Любовь на проводе (ЛП)

Глава 17

Эйден

Я веду её в небольшой бар у причала — с покосившейся лестницей у входа и старым музыкальным автоматом в дальнем углу, который играет всего одну песню.

Внутри многолюдно, но у запотевшего окна есть свободный столик — прямо рядом с этим уставшим аппаратом. Люси просматривает список композиций, а я заказываю две кружки пива и корзинку картофеля фри. Неоновый свет над стойкой окрашивает её лицо мягкими синими и розовыми отблесками.

— Интересный выбор, — замечает она, когда я ставлю перед ней пиво. — Как раз подходит к «Thong Song⁴²».

Она медленно делает глоток и довольно вздыхает. Крошечная полоска пены цепляется за её нижнюю губу. Я усаживаюсь напротив, прежде чем успеваю сделать глупость и стереть её.

— Ну, это же классика, — отвечаю я.

— Верно.

— Раньше тут ещё крутили песни из «Лака для волос⁴³». Но, кажется, кто-то метнул в музыкальный автомат стакан после слишком большого количества «Доброе утро, Балтимор». С тех пор играет только Сиско.

Она насвистывает с притворным сочувствием:

— Мрачная судьба.

— Не знаю... его же называли Чайковским⁴⁴ нашего времени.

Люси запрокидывает голову и смеётся. За пределами радиобудки её смех звучит иначе — свободно, чуть грубовато, и от этого только теплее. Она устраивается поудобнее, и её бедро касается моего. Сегодня у нас нет оправдания тесноте студии, и я уверен, что она сделала это нарочно. Я не отодвигаюсь.

— Спасибо тебе за это, — говорит она, отводя прядь с лица и меняя позу в кресле. Сегодня на ней больше макияжа, чем обычно, и глаза будто светятся. — Ты был неподалёку?

Я слишком занят тем, как она снимает пальто, открывая плечи в мягком изумрудном платье. На коже я замечаю веснушки, которых раньше не видел — прямо под ключицей и в ямке у горла. Делаю большой глоток пива.

— Что? — сипло спрашиваю, отрывая бутылку от губ.

— Ты, наверное, был рядом, когда я написала?

— О, нет. То есть да. Я живу здесь, на Флит-стрит, — мямлю я.

После её сообщения о том, что она ждёт в ресторане, я метнулся в душ, даже не взглянув на футболку, которую вытащил из комода и натянул на себя.

— Это недалеко, — добавляю я, смущаясь от того, как быстро добежал.

Люси взрослая женщина, и прекрасно справилась бы сама. Но всё, о чём я мог думать, — это её дрожащий от надежды голос, когда она спрашивала, смогу ли я найти ей пару, сидя на той старой лавк для пикника.

Прочищаю горло:

— Не хотел, чтобы ты была одна.

Она продолжает смотреть на меня, поднося пиво к губам.

— Что с тобой не так? — вдруг спрашивает она, когда тишина становится такой густой, что кажется, я не смогу вдохнуть.

Я моргаю.

— Что со мной?

— Да, — она делает глоток и стирает пену большим пальцем. — Что у тебя происходит?

— Почему это звучит так, будто ты ищешь во мне изъян?

— Ты — радиоведущий, — поднимает один палец. — На ночной романтической линии. — Второй палец. — Утверждаешь, что не веришь в любовь, и при этом помогаешь мне искать пару. Как это объяснить?

— Я бы не сказал, что помогаю тебе искать пару. Просто купил пиво, — я придвигаю корзинку ближе. — Ты ужинала?

Она берёт картошку, пробует, морщится, а потом тянется сразу за двумя кусочками.

— И? — спрашивает, перехватывая кетчуп с соседнего столика.

Я тоже беру картошку.

— И что?

— Ты человек противоречивый, Эйден Валентайн.

Я пожимаю плечами:

— Мне нравится иметь оплачиваемую работу.

Она закатывает глаза. Я смеюсь.

