Любовь на проводе (ЛП)

Глава 8

Люси

Я всегда думала, что люди, работающие на радио, выглядят… мягко говоря, неважно.

Так ведь и говорят: внешность — для радио. Мол, у тебя может быть харизма, обаяние, чарующий голос — но вот лицом тебе явно не на телевидение.

Глупость, если честно. Особенно в свете того, что…

Что у Эйдена Валентайна точно не лицо для радио.

У него лицо для рекламы мужского парфюма, которую гоняют между дневными мыльными операми. Где мужчина целеустремлённо идёт по коридору отеля. Или по пустыне. По какой-то причине валяется в пыли, срывая с себя футболку одной рукой. Там ещё волки, возможно. Мрачная музыка. Молнии.

Эйден выглядит как принц из диснеевской сказки — только в худи от Carhartt²⁰. Немного потрёпанный жизнью. Прямой нос. Тёмные, чуть взъерошенные волосы. Полные губы. Миндалевидные глаза — может, серые, может, синие. Я не смогла понять в вестибюле и не могу сейчас, хоть и очень стараюсь. Продолжаю бросать на него взгляды через окно в стене студии, куда он юркнул сразу после того, как пожал мне руку.

Не понимаю, как человек с такой внешностью просто… живёт. Гуляет по улицам. Ведёт радиопередачи.

Он же вполне мог бы возглавить культ.

— Не обращай на него внимания, — говорит Мэгги, отмахиваясь, пока расчищает себе место на столе.

Кабинет крошечный — больше похож на переоборудованную кладовку, чем на полноценное рабочее пространство.

— Он немного… не в себе.

Я ловлю на себе взгляд Эйдена — он нахмурился, заметив, что я за ним наблюдаю. Тут же поправляет громоздкие наушники — те самые, в которых любой выглядел бы глупо, но только не он, — и разворачивается к пульту, склоняясь над панелью с кучей непонятных кнопок и рычажков.

Мне трудно совместить голос Эйдена по телефону с тем, кого я вижу сейчас. В голове сложился совсем другой образ. Кто-то постарше. Мудрый. Терпеливый. С проседью на висках. Очки, съехавшие на самый кончик носа. Рядом — стопка книг по отношениям. Чашка с чаем, трубка… возможно.

Я точно не думаю, что разговариваю с двухметровым мужчиной с вечно взъерошенной шевелюрой на голове и странной тягой к стоматологическим шуткам.

Отвожу взгляд и снова смотрю на Мэгги.

— Прости, — говорю, касаясь пальцами переносицы. Надо собраться. — Ты что-то спрашивала?

Мэгги хмурится:

— Ты не обязана делать то, что тебе не по душе. Если чувствуешь себя некомфортно…

Я отмахиваюсь. Да, мне неловко — но, наверное, любому было бы на моём месте. Иногда дискомфорт — это хорошо. Необходим. Он открывает дорогу к лучшему.

Так говорят все эти подкасты по самопомощи, которые я слушаю, лёжа на тележке под днищем машины.

Мэгги постукивает ручкой по столу. Вряд ли она вообще хоть раз слушала такой подкаст. Волосы у неё идеально уложены. Блузка заправлена в безупречно выглаженные широкие брюки. Она будто только что сошла с подиума. А я… выгляжу так, как будто и правда только что вылезла из-под машины.

Со своими подкастами.

Я вздыхаю:

— Я не уверена… — Проглатываю сомнение. Пора найти ту версию себя, которая уверена, смела и знает, чего хочет. — Я не уверена, что подхожу для вашей аудитории. У меня нет никакого опыта в подобных вещах.

Мэгги внимательно на меня смотрит:

— И что, по-твоему, нужно моей аудитории?

— Без понятия. Но почти уверена, что точно не двадцатидевятилетняя девушка-механик с проблемами самооценки и дочкой-подростком, которая звонит на радио при первом удобном случае, чтобы выставить мою личную жизнь на всеобщее обозрение.

Мэгги приподнимает бровь. Даже брови у неё идеальные:

— Семь и четыре миллиона человек с тобой не согласятся.

Я сглатываю:

— Это число выросло? — шепчу.

— Выросло, — подтверждает она. — И продолжает расти, Люси. — Она подаётся вперёд, опираясь предплечьями на стол. — У Эйдена на этой неделе больше звонков, чем когда-либо за всю историю шоу. Даже в его золотой период, когда он только пришёл на станцию. Это беспрецедентно. И всё благодаря тебе.

