Любовь на проводе (ЛП)

Глава 2

Люси

В коридоре что-то есть.

Я снова слышу этот звук — то ли шорох, то ли тихий скрежет, будто кто-то закинул в сушилку пригоршню мелочи вместе с одеждой. Прямо как Майя, которая вечно забывает вытаскивать монеты из карманов. Скребущее царапанье — и глухой удар.

И снова — тишина.

Я откидываю книгу себе на грудь и приподнимаюсь. Каждый раз, когда убеждаю себя, что мне просто показалось, звук повторяется. Но в том конце коридора — только комната Майи и бельевой шкаф, который я никогда не могла открыть больше чем на два дюйма. Там мы храним полотенца, коробки с салфетками, до которых никак не добраться, и прочую мелочь, которую впихиваем в щель.

Господи. Что, если этот шкаф — прибежище призрака? Злого духа, мстящего за то, что я не умею складывать огромные простыни? Если наш дом и правда проклят, я сожгу его к чёртовой матери. Мы с Майей переселимся в кофейню напротив. Будем пахнуть круассанами и слишком крепким кофе, зато — никакой нечисти.

Я соскальзываю с кровати и хватаю пустую кружку из-под чая. Держу её как оружие. Что я с ней собираюсь делать, если увижу силуэт викторианской женщины, плывущей по коридору, — не знаю. Но так мне чуть спокойнее.

Высовываюсь из комнаты и бросаю взгляд вниз, к входной двери. Замок на месте. Уличный фонарь заливает прихожую тёплым золотым светом, проходящим сквозь витражи по бокам и рассыпающимся на полу мозаикой из винных, лиловых и янтарных оттенков.

Всё как должно быть.

Обувь под вешалкой выстроена в аккуратную шеренгу. Моя сумка стоит рядом с рюкзаком Майи.

Никаких злобных фантомов.

И тут снова — звук. Ближе. Уже не у шкафа. Я резко поворачиваю голову. Что-то торчит из щели под дверью в комнату Майи. Тёмно-синее... Наверное, её одеяло. И ещё один звук, тихий, скользящий по паркету. Смех.

Смеётся девочка. Двенадцатилетняя девочка.

Моя двенадцатилетняя девочка.

Которая должна спать. Одна.

Под одеялом. Без собеседников.

Я крадусь к двери и прижимаюсь ухом к панельке. Мы покрасили её в бледно-розовый и украсили блестящими звёздочками, когда Майе было восемь. В одиннадцать она заявила, что это «отстой». Я пыталась отодрать наклейки, но некоторые остались — в самом верху, куда нам не дотянуться. Уголки выцвели и чуть подгибаются.

— Не знаю… — доносится приглушённый голос Майи. — Думаю, маме это не понравится.

Пауза.

— Ну да… Ты прав. Её ведь сейчас нет. И мы уже так далеко зашли.

Мы? Кто «мы»? Как далеко они зашли?

Желудок уходит в пятки. Горло сжимает паника.

Перед глазами проносится каждая история про детей и интернет, которую я когда-либо читала.

Я хватаюсь за ручку и, как сжатая пружина, распахиваю дверь.

Моё тело будто остаётся позади, а я превращаюсь в облако тревоги. Кружка каким-то образом летит в кресло у окна — то самое, где Майя любит читать. Уверена, моё сердце улетело туда же.

Майя вскрикивает, закручиваясь в одеяле, как куколка. Пытается спрятать телефон, но я уже срываю с неё покрывало и бросаю его вслед за кружкой.

На этом этапе я, очевидно, страшнее любого призрака из шкафа.

— С кем ты разговариваешь?! — кричу я, чувствуя, как тревога душит и режет.

Я — полная противоположность той спокойной, мудрой мамы из книг по «мягкому воспитанию», которые пачками таскала из библиотеки, когда Майе было шесть.

Но мне плевать.

Моя дочь шепчется с кем-то по телефону посреди ночи.

Так начинаются выпуски «Даты»².

Майя всегда говорит мне всё.

Всё.

Иногда даже слишком много.

