сексу.

Женщина за соседним столиком одарила меня возмущенным взглядом, и я с опозданием заметила, что она обедает с тремя малолетними детьми, которые уставились на меня во все глаза, как Синди Лу на Гринча — сквернослова и похитителя Рождества[5].

Вот дерьмо.

То есть тьфу.

Я понизила голос до шепота:

— Плохо уже то, что моя мать время от времени предлагает ему frito penis, но замуж-то для этого зачем выходить?

Габи улыбнулась:

— Foda pena.

— Да какая разница!

Я снова взяла ложку. И опять уронила ее в тарелку.

— Я просто не могу понять, каким образом она изменила мнение на диаметрально противоположное? Раньше она его терпеть не могла, но теперь-то что произошло? Что изменилось? Просто… я так за нее беспокоюсь.

— Насколько я поняла, твоя мама — весьма здравомыслящая женщина, — сказала Габи. — Возможно, она решила, что он — именно тот, кто ей нужен. Со всеми недостатками.

Я посмотрела в окно на прекрасный солнечный день. Прохожие гуляли по мощеному тротуару, наслаждаясь хорошей погодой. Мне хотелось быть одной из них. Беззаботной. Без тяжкого груза на сердце. Но я-то знала. Знала, как легко портятся любые отношения и в какие дебри можно зайти, если следовать голосу сердца.

— Вот этого я и не понимаю, Габи. Она как будто нацепила розовые очки. Как будто забыла обо всех его безобразных поступках. Конечно, она и сама не была святой в их отношениях, но с чего вдруг она исполнилась прощения? Может, это у нее из-за менопаузы? Какой-нибудь гормональный сбой?

Габи расхохоталась и наклонила голову набок. Розовые кончики ее волос блеснули в луче солнца.

— Иви, у моей матери сейчас самый разгар климакса. Позавчера она запустила в отца трехкилограммовой курицей, потому что он спросил, что у нас сегодня на ужин. Так что не думаю, что прощение входит в список побочных эффектов при менопаузе.

Я снова посмотрела в окно. Я понимала, что она права. А еще понимала, что вряд ли смогу кому-то объяснить, как сильно беспокоюсь из-за того, что мама вновь решила перейти на сторону зла, каковое в этом случае воплощал ее отнюдь не священный брак с моим отцом. Может, она его и простила, но правда в том, что меня он тоже бросил. И даже не оглянулся. А начал играть в семейное гнездышко с другими женщинами. И детьми других женщин. Я всегда считала верхом лицемерия, что мужчина, который зарабатывает на жизнь тем, что чинит чужие разбитые сердца, так беспечно и походя разбил мое.

Габи отпила чаю со льдом.

— Знаешь, а ведь на самом деле то, что он женился на всех своих женщинах, характеризует его с хорошей стороны.

— Чем? Тем, что он готов платить алименты?

За исключением моей матери, которая зарабатывала ничуть не меньше него, все остальные жены полностью зависели от него в финансовом плане. Чтобы соответствовать статусу супруги доктора Гэррета Роудса, требовались немалые расходы.

— Нет, — сказала Габи. — Это означает, что в глубине души он романтик. Он верит в настоящую любовь и в то, что после свадьбы все будут жить долго и счастливо. Может, твоя мать тоже в это верит. Может, все это время они искали свое «долго и счастливо», и наконец, нашли друг в друге.

Она слишком переоценивает моих родителей. Они не настолько стремятся… раскрыть личностный потенциал.

— Да не могут они жить долго и счастливо. Это же не телевизионная драма, где враги превращаются в любовников. Ты просто не знаешь, что они друг другу устраивали.

— Например?

Я редко делилась такими подробностями. Никто не знал масштабов пассивно-агрессивного поведения, которое мои родители демонстрировали на протяжении многих лет. Полагаю, я к нему просто привыкла, но обсуждать его на людях мне по-прежнему было стыдно.

— Дурацкие выходки. Детсадовские. Например, каждый раз, когда моя мать обнаруживала в очередном журнале подписную карточку, она тут же заполняла ее, указывая адрес отца. Я как-то раз получала за него почту. Он оказался подписан на семьдесят пять журналов. Уже и почтальон начал жаловаться.

Габи захихикала, прикрывшись рукой:

— Но ведь это и вправду забавно, а вовсе не зло и обидно. Ну, разве только с точки зрения почтальона…

— Хорошо. Как насчет того, что она забирала его одежду из прачечной и тут же сдавала ее благотворительной организации?