— Благодаря мне?

— Да. — Она кивает. — Именно тебе.

Я прикусываю губу:

— Ты уверена?

Она откидывается на спинку кресла:

— Я никогда не ошибаюсь.

И я ей верю. Правда. Не думаю, что эта женщина вообще когда-либо ошибалась. На автомате тянусь к пирсингу в ухе — привычка, от которой никак не избавлюсь.

— И… что ты от меня хочешь? Что мне нужно делать?

— Ничего, — отвечает она, не отводя взгляда. — Мне нужно, чтобы ты просто оставалась собой.

Хочу спросить: «А кем ты думаешь я являюсь?»

А потом: «Можешь мне, пожалуйста, сообщить?»

Потому что я, если честно, не в курсе.

Так привыкла, что меня определяют другие.

Мама Майи. «Лю» из автосервиса. Проблемная дочка Дэмиена и Селесты. Та, что забеременела слишком рано.

«У неё ведь был потенциал, помнишь? Интересно, что с ней стало?»

Вот что стало. Она развалилась в прямом эфире на радио. А теперь сидит в удивительно удобном кресле и понятия не имеет, что будет дальше.

— Что ты имеешь в виду? — спрашиваю.

— В тот вечер по телефону ты была честной. Открытой. Говорила вслух то, о чём многие…

Она осекается, плотно сжимает губы. И под суровым, начальственным выражением проскальзывает что-то мягкое, уязвимое.

— …то, что другие боятся озвучить, — заканчивает она тихо. — В этом есть своя магия, разве не так? Между вами с Эйденом отличная химия. Я думаю, вы могли бы помочь многим. И если ты захочешь — я помогу тебе.

— Поможешь как?

Уголки её губ медленно приподнимаются. Улыбка — хитрая, почти хищная. Такая могла бы испепелить мужчину, разрушить империю или обеспечить себе первое место в очереди в ДТС²¹.

— Ты привлекла внимание всей Восточной оконечности страны. Неужели тебе не интересно, к чему это может привести?

— В смысле… — и тут запинаюсь, не зная, чем закончить.

— В смысле свиданий, — говорит она прямо. Смахивает несуществующую пылинку с блузки. — Ты можешь выбирать любого.

А я не хочу выбирать «любого». Эта перспектива, если честно, пугает. Я не была на нормальном, настоящем свидании уже два года — и не знаю, как это сказать, не прозвучав жалко.

И где-то внутри — крохотная, едва заметная часть меня всё ещё ждёт. Что столкнусь с кем-то на улице. Возьму не тот стакан в кофейне. Что нужный человек окажется в нужное время в нужном месте. Без усилий, без суеты. Просто — сам собой. Эта часть — романтичная. Та самая, над которой смеялся Эйден.

И может, она наивная. Может, детская. Но она — моя. Я имею право хотеть чего-то тёплого. Особенного.

Похоже, Мэгги читает мои мысли.

— А может, это и есть оно, — говорит она. Тихо. По-настоящему. — Ты, наверное, думаешь, что я всё это затеяла ради рейтингов, аудитории, рекламодателей — и отчасти это правда. Это всё же бизнес. Но…

Она складывает руки на столе так крепко, что пальцы белеют. И в этот момент я понимаю: вот эта часть — настоящая. Без приукрас.

— А что, если именно ради этого всё и было? Что если — это тот самый поворотный момент? Все эти решения, поступки, случайности… всё, что привело тебя сюда. И вот что будет дальше… вдруг это и есть та самая хорошая часть? Та, которую ты так долго ждала.

Где-то в коридоре оживает автомат с закусками. Скрипят подошвы по линолеуму. Мелкие стрелки настольных часов отмеряют секунды. Отопление то включается, то отключается — и снова включается.

— Впечатляет, — говорю я, по-настоящему поражённая. — Ты и правда хороша в этом.

— Я лучшая, — улыбается она. — Как насчёт…

В дверь врывается невысокий мужчина с охапкой бумаг. Он тяжело дышит, явно бежал — и с каждой попыткой вдохнуть у него вырывается хриплый свист.

Мэгги поднимает на него глаза, хмурится. Не выглядит удивлённой — будто он регулярно появляется вот так, вихрем.

— Всё в порядке, Хьюи?

