Любовь на проводе (ЛП)

Глава 30

Эйден

Я остаюсь в студийной кабинке, пока все не разойдутся.

Джексон минут десять уговаривает меня пойти с ним в бар, а Мэгги, стоя по ту сторону стекла, сверлит меня взглядом, скрестив руки на груди. Беззвучно шевелит губами: «Команда Люси» — и поднимает кулак в воздух. Её лицо теплеет, когда я указываю пальцем на себя и шепчу: «Я тоже».

Потом я просто замираю. Сижу, глядя, как в темноте мерцают огоньки приборов.

Если остаться здесь, не придётся признавать того, что произошло за последние пару часов.

Если остаться здесь, можно обмануть себя, будто Люси вот-вот вернётся.

Если остаться здесь, всё будет на своих местах.

Под контролем. Сдержанно. Приглушённо.

Но она не возвращается. И я всё так же не двигаюсь.

Люси была права — во всём.

Я всегда занижаю ожидания, чтобы избежать удара в сердце. Держу дистанцию от всего, что способно пробить мою броню. Но она нашла трещину, проскользнула внутрь и обосновалась в самых укромных уголках моего сердца. Разрушила все мои планы одной лишь улыбкой.

А я всё испортил.

Молчанием.

Тем, что подталкивал её к кому-то другому.

Я сидел на этом месте, когда она держала своё сердце на ладонях, а я так и не смог набраться смелости сказать хоть слово. Не лучше того ублюдка, что бросил её в «Утка, утка, гусь». Или того, кто довёл её до слёз. Нет — хуже. Я сказал, что сo мной она в безопасности… и разбил ей сердце.

Провожу рукой по лицу, прижимаю ладони к глазам, пока перед ними не начинают плясать пятна. Нужно ещё чуть-чуть. Ещё минута — и я пойму, что делать.

Но озарение не приходит. Я всё так же потерян.

Колеблюсь, потом тянусь к телефону и набираю номер.

Он отвечает на втором гудке.

— Эйден? — голос хриплый от сна, на фоне шуршит простыня. Слышится щелчок прикроватной лампы. — Всё в порядке?

Я косо гляжу на часы над дверью. Чёрт. Уже за полночь. Значит, я просидел здесь дольше, чем думал.

— Прости, — хриплю, чувствуя неловкость. — Всё нормально. Позвоню завтра.

— Нет-нет, всё в порядке. Я проснулся.

На заднем плане приглушённо звучит мамин голос. Она спрашивает, кто звонит. Папа тихо шикает и, судя по шагам, выходит в коридор, обходя скрипучие доски, которые я помню с подростковых лет, когда крался мимо, стараясь её не разбудить.

— Я здесь, — вздыхает он, и я представляю, как он опускается на широкое сиденье у окна на западной стороне дома.

За стеклом — старый дуб, его ветви скребут по раме. Когда-то я забирался к нему на колени ночью, и он, перебирая мои волосы, говорил, что дерево — мой защитник, обнимающий дом и оберегающий нас.

На том конце провода он глушит зевок.

— Что случилось, сын? Не спится?

— Я всё ещё на станции.

— Тебя подвезти? — слышу шорох ткани. Представляю, как он ищет тапки, и невольно улыбаюсь.

— Нет, пап, не надо, — хотя машины у меня нет, а Джексон был тем, кто привёз меня сюда.

Проблема для будущего меня. Ещё одна.

— Я… — выдыхаю. — Я мог поехать в ту поездку.

Слова вырываются внезапно, словно мяч, брошенный прямо из глубины — между разумом и сердцем. Приятно хотя бы в чём-то быть честным.

— Что? — переспрашивает он.

— В Акейдию, — уточняю, прочищая горло. — Я мог. Сказал маме, что не смогу — из-за работы.

— Я знаю, что ты занят на станции, — медленно отвечает он. — Но это нормально. Может, в следующий раз. Я уговариваю маму поехать в тур по дендрариям. Мы можем вернуться.

— Я вовсе не был занят. Мог найти замену. Даже не попытался. Я мог — я должен был поехать.