— Что? Это правда. Я попал на радио в колледже, когда нужны были быстрые деньги. Подруга попросила подменить её, пообещав двойную оплату.

— И влюбился в радио с первой смены?

— Не хочу рушить твой оптимизм, но нет. Мне нравились быстрые деньги и обилие телефонных номеров.

Запихиваю в рот ещё картошку и подмигиваю:

— Говорят, у меня приятный голос.

Люси смотрит с укором.

— Не смотри так. Я тогда был студентом.

— Это не оправдание для распутства.

Я смеюсь громче, чем планировал, и пара мужчин у стойки оборачиваются. Приходится сдерживать улыбку.

— Ещё мне нравилось быть кем-то другим. Отодвигать свои проблемы и существовать в новом образе.

— Эйден Валентайн, — кивает она, — вместо Эйдена Валена.

— Именно. Самая большая проблема Эйдена Валентайна — выбор следующей песни. Легко быть счастливым, лёгким в общении, обаятельным. У него нет больной матери, нет проблем с учёбой или людьми. Совпало, что я оказался на шоу о романтике. Мне нравилось говорить о любви... а потом это чувство куда-то исчезло.

— Почему?

Наверное, дело в мягком свете, или в тепле алкоголя, или в том, что Люси рядом, но я отвечаю:

— Я начал замечать у звонящих одно и то же — как любовь делает их несчастными, как рвёт на части. И как только я это увидел, уже не мог забыть. Наверное, стал ждать этого, готовиться. Так было проще.

— Почему? — тихо спрашивает Люси, её плечо мягко прижимается к моему.

— Потому что я видел то же у себя дома. У моего отца. Мама заболела, — голос срывается, я сжимаю ладони на холодном стакане. — И всё хуже и хуже, а он каждый раз будто ломался. Наверное, тогда я перестал верить в хорошее.

Она резко вдыхает и наклоняется ближе.

— Она…

— Сейчас всё хорошо, но тогда... — провожу пальцем по запотевшему стеклу, стараясь держаться здесь, а не в воспоминании. — Мне было восемь, когда ей впервые поставили диагноз. За три дня до моего дня рождения. Помню, как родители усадили меня за стол с шарами. Торт так и остался в холодильнике. Всем было тяжело, но отец... — я сглатываю. — Это убивало его. Моя комната была рядом с ванной, и иногда, когда мама засыпала, я слышал, как он плачет. Он включал душ, чтобы заглушить звук, но я всё равно слышал. Утром он выходил с покрасневшими глазами и усталым лицом, смотрел на маму так, будто сердце вырывали из груди. Как будто не выживет, если она не поправится.

Слова льются сами, как будто я бегу по минному полю, раскидывая самые болезненные воспоминания, словно конфеты на празднике:

— Он так её любил, и это убивало его не меньше, чем болезнь убивала её. После этого я решил, что легче будет просто никогда... не позволить себе чувствовать.

Люси тихо вздыхает и касается моей руки.

— Эйден…

Я качаю головой:

— Нет. Не хочу жалости, — делаю глоток и пытаюсь вернуть лёгкость в голос. — В общем, долго работал на радио, и всё было нормально. А потом... перестало. Наверное, я переслушал жалоб на посредственные подарки к годовщинам. Романтика перестала казаться настоящей.

Она опирается подбородком на руку, глядя на меня пристально. Жду, что спросит о родителях, но, видимо, видит в моём лице, что говорить об этом я не стану. Так я держусь. Так живу.

Её взгляд теплеет.

— Ты помогаешь мне, — произносит она. — Значит, в глубине души всё-таки веришь в романтику.

— Мэгги пригрозила мне телесными повреждениями.

— То есть ты здесь из-за угроз Мэгги?

— Нет. Это моё странное желание быть рыцарем, — я откашливаюсь. — Кажется, я простыл.

— Лжец, — Люси тычет в меня пальцем.

Я перехватываю его и мягко опускаю на стол. Она не убирает руку, и это почему-то приятно.

