Любовь на проводе (ЛП) (Б. К. Борисон) читать бесплатно онлайн полную версию книги

Глава 26

Люси

Мы подъезжаем к крошечному рядному домику с кобальтово-синей входной дверью. Над дверью — витраж с кораблём под полными парусами, а чуть ниже на стекле золотой краской выведены три цифры: 612.

— Разве здесь раньше не было итальянской пекарни? — спрашиваю я.

— Была, — кивает Эйден. — Прямо по соседству.

Я улыбаюсь:

— Помню. Я была одержима их канноли.

— Они переехали на пару кварталов дальше. Думаю, это было лучшее решение для моего кошелька, — он бросает на меня быстрый взгляд, задерживает его на лице. — Интересно, мы…

— …когда-нибудь пересекались?

— Да, — он ищет мой взгляд, но тут же отводит глаза в сторону.

Романтично думать, что двое проходят мимо друг друга, даже не подозревая, что однажды окажутся рядом. Но я всё отчётливее понимаю разницу между выдуманным романом и настоящей жизнью. И, пожалуй, мне нравится реальность больше: Эйден, втиснутый на пассажирское сиденье моей «Субару», колени почти упираются в грудь, а сверху у него на коленях — коробка с пиццей.

— Мне нужно пару минут, прежде чем ты зайдёшь, — говорит он.

— Пару минут?

— Скорее семь, — отвечает он, выбираясь из машины.

— Подозрительно конкретно. Прячешь коллекцию кукол?

Он упирается рукой в дверцу. Тёмная прядь падает на глаз, на загорелой шее мелькает отблеск золотой цепочки.

С лёгкой, почти виноватой усмешкой:

— Попробую запихнуть всё грязное бельё под диван и надеяться, что ты не заметишь. — Он стучит по крыше машины. — Семь минут.

Эйден быстро поднимается по ступенькам и скрывается за дверью, на которой покачивается венок из засушенных листьев магнолии. Не похоже, что он сам выбрал такой декор — скорее подарок от отца. Он любит растения, это я знаю. Но остальное… пока в тени. И я хочу это узнать. Хочу понять, что за подвеска на цепочке, которую я постоянно замечаю. Почему он замирает, когда в эфире звучат определённые песни. Считает ли он меня всё такой же наивной — или, возможно, однажды сможет хотеть того же, что и я.

Через шесть минут двадцать три секунды я стою на его маленьком крыльце и поднимаю руку, чтобы постучать, но дверь распахивается сама. Эйден — выглядит потрёпано, волосы торчат в разные стороны, рукав зелёной футболки перекручен, дыхание сбито. И я, признаться, с живым интересом слежу за тем, как под тонкой тканью вздымается и опускается его грудь.

— Привет, — говорю я… скорее его груди.

И вдруг понимаю, что он чувствовал, когда смотрел на меня так же.

— О-о, — тянет он, берёт меня за локоть и втягивает внутрь, захлопывая дверь. — Это тревожный взгляд. Ты не хочешь пиццу?

— Хочу, — бормочу рассеянно, снимая шарф и вешая его рядом с его курткой. Мысли застревают на том, как наши вещи переплелись на крючке. — Просто задумалась.

— Опять про ту рекламу с собакой? Я же сказал, что свяжусь с ними и попрошу записать что-нибудь другое.

Недавно, в «Струнах сердца», я расплакалась из-за ролика Общества защиты животных — десять минут тихо всхлипывала в кружку кофе. Эйден не выдержал.

— Не надо, — качаю головой. — Реклама была очень действенной. И нет, думала я не об этом.

Он помогает снять пальто и аккуратно складывает его на перила лестницы. В доме всё, как в большинстве балтиморских рядных домов: крошечная прихожая со ступенями влево, узкий коридор в гостиную, а дальше, вероятно, кухня. Эйден мягко поддевает мой подбородок, заставляя встретиться глазами. Его взгляд — тёплый, терпеливый.

— Ты не обязана оставаться. Я могу отдать тебе пиццу с собой.

Я качаю головой и крепче сжимаю его запястье:

— Хочу остаться. Просто… — прикусываю губу, колеблясь. Я раскрыла Эйдену столько своих тайн, а он — почти ничего. Мой взгляд скользит к его груди. — Твоя цепочка. Ты ведь всегда её носишь.

Он опускает глаза. Я едва касаюсь пальцем золотой цепочки.

— Да. Не люблю снимать.

— Что там?

— Это… — на его скулах проступает румянец. — Талисман на удачу.

— Сентиментально для человека, который в удачу не верит.

— Я не говорил, что не верю.

