Любовь на проводе (ЛП)

Глава 15

Люси

Сегодняшний вечер стремительно катится в безумие.

Скажи мне кто-нибудь месяц назад, что я окажусь в углу радиостудии после свидания, завершившегося попыткой публично унизить меня за веру в романтику, а отец моего ребёнка в это время будет подбирать мне нового кавалера, — я бы вежливо улыбнулась и отправила этого человека в ближайшее отделение «Пошёл к чёрту».

Нет, такого сценария я точно не предвидела.

А ведь я была осторожно полна надежд. Немного нервничала. Даже радовалась.

Но всё пошло наперекосяк. Впрочем, так можно описать всю мою личную жизнь: сплошная череда разочарований. Напишите это на моей могильной плите.

Я глубже проваливаюсь в кресло-грушу, которое Хьюи, кажется, достал из недр преисподней. Наушники закрывают уши, в руках — чашка горячего шоколада. Я всматриваюсь в крошечные зефирки, плавающие в густой сладкой пене, и пытаюсь понять, в какой момент моя жизнь сошла с рельсов.

Перед глазами появляются поношенные коричневые ботинки с расшнурованными шнурками.

— Всё в порядке? — спрашивает Эйден.

Нет. Совсем не в порядке.

Скорее — жалкое унылое ничто.

— Как думаешь, «Мистер Шина» теперь на меня в обиде? — бурчу я, тыкая пальцем в зефирку.

Эйден опускается на корточки передо мной, тихо выдыхает:

— Нет. Думаю, он не в обиде.

Тыльная сторона его руки случайно касается моей голени, и по ногам разлетаются искры. Жаль, что я не успела переодеться, прежде чем Грейсон превратился в Рэмбо. В этом платье и туфлях я чувствую себя глупо, как актриса, случайно попавшая на роль, к которой даже не проходила пробы.

— Люси, — снова вздыхает он. Лёгким постукиванием кончика пальца касается моей щиколотки, потом мягко обводит её и чуть сжимает. — Не люблю видеть тебя грустной.

Я и сама не люблю грустить. Всегда старалась смотреть на мир с оптимизмом, искать серебряную подкладку даже в самых тяжёлых моментах.

Но сейчас, сидя в углу этой студии, я просто хочу поваляться в жалости к себе. Кажется, я вложила в этот проект слишком много — и раскрыла то, что обычно прячу. Я действительно надеялась. И ради чего? Ради самодовольного мерзавца в укороченных брюках и топсайдерах на босу ногу.

Надо было всё понять ещё в тот момент, как только вошла в ресторан.

Он же был блондином, чёрт возьми.

— Люси, — тише зовёт Эйден, в голосе почти мольба.

Он склоняется ближе, и всё вокруг будто исчезает — остаёмся только мы. От его толстовки пахнет кофе и печеньем, из-за которого он вечно спорит с Джексоном. Я хочу уткнуться лицом в его шею — туда, где этот запах, наверное, сильнее всего, — и спрятаться от мира. Моё сердце в синяках, и я больше не хочу ничего чувствовать.

Но остаюсь сидеть на своём унылом кресле, сжимая в руках свой унылый шоколад.

— Как я могу помочь? — тихо спрашивает он, почти обнимая меня. Окутывая защитой.

— Я в порядке, — отвечаю я. Голос дрожит. Чёрт. Прочищаю горло и пробую ещё раз: — Правда. Всё нормально.

Его большой палец проводит по задней стороне моей ноги — вниз, затем вверх. Опять эти искры. Мягкое, согревающее тепло, которое он словно втирает в мою холодную кожу.

— Не ври, — шепчет он. Его взгляд цепко держит моё лицо, а резкие линии черт вдруг смягчаются. — Хочешь ещё зефирок?

Я невольно улыбаюсь.

— Нет, спасибо.

За его плечом Грейсон уже восседает в моём кресле с видом короля, взошедшего на трон.

Я вздыхаю:

— Это будет либо блестяще, либо катастрофа.

Эйден бросает на него короткий взгляд и хмурится:

— Я не позволю, чтобы это стало катастрофой. — Он снова смотрит на меня. — Ты уверена, что хочешь продолжать? Не обязана, знаешь ли.

— Это?

— Шоу, — кивает он. Указывает куда-то вверх. — Свидания. Всё это.

— Если ты решил сказать: «А я тебя предупреждал», — то момент для этого ты выбрал, мягко говоря, паршивый.

Он морщится:

— Это не так.