— Думаю, ты тайный романтик, — говорит она.

— Обычный человек, — поправляю я.

— Тайный романтик, — повторяет Люси с улыбкой.

Я фыркаю. Она прячет ладонь под моей, наши пальцы едва касаются. Большим пальцем провожу по жирному пятну на тыльной стороне её кисти.

— Знаешь, Люси, если бы кто-то и смог убедить меня поверить в это, то именно ты.

Она улыбается в свой бокал с индийским пейл-элем, щёки заливает румянец.

— Просто силой воли.

Я слегка сжимаю её руку.

— Примерно так.

Спустя два кружки Люси берёт в руки ламинированное меню с расплывшимся пятном — то ли кетчуп, то ли следы чьей-то бурной ссоры у барной стойки. Ещё час назад она отдёрнула руку, а я тем временем тихо придумывал, как вернуть её обратно.

Это импульс, который я не спешу анализировать.

Она изучает меню с тем же сосредоточением, с каким NASA рассматривает снимки далёких планет.

— Знаешь, что мне нужно?

Я делаю глубокий глоток и думаю, заметит ли она, если я положу руку на спинку её стула. Что будет, если запутаю пальцы в её волосах? Я слегка пьян — и от алкоголя, и от её близости, и от запаха шампуня, и от этого чёртова зелёного платья.

— Джин-тоник и ещё две порции картошки фри?

— Да-а-а-а-а, — протягивает она, растягивая слово почти до шести слогов. — Хотя... нет.

— Нет?

— Мне нужно повеселиться, Эйден. Я никогда не веселюсь. Я всегда самый скучный человек в комнате.

— Это неправда, — возражаю я. — Мы видимся три вечера в неделю, и я могу гарантировать: я скучнее тебя.

Она не спорит, что уже честно.

— А что люди вообще делают для веселья?

— Слышал слухи о таком развлечении, как телевизор.

Она хмурится:

— Эйден, я серьёзно.

— Я тоже.

Она ерзает на стуле, колени задевают мои под столом, лицо открытое и жаждущее.

— Помнишь, как мы впервые заговорили? Когда я сказала, что не хочу пытаться?

Я киваю. Иногда мне кажется, что её голос прокрадывается в мои сны. Иногда, просыпаясь, я уверен, что она должна быть рядом, и слышу её смех.

— Помню.

— Сегодня я не хочу пытаться. Не хочу думать про неудачные свидания, про радиошоу или про... того придурка, что меня кинул сегодня.

Я усмехаюсь про себя, повторяя это слово мысленно.

— Хочу бросить монетку в музыкальный автомат и послушать «Thong Song». Хочу картошки, ещё пива и, может, даже шот. Шот, Эйден! Думаю, я ни разу в жизни не делала шот.

Она раскручивается, глаза становятся всё более сумасшедшими. Её смех уже на грани того, чтобы перейти в слёзы, и это начинает тревожить меня.

— Люси, ты…

— Всё нормально, — перебивает она и делает большой глоток пива. — Просто... пока все веселились, я мешала смесь для бутылочек и засыпала с книжкой про очень голодную гусеницу. Я пропустила ту часть жизни, когда можно быть идиотом без последствий. Наверное, я скучаю по этому... или идеализирую. Я в этом хороша.

Она зажимает переносицу, потом переводит взгляд на телевизор над баром. Там идёт старая игра местной бейсбольной команды начала девяностых. Кэл Рипкен⁴⁵ выходит со скамейки с поднятой шапкой, и толпа ревёт.

Люси вздыхает:

— Можешь меня игнорировать.

— Тебя невозможно игнорировать, — бормочу я.

— Что?

Я качаю головой:

— Ничего.

Она всё ещё с опущенными уголками губ, плечи чуть согнуты.

— Если хочешь веселья, — я сдаюсь и кладу руку на спинку её стула, кончиками пальцев скользя по обнажённому плечу, — там, в глубине, есть машина для Ски-бола⁴⁶.

Она бросает на меня недоверчивый взгляд:

— Ты шутишь?