— Намекал, — парирую я. — Каждый раз, когда мы говорили об этом. — Опускаю голос, имитируя его хрипловатую манеру: — «Судьба и магия — выдумки, чтобы нам было легче жить. Есть только то, что можно увидеть…»

Он скрещивает руки на груди, опираясь о стену. Футболка натянулась на плечах, и я думаю, что он слишком часто прячет руки в толстовках. А зря.

На губах у него появляется сдержанная, почти упрямая улыбка:

— Это я так говорю?

— Да, — киваю и слегка толкаю его в грудь.

Он перехватывает мою руку, не давая отдёрнуть, и я скольжу пальцами под цепочку, цепляя то, что спрятано. Металл тёплый от его кожи. Мы почти так же близко, как в тот раз в кладовке, только его руки бездействуют. Я хмурюсь, вытаскивая наружу пустое колечко для ключей.

— Это кольцо?

— Ага.

Я ждала подвеску, медальон… что-то вроде тех, что мама Грейсона вешала куда угодно — на рамки, на вентилятор, даже на кран в гостевом санузле. Но у Эйдена — лишь тонкое кольцо, местами стёртое до серебристого.

— Не то, что ты ожидала? — спрашивает он.

Я качаю головой, продолжая рассматривать его.

— Мама купила в больничном киоске, — говорит он тихо, чуть запинаясь. — Кажется, там был компас или корабль… Не помню. Дешевая безделушка, и она быстро отвалилась — через день или два.

— Но ты сохранил кольцо?

— Да. Это… к удаче. Когда подвеска оторвалась, я бросил кольцо в карман джинсов и носил… долго.

— Сколько?

— Недели три, наверное.

— Забыл? — он кивает. — И, похоже, не стирал джинсы?

— Я был подростком. Конечно, нет.

Я представляю высокого худого мальчишку с лохматыми волосами, теребящего в пальцах дешёвое колечко, пока мама лежит в больнице с раком — и, вероятно, не в первый раз.

Я переплетаю пальцы с его, и в его улыбке появляется что-то неуверенное.

— Когда кольцо было при мне, новости всегда были хорошие. А если забывал — плохие. Один раз оставил дома… и мама… — он замолкает, опускает глаза, дважды сглатывает. Не замечает, как сильно сжимает мою ладонь. — Потом я стал носить его на шее. И больше никогда не снимал.

Я изучаю его, чувствуя ровный ритм дыхания под ладонью.

— Это очень трогательно, — тихо говорю я.

Улыбка Эйдена чуть перекашивается — один уголок рта поднимается выше другого.

— Звучит так, будто ты удивлена.

— Совсем нет. Ты просто хороший парень.

Он тут же хмурится:

— Неправда.

Я щипаю его за бок, и он перехватывает моё запястье, притягивая к себе ближе. Не знаю, хочет ли он помешать мне ущипнуть его снова или просто желает, чтобы я не отстранялась. Но мне это нравится, и я расслабляюсь в его хватке.

В его глазах на миг вспыхивает тёмный, жадный огонь, прежде чем он прячет его глубоко — в тот невидимый картотечный шкаф, где хранятся все его тайны и подавленные реакции.

Я, возможно, и не знаю многих подробностей из жизни Эйдена Валентайна, но вижу главное — то, что пробивается сквозь броню, которой он себя окружает. Несмотря на все его отрицания, он добр. Заботлив. И умеет шутить — сухо, сдержанно, но метко. Он бы никогда не открыл «Струны сердца», если бы не хотел делиться с людьми теплом и надеждой. Да, он порой резковат, но ему небезразлично. Очень небезразлично. Просто он не привык это показывать.

— Я тебя раскусила, — говорю я. — От меня не спрячешься.

Его губы чуть поднимаются:

— Похоже, и правда не смогу, да?

— Именно, — киваю я, обвиваю его руками и крепко прижимаюсь. Устраиваю подбородок у него на груди, глядя снизу вверх. — И что ты делал в свои семь минут?

Взгляд Эйдена цепляется за мои губы.

— Что?

У меня внутри всё переворачивается. Мне всегда нравилось, как он на меня смотрит, но после того, что случилось в кладовке, в нём словно что-то изменилось. Будто он получил разрешение на большее. В его взгляде теперь всё чаще проскальзывает край сдержанного, но почти рвущегося наружу желания — как будто он готов прижать меня к ближайшей стене.

Секс в моей жизни всегда был… ну, обычным. Пара неловких, сумбурных эпизодов за все годы убедили меня, что, возможно, это просто не моё. И это нормально: я знаю, что мне нравится, а что нет, и всегда умела справляться сама.