Габи рассмеялась в голос, а я задумалась: может, всем, кроме меня, эти розыгрыши кажутся смешными, а не жестокими?

— Ну и отлично, значит, где-то в Энн-Арборе какой-то бездомный щеголяет во фраке от Армани.

Я улыбнулась и только теперь зачерпнула первую ложку супа.

— А еще? — спросила Габи. Похоже, ей это доставляло удовольствие. — Он ей как-то отплатил?

— Несомненно, — и я сама хихикнула. Может, это и вправду смешно. — Он прислал к ней на работу поющую гориллу, чтобы отметить десятилетие их развода.

— Поющую гориллу?

— Ну да. Парня в костюме гориллы, который заваливается к тебе в офис и поет заказанную песню. Она была в ярости. За это она вызвала на больничную парковку эвакуатор, и его машину оттащили на штрафстоянку. Моя мать не любит публичных унижений.

Габи медленно помотала головой:

— Никто не любит. Но мне кажется, если спустя столько лет они все еще разыгрывают друг друга, они так и не расстались окончательно. Любовь заканчивается, когда люди перестают думать друг о друге, а не когда они все еще пытаются друг друга поддеть.

Гм. Возможно, в этом и есть крупица истины. Или пол крупицы, хотя вряд ли.

— Габи, эти двое слишком любят соревноваться. Я думаю, тут вопрос лишь в том, за кем останется последнее слово.

— Неважно, по какой причине, но они нужны друг другу. Можешь, кстати, принять это как есть, раз уж все равно ничего не можешь поделать. — И она сунула в рот очередную вилку салата.

Принять? Разговор принял совсем иной оборот, чем я рассчитывала. Габи должна была кивать и соглашаться, что мое раздражение полностью оправдано. Наверное, нужно было вначале объяснить ей правила. Вот какая мне польза от нашего разговора, если ее единственный совет — прими это?

Вчера вечером я оставила родителей в «Арно», как только мы расправились с основным блюдом. От десерта я отказалась — сказала, больше не лезет. Но на самом деле сладкого мне расхотелось после того, как я два часа смотрела на их приторное нежничанье. У меня даже скрутило живот.

— Позвони мне завтра, дорогая, — сказала мама, когда я встала из-за стола, но когда я обернулась помахать им, они уже утонули в глазах друг друга, будто меня тут и не было. Это пугало до жути.

— О! — воскликнула Габи, выдергивая меня из моих мыслей. — Смотри, Джаспер!

Высокий стройный мужчина в белой поварской куртке перемешался по залу, останавливаясь поболтать то с одним, то с другим посетителем, пока не подошел к нашему столу.

— Привет, Габи! Я так и подумал, что это ты. Классные розовые волосы! — Он легонько сжал ее плечо.

— Здравствуй, Джаспер! Поздравляю с открытием ресторана! Местечко просто adorável, — она обвела зал рукой.

— Адора… что? — он склонил голову набок.

Габи кивнула и медленно произнесла:

— Adorável. Minha salada é deliciosa. По-португальски это значит, что место восхитительно, а мой салат очень вкусный.

— По-португальски, да? Интересно. Мне кажется, моя мама немного говорит по-португальски. — Он повернулся ко мне, улыбнулся и протянул длинную руку: — Привет, я Джаспер.

Я ответила на его рукопожатие.

— Джаспер, познакомься с доктором Ивлин Роудс, — сказала Габи. — Мы вместе работаем.

— Рада познакомиться. Так это ваш ресторан?

Местечко и вправду было adorável. Уютное и оригинальное, с большими светлыми окнами и акцентами из темного дерева. Каждый стол был накрыт скатертью другого цвета, и все стулья подобраны разные. Ресторанчик казался обжитым — словно обитатели окрестных кварталов уже целую вечность стекаются сюда субботними вечерами.

— Пока мой, — кивнул Джаспер. — Если дела пойдут хорошо, я, возможно, оставлю его себе. — Его улыбка сияла так же ярко, как и новехонькое обручальное кольцо на пальце. Похоже, им он обзавелся даже позже, чем рестораном.

— На первый взгляд дела идут неплохо, — Габи оглядела столики. Почти все были заняты.

Джаспер кивнул:

— Да, посетителей много. Мне скоро придется нанять еще несколько официанток.