— Я знаю, ты считаешь всё это глупостью, — шепчу я. — И что тебе всё это не нравится.

Челюсть Эйдена напрягается, но он тут же расслабляется, сглатывает.

— Это тоже не так.

— И ты не пытаешься воспользоваться моментом, чтобы вернуть себе шоу?

— Я что, потерял контроль над своим шоу?

— Может быть. Звучит как отличный повод выгнать меня. — Пытаюсь сказать это с иронией, но выходит не так легко, как хотелось бы.

Он качает головой:

— Нет. Не думаю, что выгоню тебя.

— Ну и хорошо, — выдыхаю я.

Сегодня я и так на пределе. Не выдержу ещё одного отказа. Может, Эйден и не верит в любовь, но он ни разу не дал мне почувствовать себя ничтожной. Я столько лет прятала ту часть себя, что хочет быть рядом с кем-то, принадлежать кому-то. И боюсь: если сейчас остановлюсь, всё вернётся на круги своя, а на новую попытку у меня просто не хватит духа

Это шоу — всё ещё мой лучший шанс.

Я хочу свой хэппи-энд. Я его заслуживаю. И желание быть любимой не делает меня глупой или слабой, как плевался Эллиот за тарелкой переоценённой брускетты.

Может, уже сам факт, что я готова попробовать снова, — и есть храбрость.

Просто не сегодня.

Я подталкиваю локтем Эйдена:

— Может, заберёшь у Грейсона микрофон, пока он не вошёл во вкус?

Эйден не двигается:

— Он не обязан выходить в эфир. Ты здесь главная.

Я киваю и натягиваю натянутую улыбку:

— Сегодня меня уже называли самовлюблённой сукой. Хуже точно не будет.

Глаза Эйдена темнеют, лицо застывает, челюсть щёлкает.

— Он сказал это тебе?

Я киваю. Эллиот сказал много всего.

Начиналось всё неплохо. Я надела красное платье, которое Матео выудил из глубин моего шкафа, чёрные босоножки, купленные для девичника, на который я так и не попала. Выпрямила волосы. Дала Майе накрасить меня. А в ресторане он уже ждал у окна. Поцеловал в щёку. Отодвинул стул. Мы легко болтали, заказывая напитки. Я думала — всё идёт хорошо.

А потом, между закусками и основным блюдом, я поняла, что он не смеётся со мной. Он смеётся надо мной. Глаза — колкие, улыбка — мерзко самодовольная. Он сказал, что знал: стоит сказать правильные слова — и я соглашусь на свидание. Что такие, как я, предсказуемы. Что я самовлюблённая фантазёрка. Что с ребёнком мне должно быть за счастье любое внимание. Что я не имею права диктовать условия. Что я бракованный товар.

Он, конечно, мудак. Но его слова застряли во мне, как колючки, на обратном пути домой. Как вообще из всех, кто писал на номер «Струн сердца», я ухитрилась выбрать самого отвратительного?

Пэтти была права. У меня действительно паршивая удача.

Грейсон застал меня на кухне, когда я, всхлипывая, пыталась открыть вино. А потом мы оказались здесь.

— Эйден, — зовёт Мэгги от стола, размахивая его наушниками. — Ты готов?

Но он всё ещё смотрит на меня. Всё так же внимательно. Будто я сложная головоломка или необычное созвездие, по которому он пытается сориентироваться.

— Что скажешь? — спрашивает он. Наши колени соприкасаются, как две детали пазла. — Готова? Ты в порядке?

Он всегда спрашивает. Всегда убеждается. Всегда заботится.

— В порядке, — отвечаю я.

Он приподнимает бровь.

— Серьёзно, всё нормально, — повторяю я. Никто никогда не заботился обо мне так, как Эйден. — Обещаю.

Он кивает, ещё пару секунд не сводит с меня глаз, его тело чуть подаётся вперёд, но он сдерживается. Тянется за спину, берёт наушники и протягивает их мне:

— Чтобы ты могла слушать, — говорит он, аккуратно надевая их на мои уши.

Большие пальцы скользят по бокам моей шеи.

— Ладно, — повторяет он, с трудом сглатывая. Потом отходит, возвращается на своё место, надевает свои наушники — и начинает эфир.

Я закрываю глаза и слушаю его голос в наушниках. Он разливается по крови, скользит по телу, расслабляет плечи, обвивает щиколотку — то самое место, к которому всего несколько минут назад прикасалась его рука. Я улавливаю ритм его гласных и согласных, замечаю, как одни слова он проговаривает стремительно, а другие — будто смакуя, и позволяю себе уплыть туда, где нет ни ожиданий, ни хрупкой, словно стеклянный шар, уязвимости чувств.