Она солгала мне всего один раз — в третьем классе. Тогда у неё «таинственным» образом исчезали деньги на обед. Оказалось, она каждый день покупала одноклассникам солёные крендели. Назвала это «вечеринкой кренделей». Я объяснила, что так нельзя, и она потом две недели тихо плакала об этом за ужином.

Она у меня добрая.

Сердечная.

Учит уроки. Помогает по дому. Терпит мои сумасшедшие рабочие часы.

И точно не устраивает тайные ночные звонки.

Я тянусь за её телефоном, но она прижимает его к груди. Её глаза — точно такого же мшисто-зелёного цвета, как у меня, — распахнуты от страха.

— Нет, — шепчет она. — Нельзя.

Из динамика доносится голос — низкий, с лёгкой вопросительной интонацией в конце.

Мужской голос.

Мужской голос, который разговаривает с моей несовершеннолетней дочерью посреди ночи.

— Майя, — я стараюсь дышать.

Вдох через нос, выдох через рот.

— Отдай телефон.

Она сжимает его ещё крепче.

— Это не то, что ты думаешь, — шепчет.

— Ты понятия не имеешь, что я думаю.

— Ещё как имею. У тебя лицо будто ты героиня «Даты». Сто процентов уже жалеешь, что не следила за моим телефоном и историей поиска в браузере, но я клянусь — это не то, что ты думаешь.

Она не отводит взгляда и медленно подносит телефон к уху.

Я чувствую себя героем остросюжетного фильма. На пике. У злодея на краю крыши — милый пушистый щенок.

Не знаю, кто я в этой сцене.

Щенок? Или злодей?

— Одну секунду, — говорит она в трубку.

У меня дёргается глаз.

Я — злодей.

И это моя предыстория.

— Ни секунды. Дай мне телефон, — говорю я, стараясь держаться, но Майя вздрагивает — слишком резко.

Кивает, потом качает головой, потом снова кивает.

— Ладно… — бормочет, будто сама себе. — Всё идёт чуть быстрее, чем я планировала, но сойдёт.

— Что «сойдёт»? — рявкаю.

— Этот звонок, — отвечает она и поднимает телефон.

Время разговора — десять минут. Моё сердце делает сальто и уходит в пике.

Десять минут.

Пока я валялась в кровати и рассуждала о призраках в сушилке.

— Это тебе.

— Что?

— Этот звонок. Для тебя, — повторяет она спокойно.

Я общаюсь с четырьмя людьми. Один из них — в этой комнате.

— Прекрасно. Тогда дай.

— Только… — Она прикусывает губу. — Дай шанс. Будь с открытым сердцем.

Моё сердце будет открыто, когда оно разорвётся от ужаса прямо здесь, в этой комнате.

— Телефон. Сейчас.

— Окей, — говорит она и осторожно протягивает трубку, как сапёр. — Класс. Спасибо, мам. Ты супер.

— Не лести, — шепчу я сквозь зубы.

Она дрожащей рукой показывает мне большой палец.

Я подношу телефон к уху. Дышу, как дракон. Или как маньяк. Или как маньяк-дракон. Пытаюсь урегулировать сердцебиение — не выходит.

— Кто… — облизываю пересохшие губы, стараюсь выровнять голос.

Хочу звучать внушительно. Хочу — устрашающе.

— Кто это, чёрт возьми?

Пауза. На том конце лёгкий звук. То ли кашель, то ли… смешок?

Всё моё беспокойство сжимается в ком. Осталась только ярость.

— Я сказала что-то смешное?!

— Думаю, вы сами поймёте, что именно, — отвечает голос.

Он слишком спокоен, чтобы удивиться тому, что вместо ребёнка с ним говорит разъярённая женщина.

— Здравствуйте. Меня зовут Эйден.

— Прекрасно, Эйден, — говорю я, глядя на дочь, сидящую на краю кровати с ногами, подтянутыми к груди.

Она укутана в одеяло с русалками, и на мгновение мне кажется, будто ей снова четыре — волосы в неровных хвостиках, босые ножки болтаются над полом. Мигаю — ей снова двенадцать. Взгляд внимательный. Взрослый.