Хьюи молча протягивает ей бумаги. Она смотрит на первую страницу — и резко выпрямляется. Поднимает глаза. Он всё ещё стоит, согнувшись пополам.

Я пока не понимаю, что происходит.

— Где ты это нашёл? — спрашивает она.

— Факс, — сипит Хьюи, будто из него выпустили воздух.

— Факс? — переспрашивает Мэгги, прищурившись. — Он что, отправил это по факсу?

Хьюи кивает.

— Когда?

— Только что.

Мэгги вскакивает со стула. Одна из фотографий на стене позади неё смещается. На снимке — пожилой мужчина с морщинками в уголках глаз и руками, обнимающими за плечи маленькую девочку — взъерошенную мини-копию самой Мэгги. На ней огромные наушники, она сидит по-турецки на кожаном кресле у стола с микрофоном. Беззубая улыбка сияет во всё лицо.

— Люси, прости, мне срочно нужно кое-что проверить. — Мэгги хватает Хьюи за локоть и утаскивает в коридор. — Подожди здесь, ладно?

— Конечно, не… — она уже скрывается, — …проблема, — бормочу я себе под нос.

Жду. Осматриваю фотографии на стенах. Поправляю блестящую статуэтку в форме микрофона на углу стола. Считаю до десяти. Потом снова до десяти. Прислушиваюсь к звукам из коридора.

Мэгги, похоже, не любительница безделушек, но на её столе — семь цветов стикеров, арсенал скрепок и гигантская красная кнопка с белой надписью: «ЗАТКНИСЬ НАХРЕН».

Я верчу в руках нож для писем — он подозрительно напоминает миниатюрный кинжал. И вдруг — глухой удар о стекло.

Вздрагиваю и оборачиваюсь. Эйден смотрит на меня из-за своего стола. Я и забыла, что он там. Судя по выражению лица, он наблюдает за мной уже минут шесть — как я переставляю кнопки и ёрзаю в кабинете Мэгги.

Наши взгляды встречаются. Несколько долгих, неловких секунд. Мне это показалось? Или в окно действительно что-то стукнулось? Почему он не работает? Снова хочет пошутить про стоматологические инструменты? Или извиниться за прошлые намёки?

Через двадцать футов и звукоизолирующее стекло этого не понять.

Эйден отрывает листок от блокнота, сминает его и бросает в стекло. Бумага почти не издаёт звука и падает на пол рядом с… игрушкой для собаки в форме пончика?

Я снова смотрю на Эйдена. Он, склонив голову, что-то пишет. Потом поднимает взгляд, улыбается — до смеха обаятельно — и поднимает табличку.

«ПОДОЙДИ», — написано там.

Я тыкаю в себя пальцем.

Он улыбается шире. «А ты кого ожидала?» — читается у него на лице. Он снова пишет.

«ПОДОЙДИ, ПОЖАЛУЙСТА», — «пожалуйста» подчёркнуто дважды.

Я встаю на ватных ногах, стараясь выглядеть непринуждённо, хотя его взгляд будто прожигает меня насквозь. Над дверью студии горит красный огонёк. В крошечное стекло на двери наклеена старая этикетка с надписью: «Струны сердца». Я тянусь к ручке — дверь поддаётся.

Прохладный воздух. Залежавшийся запах кофе. Тёплая фланель. Хвойный аромат с оттенком коричневого сахара. Всё вокруг гудит: техника, микрофоны, кофейник на старом шкафу с наклейкой: «ЖРИ МИДИИ БЕРТЫ». Я улыбаюсь. Он и правда отсюда. Мы из одного города. Возможно, у нас есть что-то общее. Например, любовь к моллюскам, плавающим в шестнадцати фунтах сливочного масла.

Эйден с его широкими плечами буквально заполняет собой всё пространство у пульта. Ноги вытянуты под столом. Он машет мне, не отрываясь от пульта — ползунки вверх, ползунки вниз. Всё кажется сложным, но я ведь сама чиню тяжёлую технику. Любопытство берёт верх.

Мне всегда нравилось разбираться, как устроено то или иное оборудование. Заглядывать под капот. В детстве я вечно что-то разбирала — просто чтобы потом собрать обратно. Пульт от телевизора. Тостер. Радиоуправляемую машинку Грейсона. Меня это успокаивало. Я знала: если что-то сломается, я смогу глянуть на детали и всё починить.

К ужасу родителей.

И Грейсона.