Через час эфир заканчивается. Я сижу на шаткой лавочке для пикникау станции, перед мигающей красной вышкой, тянущейся в небо. Я обещала Грейсону вернуться домой, но ноги сами привели меня сюда, а не к машине.

Покачивая ногами, я смотрю на город, раскинувшийся внизу. Вдалеке мерцает свет в гавани, а огромные грузовые суда медленно проплывают под мост — туда и обратно, от причалов с высокими портовыми кранами.

Эйден присаживается рядом со вздохом, и его бедро касается моего. Лавка скрипит, а что-то тёплое мягко ложится мне на плечи — вероятно, я оставила куртку на кресле в студии.

— Холодно, — бормочет он, когда я дотрагиваюсь до края накинутого свитшота, с немым вопросом.

Он бросает быстрый взгляд на мои голые ноги в лунном свете, потом снова — на вид перед нами. Челюсть напрягается и тут же расслабляется.

— Не хотел, чтобы ты мёрзла.

— Спасибо, — тихо отвечаю я.

Он негромко урчит, и мы погружаемся в тишину. Изо рта вырываются крошечные белые облачка, я плотнее кутаюсь в его свитшот — тёмно-синий, с вышитым логотипом «Струн сердца» на груди.

— Грейсон… он… — начинает Эйден. — Понимаю, откуда у Майи такое…

— Остроумие и хитрость? — подсказываю я.

Он чешет подбородок.

— Я хотел сказать «артистизм», но пусть будет и так.

Я смеюсь. Грейсон в эфире был именно таким, как я и ожидала: то вставал на мою защиту, то в пух и прах разносил некоторых смельчаков, осмелившихся позвонить.

— Как думаешь, Мэгги об этом пожалеет? — спрашиваю я.

Эйден качает головой, наклоняясь вперёд, локти упираются в колени.

— Нет. С нынешней аудиторией она справится. — Он приоткрывает рот, будто хочет продолжить, но передумывает.

— Что? — мягко тяну я.

Он бросает взгляд через плечо, и лунный свет вычерчивает тени на его лице.

— Когда ты только начала шоу, я подумал, что твоя осторожность в свиданиях как-то связана со скандалом с отцом Майи.

Я смеюсь:

— Нет, ничего подобного. Грейсон — мой лучший друг.

— Тогда почему вы не…

— Остались вместе? — уточняю я, и он кивает. — Он предложил жениться, когда узнал о беременности. Наши родители на этом настаивали, но я сказала «нет».

— Почему? — в его голосе слышно неподдельное удивление.

Я мягко улыбаюсь.

— Потому что я знала: я не та история любви, которую Грейсон заслуживает. Мы были вместе всю жизнь, но никогда не были влюблены. Когда я забеременела, мы ещё были детьми. Я не хотела лишать его шанса на настоящее — большое — чувство.

Эйден молча смотрит на меня, и по лицу ничего не прочтёшь.

— Я тоже хотела этот шанс, — признаюсь я, опуская взгляд на руки. — Хотя особой пользы от этого мне не было.

Он проводит ладонью по челюсти, всё ещё не отрывая от меня взгляда.

— Тебе было тяжело из-за этого?

— Из-за Грейсона и Матео? — я качаю головой. — Нет. Иногда я завидую их отношениям, но не более. Я люблю ту семью, которую мы создали. У Майи два замечательных папы, а у меня — два близких друга, которые не дадут заскучать.

— А твои родители были недовольны, что ты не вышла замуж?

Я киваю.

— В ярости. Я почти двенадцать лет с ними не разговариваю.

Он тихо выдыхает:

— Они не знают Майю?

У меня в груди что-то сжимается.

— Нет, — отвечаю я, и голос предательски дрожит.

Я тереблю манжет свитшота, накинутого на плечи.

— Они отрезали нас, когда я отказалась выйти за Грейсона и согласиться на усыновление. Мы были молоды, но я хотела её. Она не была ошибкой. Я не держу зла на людей за их выбор, но это было моё решение.

Я выдыхаю, наблюдая, как облачко пара тает в воздухе.

— Родители восприняли это как оскорбление, а не как выбор. Родители Грейсона — так же. Они включили режим «мы вас не знаем»: оставляли наши вещи на крыльце, будто нас никогда не существовало.