Я медленно качаю головой.

Её лицо расплывается в улыбке, словно кто-то повернул ко мне солнце.

— Где? — спрашивает она, уже наклоняясь, чтобы заглянуть.

— Сначала еда, — говорю я, подталкивая её к прямой посадке двумя пальцами в плечо. — Потом Ски-бол.

— Эйден?

— Что? — бурчу я.

— Ты всегда так плохо играл в Ски-бол?

— Нет. — Я сверлю взглядом мигающий ноль на табло. Последний шар ушёл вообще в другую дорожку, а предыдущий оставил в щите вмятину, которая, кажется, надо мной издевается. — Это новый талант.

Всё из-за алкоголя... и из-за того, что её ноги, закинутые на край машины, плавной линией тянутся до подола платья. Кажется, ни одного мяча я так и не провёл мимо металлической преграды.

— Ты совсем не мастер, — замечает она, сосредоточенно посасывая коктейль через трубочку.

Она скрещивает ноги, и мяч с пандуса падает на пол. Люси сходит с места, наклоняется за ним, а я задерживаю взгляд на том, как ткань платья натягивается на её бёдрах.

Я сглатываю, допиваю пиво и отворачиваюсь к расписному лицу клоуна на машине. Он безмолвно судит меня своим пустым взглядом.

Я — клоун. Люси — запретный плод. Она ищет любовь. Счастливый конец.

Не измученного ведущего с кучей проблем.

— Вот, — она возвращается с мячом, ставит пустой бокал рядом с моим и обнимает меня сзади, переплетая наши пальцы.

Сердце глухо падает вниз.

— Э-э-э... — я остро ощущаю её тело за своей спиной. — Что происходит?

Она фыркает и пытается переставить мою застывшую руку:

— Исправляю твою технику.

— Мою технику?

— Да, — раздражённо отвечает она. Я не вижу её лица — она за моей спиной, словно кукловод, пытающийся направить марионетку. — Ты двигаешься неправильно.

— А ты-то что знаешь о технике Ски-бола?

Она заглядывает мне через плечо. В туфлях её висок почти касается моего. Если бы я наклонился, мог бы коснуться губами переносицы.

Обычно я держу себя в руках, но сегодня всё иначе — несколько бокалов и Люси рядом. Я смотрю слишком долго, думаю слишком много, ищу оправдания.

— Поверь, я знаю, — она проводит ладонями по моим бокам, и я сдерживаю стон. — Всё дело в бёдрах.

— Чёрт... Так?

— Именно.

Её руки скользят к талии, тепло пробивается сквозь тонкую ткань футболки. Она толкает меня вперёд, грудь прижимается к спине, а потом снова обнимает. Я чувствую запах шампуня, этот лёгкий металлический аромат, что всегда с ней. Вдыхаю резко.

Её лицо появляется у меня за плечом:

— Не ущипнула?

— Нет.

Я отчётливо ощущаю её между лопатками и в пояснице. Хочу просунуть руку, прижать сильнее, провести пальцами по обнажённой задней поверхности бедра. Переставляю ноги, и её пальцы сжимаются в кулак на передней части моей футболки. Я крепко зажмуриваюсь.

— Всё в порядке.

— Выглядит не очень.

— Я сказал — нормально. Так что ты говорила про бёдра?

— Ой... — её ладонь плоско ложится на мой живот, ногти словно рисуют карту его изгибов.

Там, где она касается, становится обжигающе тепло. Я перехватываю её руку, когда мизинец почти касается пуговицы моих джинс.

— Люси.

— М-м-м?

— Что ты делаешь?

— Ой... — её лоб опускается мне на плечо, вырывается тихий вздох. — Забыла, что хотела сказать.

Я краем глаза смотрю на наш стол: две пустые корзинки из-под фри, горка бокалов, тарелка от бургера, который она умяла. Далёкий уголок сознания подсказывает, что мы перебрали, но тело не хочет отпускать её.