Особенно после того, как я добралась до его коллекции Человека-паука.

— Это было очень смело, — говорит Эйден, глядя на меня краем глаза.

Он общается с кем-то в наушниках. Его голос звучит иначе — ниже, спокойнее, увереннее. Может, это его радиоверсия себя. А может, он просто в своей стихии. В любом случае, здесь он кажется куда более расслабленным, чем в вестибюле.

Он тянется за чем-то, и я невольно слежу за его движениями: как напрягаются мышцы под рукавами толстовки, как ловко его руки управляют пультом. Щёки пылают — я буквально пялюсь на него. Хорошо, что в студии полумрак и теснота.

Он берёт наушники и протягивает мне.

Я снова показываю на себя. Он закатывает глаза и наклоняется ближе, слегка толкая их мне в руку.

Я обхватываю ободок ладонью — его большой палец скользит по моим костяшкам. Он смотрит в сторону, будто вслушивается в нечто невидимое. Затем моргает, возвращая фокус, и кивает.

«Надень», — читаю по его губам.

Я надеваю наушники. Женский голос звучит на середине фразы:

— …и я не уверена, понимаете?

Эйден тихо поддакивает.

— Просто… — голос срывается.

Тяжёлый вдох — в нём и усталость, и злость, и опустошённость. Я узнаю это чувство до боли.

— Я не хочу больше так себя чувствовать. И даже не осознавала, что так себя чувствую, пока не услышала Люси. Я стояла на кухне и кивала каждой её фразе. Кажется, я так привыкла ставить свои потребности на последнее место, что даже не замечаю этого.

Я встречаю взгляд Эйдена. Он смотрит прямо, не отводя глаз.

— Такое бывает, — мягко говорит он.

— Глупо, наверное, — продолжает женщина. — Извлечь жизненный урок из чужого разговора. Но я… я устала довольствоваться малым. Я хочу большего.

Что-то тёплое разгорается внутри. Я прижимаю ладони к наушникам, будто пытаюсь удержать её голос рядом с сердцем.

— Люси дала мне смелость это признать. Надеюсь, она знает, как много это для меня значит. Где бы она ни была… спасибо за то, что разбудила меня. Спасибо за надежду, что и для меня что-то есть. Это… это очень важно.

— Ну что ж, Люси… — Эйден улыбается, не отводя взгляда. Я отвечаю дрожащей, неуверенной, но искренней улыбкой. — Где бы ты ни была. Спасибо.

Начинается следующий звонок, но я его не слышу. Только гул крови в ушах и лёгкое потрескивание в голове. Я сделала что-то важное — и не с машиной. Не с бутербродом без корочек. Не с книжкой, которую надо было читать семнадцать раз подряд. Просто — просто будучи собой. Поделившись страхами. Позволив себе быть уязвимой. Как говорила Мэгги.

Эйден нажимает пару кнопок, снимает наушники. Волосы на одной стороне торчат, на челюсти — вмятина от ободка. Он кивает, и я тоже снимаю наушники.

— Как ты узнал, что она это скажет? — спрашиваю.

Эйден смотрит на меня своими непонятными — то ли серыми, то ли синими — глазами. Свет в студии мягкий, почти интимный.

— Подкупил её печеньками от Бергера.

— Серьёзно? — в животе холодеет.

Он качает головой, прикрывая улыбку ладонью:

— Нет. Думаешь, у радиоведущих гонорары такие, чтобы кого-то подкупать?

Я хмурюсь. Если это была постановка — розыгрыш, способ затащить меня в эфир и поднять рейтинги — я уйду. Сразу. Без оглядки. Я не позволю собой манипулировать. Особенно в этом. Особенно когда чувствую, будто меня разобрали по частям и оставили «голой».

Он замечает, как я напряглась, и выпрямляется. Стул под ним скрипит.

— Я просто пошутил. Честно. Я не знал, что она скажет. Но… у меня было предчувствие.

— Почему?

— Потому что все звонки на этой неделе — об этом.

Он чешет подбородок, зевает и опирается щекой на ладонь. В наушниках начинается знакомый джингл — похоже, пошла реклама.

— Я знаю, ты ищешь любовь. И не уверен, что я тот, кто сможет тебе помочь. Но, думаю, ты уже начала. Пусть даже пока не осознаёшь этого.

Я кладу наушники на край его стола.

— Я ничего не хотела. Просто разговаривала с тобой.