Я думаю о лице Майи, о том, чтобы поступить с ней так же, и внутри всё обрывается.

«Никогда», — говорю себе я.

Обещание, данное в тот день, когда я впервые держала её в ладонях: «никогда».

— Нам повезло, — продолжаю я. — Тётя Табита, тётя Грейсона, помогла и держала нас на плаву, пока мы не наладили жизнь.

Иногда мне кажется, что родители даже не пытались нас понять. По ночам, когда Майя у Грейсона, я стою в дверях её комнаты — полной книг, красок, игрушек и записок на клочках бумаги — и думаю: превратили ли они мою старую комнату в мамину студию пилатеса или в папин новый кабинет? Или оставили пустой? Пустая комната в доме, полном дорогих вещей, где люди проходят друг мимо друга, как призраки.

— Они — засранцы, — хрипло произносит Эйден.

Я смеюсь:

— Да, именно так. Родители Грейсона ещё хуже. Но он помирился с сёстрами, и Майю окружает много любви. Это главное.

— Думаешь, они слышали тебя по радио? — спрашивает он.

Я отвожу взгляд от огней города и встречаю его глаза. Волосы Эйдена в лунном свете кажутся чёрными, как чернила, а звёзды сияют вокруг него ореолом.

— Что?

— По радио, — поясняет он. — Слышали ли они тебя и Майю?

Я не думала об этом. Зеваю, плотнее кутаясь в свитшот. Родители давно не в моей жизни, и я отвыкла ждать их реакции. Сначала это было больно, но с годами стало проще.

— По последним сведениям, они всё ещё живут здесь, поблизости. Так что, возможно, да.

Эйден глухо урчит:

— Тогда мне точно не стоит быть милым в эфире.

— Ты и так не слишком милый, — подшучиваю я, слегка толкая его плечом.

Потом прижимаюсь к нему — холодно, а он тёплый, и ночь кажется бесконечной.

Я кладу висок на его руку, он подтягивается ближе. Медленно моргаю, наблюдая, как огни над водой качаются, словно капли дождя на стекле — вспышки цвета, мерцающие и гаснущие.

— Эйден? — спрашиваю спустя время, тело приятно ватное.

— Да?

— Думаешь, я кого-то встречу? — вопрос, который давно бьётся в груди. — Думаешь, у меня когда-нибудь будет моё волшебство?

Он долго молчит. Настолько долго, что я закрываю глаза, и мир расплывается фиолетово-синими разливами, словно мы плывём среди звёзд, а мои пальцы тянутся к их золотому свету. Где-то в полусне чья-то рука скользит под мои волосы и мягко сжимает затылок. Большой палец рисует ленивые узоры, и всё тело становится тяжёлым и спокойным.

— Нет, Люси, — в моём сне он касается лбом моего лба. — Думаю, ты и есть то самое волшебство.

«Струны сердца»

Эйден Валентайн: «Ладно, Балтимор. В студии у нас сегодня гость, и его зовут…»

Грейсон Харрис: «Слушайте сюда, неудачники: в город появился новый герой».

Эйден Валентайн: «Ох, да уж».

Грейсон Харрис: «Именно. Люси не получила того уважения и внимания, которых заслуживает, и я беру на себя задачу найти для неё идеального парня».

Эйден Валентайн: «Временно».

Грейсон Харрис: «Посмотрим. Советую пристегнуться, дамы и господа, — я разборчив».

Эйден Валентайн: «Давайте подойдём к этому аккуратно».

Грейсон Харрис: «Это и есть моё “аккуратно”».

Эйден Валентайн: «Принято. Хотел бы ты описать для слушателей, какие у нас с Люси отношения?»

Грейсон Харрис: «Она — платоническая любовь всей моей жизни. У нас есть общая, прекрасная, немного коварная дочь. Я знаю Люси с трёх лет — в том шикарном детском саду она приносила мне сырные палочки».

[Пауза].

Грейсон Харрис: «Она — один из самых важных людей в моей жизни. Музыкальный вкус у неё, мягко говоря, спорный, печенье она печь не умеет, но у неё щедрая, добрая и красивая душа. Я готов был бы совершить ради неё ужасные, жестокие поступки».

Эйден Валентайн: «Думаю, тебе не стоит…»

Грейсон Харрис: «Но я ограничусь тем, что найду ей ту пару, которую она по-настоящему заслуживает».

Эйден Валентайн: «Не у всех такие тёплые отношения с бывшими».

Грейсон Харрис: «Большинство людей — не Люси».