— Кажется, ты пыталась показать мне, как правильно бросать в Ски-боле, — произношу медленно.

— Вот именно, — мурлычет она, прижимаясь ко мне между лопаток, и довольно издаёт короткий звук. — Ты хорошо пахнешь.

— Спасибо, — сжимаю её ладонь. — Ты тоже.

Чувствую, как она шумно вздыхает.

— Я это вслух сказала?

— Сказала.

— Отлично.

Она снова вздыхает, её ладонь скользит по моему животу.

— Ладно, бросаем шары.

Я фыркаю.

Ага, давай.

— Будь серьёзным, это важно.

— Конечно.

Она аккуратно вкладывает шар в мою ладонь, обвивает пальцы вокруг него, поправляет большой палец и положение кисти. Я пытаюсь захватить её палец в детской «войне больших пальцев», но она легко ускользает и неодобрительно щёлкает языком.

— Сосредоточься, — велит она, и, честно говоря, я бы с радостью это сделал, если бы мог. Но всё, что я ощущаю, — её прикосновения и один каблук между моих ног. Моя фантазия начинает рисовать совсем недетские сценарии.

— Значит, когда бросаешь шар, не размахивай рукой слишком широко, — её движения мягко оттягивают мою руку назад, затем плавно ведут вперёд по широкой дуге. Её тело скользит по моей спине, а по предплечьям пробегают мурашки. — Вот так. Видишь?

Я повторяю движение вместе с ней.

— Так?

Она кивает, волосы касаются моего бицепса.

— Именно так, — шепчет в ухо. — Попробуй.

Она отстраняется, я бросаю шар. Он снова бьётся о металлическую решётку, отскакивает и укатывается под один из кабинетов у окна.

— Похоже, я безнадёжный игрок в ски-бол, — бормочу.

— Да, у тебя действительно плохо получается, — соглашается она.

Я бросаю на неё взгляд с приподнятой бровью, а она улыбается так широко, что глаза превращаются в щёлочки. Моё притворное раздражение выбивает из неё смех, и что-то внутри меня от этого трещит.

— Ох! — восклицает она, лицо светится нетерпеливым ожиданием. Мне нравится такая Люси — лёгкая, без привычной тяжести на плечах. Мягкая, игривая. — Знаешь, что нам нужно сделать прямо сейчас?

— Выпить воды и заказать тебе ещё один бургер?

— Танцевать! — заявляет она, полностью проигнорировав мои слова.

Разворачивается и бодро цокает каблуками к музыкальному автомату. Делает вид, что выбирает песню, хотя там всего один трек, потом протягивает мне ладонь.

Я хлопаю её по руке, а она бросает на меня сердитый взгляд.

— Что?

Я опираюсь на музыкальный автомат рядом с ней, чувствуя, будто нахожусь под водой — всё плотное, вязкое, как густой сироп. Или я просто попал в её орбиту. Оранжевый свет подсветки делает её лицо сияющим.

— Мне нужны маленькие вещицы, — говорит она.

— Знаю. Ты для этого на шоу и работаешь.

— Нет, — вздыхает. — Монеты. Для автомата. Чтобы включить музыку.

— Ага. — Лезу в карман и достаю два четвертака.

— Спасибо, — строго отвечает она.

Бросает монеты в узкий слот, нажимает кнопки, прикусив язык. Начинается скрипичная партия, и по залу прокатывается одобрительный гул. Она снова протягивает мне руку.

— Я отдал тебе все свои четвертаки, — говорю.

— Мне не нужны четвертаки.

Я хлопаю её ладонь ещё раз.

— Перестань давать мне пятюни.

— Не могу удержаться, — бормочу. Она шевелит пальцами.

— Что? Чего ты хочешь?

— Я не могу танцевать под «Thong Song» одна, Эйден.

— Готов поспорить, что можешь.

Она топает ногой, я смеюсь. Где-то рядом Сиско поёт про «грудь, как грузовик, грузовик, грузовик». Кажется, я провалился в параллельную вселенную. Либо я слишком пьян, либо наоборот — слишком трезв.