— И я просто разговаривал с тобой, — отвечает он, внимательно изучая меня, заглядывая прямо в душу своими красивыми глазами.

— А как бы это вообще работало? — медленно спрашиваю я.

Он пожимает плечами:

— Как тебе будет удобнее. Могу быть твоим гидом по «лодке любви», если хочешь.

Я пристально всматриваюсь в его лицо.

— Тебе не нравится эта идея.

— Дело не в этом, — он качает головой, покачиваясь на стуле. Потом смотрит прямо на меня. — Я скажу тебе кое-что, ладно? Только это — между нами.

Я киваю. Это кажется честным — особенно после всего, что я уже ему рассказала.

Он выдыхает. А я внутренне готовлюсь к какому-нибудь сомнительному признанию.

— Я… Я не понимаю, что такое любовь, — наконец говорит он. Медленно, осторожно.

Я моргаю, не отводя взгляда.

— В смысле?

Он проводит рукой по челюсти — пальцы веером. Его взгляд мечется: от моих глаз — к углу стола, оттуда — к экрану, и снова ко мне.

— Я не уверен, что она вообще существует, — произносит он неуверенно, будто сам пока не до конца это осознал.

— Ты ведёшь шоу о любви… и не веришь в неё?

— Потише, пожалуйста, — хмурится он. — Всё не так просто. Сложнее, чем кажется. Мне тяжело с теми, кто звонит. С историями, которые я слышу. Когда мы с тобой разговаривали той ночью… это был первый раз, когда я…

Он резко обрывает фразу, но не отводит взгляда. А я умираю от желания узнать, чем она должна была закончиться.

Неужели он действительно почувствовал хоть тень того, что чувствовала я?

Но он прячет это. Запирает внутри. Что бы это ни было.

— Может, мы можем помочь друг другу, — говорит он уже спокойнее. — Ты поможешь мне сохранить работу, а я помогу тебе найти твоего сказочного принца. Возможно, наблюдая, как ты влюбляешься, я снова начну что-то чувствовать своим остывшим сердцем.

— Ты ведь… — Я глотаю ком в горле. Надо сказать это, даже если страшно. Особенно потому, как он произнёс «сказочного принца» — слишком уж насмешливо. — Ты не будешь надо мной смеяться, правда?

Его лицо меняется. Смягчается.

— Ты правда думаешь, что я мог бы над тобой смеяться?

Я пожимаю плечами.

— Я понимаю, рейтинги, вирусные клипы, роль в эфире… А ты сам только что сказал, что не веришь в любовь, Эйден. Я не хочу стать посмешищем. Не хочу потом стыдиться.

Он сжимает челюсть. Он выглядит слишком уж напряжённым.

— Это не то шоу. И я — не такой человек. Я хочу сохранить не только свою работу, понимаешь? У тебя есть шанс доказать цинику, что он ошибается.

Он будто хочет что-то добавить, но замирает. Затем выдыхает, склоняет голову и продолжает смотреть на меня.

— Я обещаю, Люси. Для меня это — не шутка.

Я киваю. Он говорит правду. Я не знаю, как именно это понимаю — но знаю.

— Хорошо, — говорю я. — Я подумаю.

Он проводит рукой по затылку:

— Отлично.

Потом возвращает взгляд на экран, надевает наушники. Упрямая прядь волос снова торчит вверх — как антенна. Он что-то настраивает, ползунки бегают вверх-вниз — и я понимаю, что пора уходить. Отступаю к двери.

Я уже держусь за ручку, когда он зовёт:

— Люси?

Я оборачиваюсь.

— Да?

— Пока ты думаешь… если вдруг захочешь с кем-то поговорить, — он стучит пальцем по наушнику на левом ухе, — я буду слушать.

Что-то внутри меня откалывается, крошится, тает. Я прикусываю щёку, чтобы не улыбнуться слишком широко.

— Я тоже буду слушать, — отвечаю.

Последнее, что я вижу, прежде чем закрыть за собой дверь студии, — его профиль в полумраке. Резкие линии, чёткие углы. Но всё же я успеваю заметить уголок его улыбки — едва светящейся в голубоватом свете экрана.

«Струны сердца»

Звонящий: «Я хочу в это верить, понимаете? Что где-то там есть кто-то, кто ждёт меня. Но иногда… иногда надежда ускользает».

Эйден Валентайн: «Да. Со мной — так же».