Но потом мы провели в кладовке пятнадцать безумных минут, и оказалось, что это совсем не «обычно». Потому что он заставил меня почувствовать то, о чём я раньше слышала лишь из рассказов Пэтти за вином и печеньем. Я никогда не испытывала такого быстрого оргазма — да ещё в одежде.

С тех пор я постоянно об этом думаю. Хочу узнать, на что ещё способен Эйден. Хочу продолжения.

Тёплая дрожь пробегает по спине. Я пытаюсь вернуться к разговору:

— Твои семь минут, — напоминаю я, наблюдая, как он облизывает нижнюю губу. — Что ты делал?

— А… ну… — его щёки наливаются тёплым румянцем. Он чешет подбородок. — Теперь это кажется немного глупым.

Любопытство заставляет меня привстать на носки и заглянуть через его плечо. Из коридора виден только угол серого дивана да его толстовка, брошенная на подлокотник.

— Что именно?

Он запрокидывает голову, бормочет что-то в потолок. Я снова концентрирую взгляд на Эйдене и внимательно всматриваюсь в его лицо — то же выражение было в эвакуаторе, когда он признался, что заказал пиццу с ананасом. Лёгкое недоумение по поводу собственных поступков.

— Теперь я просто обязана знать.

Он тяжело выдыхает:

— Покажу.

— Если это в подвале, я пас.

Эйден не шевелится.

— Я пошутила, — уточняю я. Он стоит так неподвижно, что я бросаю взгляд на его грудь, чтобы убедиться — дышит ли. — Эйден?

— Покажу, — повторяет он медленнее, растягивая слова, и в голосе звучит обречённость.

Он берёт меня за руку и делает два широких шага назад. Я иду следом, перебирая пальцами его костяшки, так увлекаюсь этим, что не замечаю, как мы останавливаемся у входа в гостиную, и буквально натыкаюсь на него.

Он удерживает меня, крепко сжимая ладонь, и мы вместе смотрим на его «проект».

— Я подумал, можем поесть пиццу здесь, — говорит он осторожно, бросив на меня быстрый взгляд и тут же отведя глаза.

Вид у него такой, словно он показал мне не импровизированный шалаш из подушек и одеял, а бомбу замедленного действия.

Теперь я понимаю, чем он занимался все эти семь минут: тащил в центр комнаты всё, что можно — запасные одеяла, пару подушек и даже пляжное полотенце с синими черепахами, — чтобы соорудить шаткий тент.

— Как пикник, — выдыхаю я и поднимаю на него взгляд с улыбкой. — Ты запомнил, что я говорила.

В памяти всплывает картинка: тёмная комната, наушники на ушах, кружка кофе в руках. Эйден рядом, его колено касается моего. И мысль, что я могла бы быть для него тем, ради кого стоит так заморачиваться.

— Я помню всё, что ты говорила, — бурчит он тихо.

Не уверена, должна ли была я это услышать, потому что он тут же прячет рот за ладонью и продолжает смотреть на шалаш. А я едва не лопаюсь от радости — в груди пузырьки, как в шампанском. Чувствую себя Чарли из шоколадной фабрики, который только что напился газировки и вот-вот взлетит к потолку.

— Хороший шалаш, — говорю я, едва сдерживая улыбку.

Хотя это худший шалаш в моей жизни: одна из «стен» уже оседает, а белая простыня, натянутая сверху, сползает на пол.

— Не ври, — вздыхает он.

— Нет, правда, он… очень милый, — отвечаю я, рассматривая его с видом знатока в Лувре. Вот эта подушка вылитая Мона Лиза. — Это что, натяжная простыня?

— У меня было всего семь минут. Не надо меня судить.

— Никакого осуждения. — Ещё одна подушка падает. — Но раз ты сам назначил семь минут, мог бы попросить хотя бы пятнадцать.

— Не думаю, что и пятнадцать бы спасли ситуацию.

Я запрокидываю голову и смеюсь. Смеюсь до слёз. С кем-то другим я бы, наверное, стеснялась, но не с Эйденом. Когда, наконец, унимаюсь, вытираю глаза, а он, облокотившись на дверной косяк, скрестив руки на груди, смотрит на меня с тёплой улыбкой. Теперь он — куратор, а я — бесценный экспонат.

— Хочешь пиццу? — спрашивает он.

— Очень, — улыбаюсь я.

* * *

Эйден срывает остатки простыней, и мы усаживаемся прямо на подушки, поставив между собой остывшую коробку пиццы. Он утверждает, что она отвратительная, но, судя по тому, что берёт вторую, а потом и третью порцию, явно врёт. Отрывает кусочек ананаса от края и закидывает в рот. Я наблюдаю за движениями его пальцев и за длинной линией шеи, пока он пьёт из стакана, и горжусь собой, что дожидаюсь конца ужина, прежде чем сказать то, что вертится на языке с того самого момента, как я выпрыгнула из эвакуатора и увидела его на улице.