— Эйден, — снова шепчет она, подходя ближе. — Потанцуй со мной. Пожалуйста.

— Люси, — тихо отвечаю. — Не заставляй меня публично танцевать под «Thong Song».

Она покачивает бёдрами в такт, нижняя губа чуть выпячена. Мне не стоит считать это сексуальным, но я всё равно именно так и думаю.

— Ладно, — стону, стараясь не улыбаться, когда она радостно чирикает, топает и поднимает руки вверх.

Подол её платья приподнимается на пару сантиметров. Я тяну его вниз и сцепляю руки за спиной.

— Я просто покачиваюсь, предупреждаю.

— Покачивания — это нормально, — быстро соглашается она, цепляясь за мою футболку и втягивая нас на середину липкого паркета размером два на два квадрата. Два бородатых мужика у бара переместились на высокий стол и всё ещё явно не понимают, что происходит.

Люси обвивает руки вокруг моей шеи и прижимает щёку к моему плечу. Через пару мгновений я кладу ладонь на её затылок, вплетаю пальцы в волосы. Мы медленно качаемся из стороны в сторону, совершенно не в такт музыке. На другом конце импровизированного танцпола двое подвыпивших парней в одинаковых ярких поло пытаются изобразить пьяный линейный танец.

— Знаешь, несмотря на то, что меня сегодня бросили, вечер всё равно получился неплохим, — Люси поднимает лицо, и я вижу только зелёные-зелёные-зелёные глаза.

Такие насыщенно-зелёные. Самые красивые глаза, что я видел.

— Думаю, это говорит твой третий джин-тоник.

— Ха! — фыркает она. — Тебе так сложно представить, что я могу веселиться с тобой?

— Мало кто назовёт меня хорошей компанией.

— Мне трудно в это поверить, — её взгляд лениво скользит по моему лицу.

Сердце бьётся в ладонях, за коленями, в горле — там, где её пальцы выводят лёгкие узоры на моей шее. Я пытаюсь понять, что она пишет, но понимаю — неважно. Главное, чтобы она не переставала.

Я глажу её спину и прижимаю ближе. Позволяю себе скатиться по скользкой дорожке привязанности, собирая эти моменты, чтобы сохранить их на завтра, когда придётся притворяться, что я не замечаю Люси, входящей в комнату.

— Ты хорошо танцуешь, — бормочу у виска.

— Это не танец, — сонно отвечает она.

— Тогда ты отлично качаешься.

Она невнятно мурлычет в ответ, и я только крепче обнимаю.

— Мне нужно проводить тебя домой, — вздыхаю.

— Что? — откидывается назад, надувая губы. Я улыбаюсь — чёртова милашка.

— Нет, — жалуется она.

Я заправляю прядь её волос за плечо.

— К сожалению, «Thong Song» закончилась.

На самом деле, песня стихла уже минуты две назад, но Люси этого не заметила, и я не собираюсь ей говорить.

— У тебя есть ещё монеты? — спрашивает она. Я качаю головой, и её плечи опускаются.

— В следующий раз, — говорю, ведя её к столу, всё так же держа за талию.

Мы оба чуть неустойчивы, но ей сложнее — эти дурацкие туфли балансируют на грани катастрофы. Она, покачиваясь, собирает вещи, успевает просунуть одну руку в рукав куртки, а остальное оставляет болтаться через плечо. Зевает, прижимая кулак к щеке.

Она выглядит очаровательно.

Я стою посреди бара и смотрю на неё, вдруг понимая, что пропал окончательно. Дело не только в том, как её ноги выглядят под тонкой тканью платья, или как нос морщится, когда она смеётся, или в её вечном оптимизме. Это всё вместе. Она умна, остра, щедра, открыта, прекрасна и добра. И ни одна из этих черт не стоит особняком — все они значат одинаково много.