— А Бет тоже здесь работает? Сто лет ее не видела! — Габи повернулась ко мне: — Я училась в одном классе с женой Джаспера.

Румянец заалел у него на щеках, и он оглянулся через плечо, опасаясь, что его подслушают.

— Она как бы помогает, но от запаха еды ей становится дурно. Так что сейчас от нее на кухне мало толку.

— Она беременна? — распахнула глаза Габи.

Джаспер снова оглянулся, а затем его лицо расплылось в счастливой улыбке:

— Я не могу ни подтвердить, ни опровергнуть этот слух по меныпей мере еще неделю. Мне запретили.

— О, жду не дождусь, чтобы с ней повидаться! — Щеки Габи тоже раскраснелись. — Попроси, чтобы она мне позвонила, ладно?

Джаспер кивнул.

— Хорошо. Мне пора возвращаться на кухню. Просто хотел поздороваться.

Он ушел, помахав нам рукой, а Габи вздохнула с несчастным видом:

— Хочу ребенка. Прямо сейчас. Ужасно хочу. Нет, хочу, чтобы сначала Майк на мне женился, а потом сразу ребенка. Мне почти двадцать восемь. Количество моих яйцеклеток уменьшается в геометрической прогрессии, а Майк все тянет резину.

Мои яичники сдавили матку с обеих сторон — эй, ты это слышала? Если она слишком стара, чтобы родить, что уж говорить о тебе.

— Дети — это огромный труд, — сказала я, обращаясь больше к своим репродуктивным органам, чем к Габи.

Она взглянула мне прямо в глаза с искренним любопытством:

— Поэтому ты решила их совсем не заводить?

Моя рука застыла с ложкой на полдороге ко рту. Совсем? Решила?

— А кто тебе сказал, что я не хочу детей?

Щеки у нее покраснели как вишня, и она начала заикаться.

— Ну, э-э-э… никто. Но свиданиями ты не интересуешься. И тебе тридцать пять. Я просто предположила… То есть я не хотела тебя обидеть. Но ведь сейчас многие женщины рожают одни, и это нормально. Я просто подумала… Ладно, неважно. Так ты хочешь детей?

Вопрос из тех, что наводят на размышления. И мне его никто никогда не задавал, даже я самой себе. Хочу ли я детей?

Наверное.

Вероятно.

Возможно. Мне нравятся дети Хилари, но, если честно, младенцы меня пугают. Они такие маленькие и беспомощные. Мне ни разу не приходилось брать на себя ответственность за них, разве что во время обязательной практики в педиатрическом отделении. Возможно, подсознательно я уже приняла решение как можно дольше тянуть с замужеством, пока не станет слишком поздно. Я знаю статистику. Беременность после тридцати пяти автоматически помещает тебя в категорию повышенного риска. А поскольку на горизонте не видно ни одного мужчины, в ближайшем будущем мне вряд ли грозит выйти замуж и забеременеть.

Суп вдруг начал горчить, и я от всей души пожелала, чтобы наш обеде Габи вовсе не состоялся. Я только почувствовала себя еще хуже.

— Не уверена насчет детей, — сказала я. — Вроде бы и хочу их, ну, по крайней мере одного, но боюсь, что буду ужасной матерью. — Меня слегка затошнило от собственного признания, но это было правдой.

— Почему ты так думаешь? — в голосе Габи сквозило искреннее беспокойство.

— Потому что я понятия не имею, как развлечь ребенка.

Она внезапно расхохоталась, и все следы озабоченности исчезли с ее лица.

— Так ты этого боишься? Что твой ребенок будет скучать?

— Скучать и сидеть голодным. У меня дома вечно шаром покати. Да и дома я почти не бываю. Когда мне с ним видеться? Если у меня нет времени с кем-то встречаться, то уж на ребенка тем более времени не будет.

И в этом мне тоже тошно было себе признаться. Никогда не понимала женщин, которые, завидев любого младенца, сразу начинают с ним сюсюкать, но от мысли, что у меня никогда не будет своего, становилось грустно. Наверное, мне стоило задуматься об этом раньше.

В голос Габи вернулась прежняя осторожность:

— Иви, ты же врач. Ты способна позаботиться о самых разных людях. И если тебе придется заботиться о младенце, ты и этому научишься. Было бы желание.

— Мои родители — блестящие хирурги, Габи. Но как родители они полный отстой. Уж поверь моему слову. Быть хорошим врачом — вовсе не означает быть хорошим родителем.