— И почему ты разговариваешь с моим ребёнком в десять часов сорок две минуты вечера?

Ещё одна пауза.

— Представляешь, она мне позвонила?

— Мне плевать, что она тебе позвонила, — у меня срывается голос. — Хоть бы она оказалась тайно Джеком Ричером³ и это был захват заложника — ей двенадцать лет!

Майя хлопает ладонями по глазам и с тяжёлым вздохом падает на кровать.

— Мне не нравится, на что ты сейчас намекаешь, — говорит он.

— А мне не нравится, что ты этим занимаешься.

— Подожди секунду. Если бы ты дала мне объяснить…

— У тебя что, привычка болтать по ночам с несовершеннолетними?

— У меня вообще нет никаких привычек, связанных с несовершеннолетними! — он заикается.

Голос Эйдена срывается — и это прекрасно. Никакого веселья больше. Наконец-то.

— Я не... — он пыхтит, фыркает, издаёт целую симфонию раздражённых звуков. — Знаешь что? Давай начнём сначала.

— Нет уж. Мне этого разговора вполне хватило. Я кладу трубку.

— Подожди!

— Чего?

— Объяснения.

— Уверена, у тебя отличное объяснение. Мне оно неинтересно.

Он издаёт ещё один глухой рык в трубку.

— Тогда спроси у Майи.

— Что?

— Раз уж ты мне не веришь, спроси у Майи, зачем она со мной разговаривает по телефону в такое позднее время.

Голос Эйдена становится низким. Хриплым. Как шторм, который резко обрушивается на бухту и застревает там — один раскат грома накрывает другой, пока всё вокруг не начинает дрожать. Или это у меня внутри буря. Я уже не различаю.

Я щурюсь, отодвигаю телефон от лица и прикрываю микрофон ладонью.

— Ты вступила в секту? — спрашиваю я у Майи.

Он и правда звучит как сектант. Или, как минимум, глава пирамиды по продаже эфирных масел.

Она качает головой. Молча.

— Это крик о помощи?

Уголки её губ подрагивают в намёке на улыбку, но она вовремя одёргивает себя.

— Не для меня, — бормочет она.

— Это что сейчас было?

— Она имеет в виду, что это крик о помощи для тебя, — вмешивается Эйден.

Может, его голос и действует на доверчивых бедняжек, которых он втягивает в свой масляный культ, но на меня — нет.

— Да, это крик о помощи. Но для тебя. Именно поэтому она позвонила.

— Помощь в чём? — раздражённо бросаю я.

Меня бесит, что он это услышал.

Я в двух секундах от того, чтобы швырнуть телефон в мусоропровод. Моё терпение испарилось. Исчезло. Превратилось в пыль и забилось куда-то в бельевой шкафчик к махровым полотенцам и машинкам на батарейках, которые Майя запихнула туда лет в шесть. С тех пор никто их не видел.

— Я веду радиошоу, — спокойно говорит Эйден. — Майя позвонила, чтобы попросить совета по поводу свиданий.

— Совета? По свиданиям? Ей двенадцать! — стискиваю телефон так, что костяшки белеют.

— Она звонила не для себя. Она звонила для тебя. — Он тихо фыркает. — Меня зовут Эйден Валентайн, и вы слушаете «Струны сердца» — романтическую линию Балтимора.

«Струны сердца»

Эйден Валентайн: «Добро пожаловать в “Струны сердца”. Вы в прямом эфире».

Звонящий: «Серьёзно? Прямо сейчас?»

Эйден Валентайн: «Ага. Прямо в эту секунду».

Звонящий: «Офигенно».

Эйден Валентайн: «Ты звучишь… юно».

Звонящий: «Не так уж юно».

Эйден Валентайн: «Но явно моложе наших обычных слушателей».

Звонящий: «Учитывая, что твоя обычная слушательница — какая-то Шарлин, которая думает, что ты китайский ресторан…»

Эйден Валентайн: «Ладно, аргумент засчитан. Как тебя зовут?»

Звонящий: «Майя. Но я звоню не по поводу себя. Я звоню для своей мамы».