Я помогаю ей надеть куртку, застёгиваю верхние две пуговицы, неловко возясь с мелкими застёжками. Костяшки касаются изгиба груди, и она резко вдыхает.

— Я провожу тебя домой, — говорю, медленно продвигаясь вниз по ряду пуговиц, надеясь, что к концу этой ненужной процедуры соберу остатки здравого смысла.

— Хорошо, — шепчет Люси, не двигаясь, и её нос касается моего.

Я отпускаю весь самоконтроль, словно воздушный шар, и наблюдаю, как он уплывает.

— Люси… — выдыхаю, тщетно пытаясь удержаться, если уж разум не помогает.

Она пьяна, как и я. Я не могу её поцеловать, даже если чёрт на плече орёт, подзадоривая проверить, так ли она сладка, как звучит. Пальцы дёргаются, и я отпускаю её куртку. Но, к несчастью, она всё так же близко.

— Я провожу тебя домой, — повторяю, надеясь, что хоть один из нас в это поверит.

Её веки смыкаются, и тёмные ресницы мягким веером ложатся на скулы. Кончик носа вновь задевает мой, и по телу, начиная с плеч, пробегает дрожь. От неё пахнет джином… и тёплым, почти домашним ароматом упрямого, уютного парфюма.

— Люси… — шепчу я.

Голос звучит так, будто я о чём-то прошу, хотя сам не знаю, о чём именно. Чтобы отпустила. Чтобы притянула ближе.

Кто-то задевает её сзади, и она, пошатнувшись, почти теряет равновесие, цепляясь пальцами за ткань моей футболки. Я обхватываю её за талию, ладонь скользит чуть ниже, и большой палец едва касается линии бедра.

— Эй, поосторожнее, — резко бросаю я через плечо идиоту за её спиной.

Люси утыкается лбом в мою грудь и тяжело опирается на меня. Выдохнув, я беру её пальто, закидываю его на руку и осторожно веду её к выходу. Она слегка покачивается, пока мы пробираемся сквозь толпу, и лишь на мраморных ступенях перед «Мошенничеством» я останавливаюсь.

Она смотрит на меня сонными, чуть затуманенными глазами; в лёгком наклоне головы читается немой вопрос.

Я опускаюсь на нижнюю ступень и, бросив взгляд через плечо, говорю:

— Запрыгивай.

— Что? — она моргает.

— В этих туфлях по брусчатке ты не пойдёшь. — Я чуть наклоняюсь вперёд. — Запрыгивай.

— На спину?

— Да.

— Ты упадёшь.

— Не упаду.

Она прикусывает губу, и мне приходится сглотнуть, чтобы сдержать тихий, глухой стон, рвущийся изнутри.

— Люси, я тебя не уроню. Давай, поехали домой.

— Могу и босиком пройтись, — неуверенно предлагает она.

— Ага, по улицам Балтимора в марте. Отличная идея. — Киваю вперёд. — Давай, садись.

— Ты командуешь.

— И не скрываю, — отвечаю я.

Она чуть смущённо отводит взгляд, но я замечаю, как она переступает с ноги на ногу.

— Ладно, — наконец соглашается она.

Люси обхватывает меня за плечи, прижимаясь животом к моей спине, её колено упирается в бок. Это либо лучшее, либо худшее из моих решений — потому что, поднимаясь, я хватаю её за крепкие, гладкие бёдра, и каждый шаг заставляет её шевелиться.

Она кладёт подбородок мне на плечо, довольно вздыхает и переплетает руки у меня на груди. Мне отчаянно хочется провести её ладонь ниже, под футболку, почувствовать тепло кожи о кожу.

— Хорошо, — тихо говорит она.

Можно ли умереть от ощущения женских бёдер? Пожалуй, да. Сейчас это кажется вполне вероятным.

— Да, — отвечаю я. — Хорошо.

«Струны сердца»

Комментарий от пользователя @ПридурокИзБалтимора78: «Поддерживаю петицию: “Струны сердца” должны выходить по субботам. Я обязан знать, что будет дальше».