— Но ты — не они. И ты не думаешь, что тебе станет одиноко… со временем? Этим и хороши дети. Мужчина может уйти, а твои дети навсегда останутся твоими.

Навсегда. Навсегда — это слишком долго. И я не знала, что ей ответить. Я все еще не пришла в себя от новости, что родители вновь решили сойтись. И если к грузу свалившихся на меня эмоциональных проблем добавить еще и неспособность принять решение по такому жизненно важному вопросу, как дети, она может стать той соломинкой, что сломает спину верблюду.

— Ты доела? Мне пора возвращаться на работу.

Щеки Габи снова вспыхнули.

— Да. Конечно. Только знаешь, Иви, ты не права. По-моему, ты будешь хорошей матерью, если когда-нибудь все же решишь ей стать. Пациенты тебя любят, и мои племянники — тоже.

Глаза необъяснимым образом оказались на мокром месте, и вместо того, чтобы взглянуть на Габи, я начала рыться в сумке, делая вид, будто что-то ищу.

— Да, наверное.

Пока мы расплачивались и выходили из ресторана, разговор перешел на другие темы. Но когда мы шли обратно в больницу мимо привлекательных витрин и бетонных клумб со свежевысаженными анютиными глазками и геранью, я невольно обратила внимание, что нас со всех сторон окружают женщины с колясками. Интересно, они всегда здесь гуляют, просто я раньше этого не замечала? Высокие. Низенькие. Пухленькие, в футболках на два размера больше, и стройные, в спортивных лифчиках, с упругими телами и мускулами, перекатывающимися под кожей. Но, несмотря на разницу в фигурах и размерах, всех объединяла одна черта.

Все они улыбались.

Друг другу. Своим младенцам. Мне. Я находилась среди них, но чувствовала себя чужой. Как герой в бредовом фантастическом фильме, который вдруг понял, что окружен инопланетянами, тщательно замаскированными под землян. Я замедлила шаг. Неужели во всем Белл-Харборе только у меня одной отсутствует инстинкт продолжения рода? Мои придатки снова завибрировали, как сердитые обезьяны, раскачивающие прутья клетки моего — не материнского — тела. Всю жизнь сидели тихо, а сегодня вдруг взбунтовались.

Малыш в голубой полосатой рубашечке остановился прямо передо мной. Хорошенький, с пушистыми светлыми кудряшками, весь в ямочках, качается на ножках, будто подошвы ботиночек смазаны чем-то липким и для каждого шажка ему приходится с усилием отрывать ногу. Увидев меня, он замер и уставился своими шоколадными глазенками. Потом поднял пухлый кулачок с зажатым в нем пучком одуванчиков и помахал мне. Его круглое личико расплылось в улыбке, и блестящая ниточка слюны потянулась от крошечных белых зубок.

Мое стойкое сердце расплылось лужицей. Более милого малыша я в жизни не видела.

Его мать наклонилась и нежно, но крепко взяла его за руку.

— Не убегай от мамы, мой сладкий, — сказала она и смущенно улыбнулась: — Простите нас. Он вечно заигрывает с девочками.

— Он adorável, — сказала Габи с ноткой зависти в голосе.

Они обогнали нас, и мы проводили их взглядом, пока они уходили все дальше по залитому солнцем тротуару. На маме были розовая маечка и спортивные штаны. Светлые волосы, забранные в высокий хвостик, подпрыгивали при каждом шаге, пока она с уверенностью профессионала одной рукой вела коляску, набитую всем, что может понадобиться малышу, а другой держала его за руку. Рядом с ними трусил золотистый ретривер, его поводок был зацеплен за локоть женщины. Наверное, они направлялись к себе, в дом с оградой из белого штакетника и минивэном в гараже.

Это был ее мир, и вероятно, она была в нем счастлива, но мне такая жизнь казалась чуждой, полной странных маленьких созданий и непонятных сцен. Если бы мне пришлось идти по улице Белл-Харбора с коляской, маленьким ребенком и собакой, я бы почувствовала себя так, будто мне нужно сделать срочную операцию под проливным дождем, а из инструментов есть только стетоскоп и пара плоскогубцев. Я бы почувствовала себя глупой, беспомощной и растерянной.

И все же, где-то глубоко внутри меня, на каком-то микроскопическом уровне, как будто лопнула и начала распускаться крошечная цветочная почка.