— Думаю, тебе стоит меня поцеловать, — произношу я, сидя, подогнув ноги.

Он замирает, переключая каналы, вытянувшись на подушках. Поворачивает голову, упираясь виском в кулак, и внимательно на меня смотрит.

— Да?

Я киваю.

Он чуть прищуривается, выключает телевизор, швыряет пульт в угол, где теперь лежит смятая простыня, и, опираясь на левую руку, подаётся ко мне. У меня пересыхает во рту.

— Мы ведь говорили «позже», — напоминает он.

— Говорили, — соглашаюсь я, пытаясь уменьшить улыбку до приемлемого размера, но с ним это всё труднее.

Я перебираю мысль, как камушек в ладони. Слишком привыкла ограничивать себя, чувствовать наполовину, что это стало привычкой. Но с Эйденом мне этого не нужно.

С ним я в безопасности. Он сказал это в нашу первую ночь.

Улыбка сама расползается по лицу.

Эйден моргает:

— Прям так радуешься, да?

Я тянусь, чтобы ущипнуть его, но он перехватывает мою руку и подносит к губам, целуя в ладонь. Моё дыхание сбивается, его тёмные брови приподнимаются.

— О, так она очень рада, — усмехается он.

— Замолчи, — шепчу я.

Его губы тёплые, а рядом с ним я острее ощущаю, насколько он большой и крепкий. В его доме, среди его подушек, запах его кожи — смесь кофе и зимней свежести — кружит мне голову. Я словно растекаюсь тёплым воском в центре свечи по имени Эйден.

Он медленно целует меня у основания большого пальца, и по плечам пробегает дрожь. Он улыбается в мою ладонь, а я представляю, как сжимаю пальцы вокруг этого мгновения — редкого, осязаемого доказательства его счастья.

— Нравится, когда я прикасаюсь к тебе губами, Люси?

Он не ждёт ответа — его рот уже скользит к внутренней стороне моего запястья. Он касается пульса влажным поцелуем, от которого у меня подгибаются колени.

— Наверное, это… — я сдерживаю стон, когда он проводит зубами по сгибу локтя, — …наверное, неплохо.

Эйден довольно гудит, сжимает мою ладонь и слегка тянет, подсказывая, что я должна обвить его шею рукой. Но мне и не нужно подсказывать — пальцы сами запутываются в его волосах, пока он осыпает поцелуями мою шею.

— Мы можем лучше, чем «неплохо», — он прижимает лоб к моему плечу, чуть покачивает его.

Ладонь скользит к пояснице, пальцы прячутся под ткань футболки. Большой палец находит мягкий изгиб бёдра, и я вздрагиваю, тянусь к нему сама.

— Тебе нужно сказать, чего ты хочешь. Я не хочу давить.

— Ты не давишь, — бормочу я, откидывая голову, открывая ему больше места.

Щетина на его челюсти нежно, но хищно царапает впадинку у основания шеи. Я мечтаю, чтобы остался след. Чтобы завтра в зеркале я увидела тень его желания.

Но он всё ещё держится на грани — лёгкие касания вместо той безумной страсти, что была в кладовке. Я тяну его за волосы, заставляя посмотреть мне в глаза. Они тёмные, жадные, но в них всё ещё есть сдержанность. А я хочу, чтобы от неё не осталось и следа.

— Эйден. Нужно кое-что прояснить.

Он моргает, словно выходит из сладкого тумана. Я перебираю его волосы, он сильнее сжимает пальцы на моей спине.

— Хорошо, — голос у него низкий, хриплый.

— Насчёт того, чего я хочу.

У него перехватывает дыхание, кадык дёргается вверх.

— Слушаю.

Я облизываю губы.

— Хочу, чтобы ты целовал меня, пока я не смогу дышать. — Пауза. — А потом, чтобы ты прижал меня к этому чудесному диванному фронту и довёл до оргазма. Желательно не один раз. Со мной так ещё не бывало, и я хочу попробовать.

Его глаза темнеют до невозможности.

— Попробовать?

Я киваю.

— Если ты не против.

«Струны сердца»

Люси Стоун: «Передашь мне это?»

Эйден Валентайн: «Что?»

Люси Стоун: «Печенье. Вот, то. Да, именно».

Эйден Валентайн: «Конечно».

Люси Стоун: «И ещё кофе, пожалуйста».

[Смех].

Эйден Валентайн: «Без проблем».