Дыхание сбивается, горло сжимается. Папа молчит, давая мне пространство распутать собственные узлы.

— Я знаю, я всё время так делаю… — глотаю воздух. — Придумываю оправдания, когда вы зовёте меня. Пропускаю семейные ужины… иногда даже не отвечаю на сообщения.

— Эйден…

— Так проще. Я сам себе внушил, что если буду любить вас меньше… если буду меньше любить маму, то будет не так больно… если придётся потерять её. — Слова рвутся наружу, я давлюсь ими. — Поэтому я держался в стороне, надеясь, что это поможет.

Три диагноза рака за десять лет — и я так и не понял, как с этим жить. Поэтому просто решил… не жить этим. Прятал голову в песок, избегал всего, что могло бы зацепить меня за живое. Так было легче дышать.

— Не понимаю, как ты справляешься, — продолжаю, — как можешь любить её так сильно, когда… — Останавливаюсь, прижимая губы, чтобы они не дрожали. — Я ведь слышал, как ты плакал по ночам. Ты разваливался на части, а я… я боялся развалиться вместе с тобой. Хотел быть сильным, а в итоге только всё испортил.

Тяжёлый выдох отзывается в трубке.

— О, Эйден… мой мальчик.

— Это не сработало, — выдавливаю, упирая костяшки пальцев в лоб. — Или перестало работать, если вообще когда-то помогало. Я не знаю, как это исправить.

— Что ты хочешь исправить?

— Себя, — выдыхаю сквозь зубы. — Исправить себя.

Эту часть, что живёт только на расстоянии. Что боится приблизиться, потому что страшно привязаться. Я потянулся к Люси слишком жадно — и теперь не знаю, как выключить это чувство. Пытался, но не смог. Не могу. Не знаю, как стать тем, кто ей нужен.

— Эйден, — вздыхает он, — ты не сломан.

— Чувствую себя сломанным, — тру грудь. — До боли.

— Думаю, ты просто ранен, — в его голосе мягкость, и в голове возникает образ дуба, обнимающего меня ветвями. — Ты был слишком молод, когда всё началось впервые. Иногда я боюсь, что мы слишком многого от тебя хотели.

Я моргаю, глядя на брошенные на стол наушники. На пустое место рядом, где должна быть Люси.

— Вы ничего у меня не просили.

Помню, как умолял его дать мне хоть что-то — задачу, список дел. Он сунул мне лопату и велел пересадить лаванду в саду. Лучшая идея, на которую мы тогда были способны. Но и это не помогло. Маму это не спасло.

— Ты повзрослел слишком рано, сын. Больше времени проводил в больницах, чем с друзьями. Рак отнял у мамы многое… но и у тебя тоже. Это нормально, что тебе нужно с этим разобраться.

— Как ты это делаешь? — хриплю. — Как любишь её, когда страшно?

Папа хрипло смеётся:

— А это никогда и не было выбором, Эйден. Я всегда любил твою маму. И ни за что не смог бы разлюбить, даже после всего. Наоборот — это только ценнее. Понимать, как всё временно. Как всё дорого. Любовь — это не всегда солнце и ромашки. Иногда — это больничные палаты и выбритая голова. Но я бы не променял ни дня. Потому что всё это — с ней.

— Ты смелее меня.

— Нет, просто у меня больше практики, — отвечает он усмехаясь. — Я не думаю, что тебя нужно чинить, Эйден. Нужно просто кое-что проработать.

— Как? — шепчу.

— Ну… — я почти уже вижу его улыбку в полумраке. — Вот что мы сделаем. Ты и я будем разговаривать. Чаще, чем раз в месяц. И не среди ночи, когда твой старик спит.

Он делает паузу, и я фыркаю сквозь слёзы.

— Ты будешь отвечать на звонки мамы. Писать в общий чат. Приходить на воскресные ужины. Ходить с нами на бейсбол. Вернёшься к терапевту — я знаю, что ты бросил. Будешь просить о помощи, когда она нужна. И научишься любить без страха. Понял? Не торопясь. С работой над собой.

Что-то привлекает мой взгляд на другом конце стола. Тянусь вперёд и нахожу один из крошечных бумажных самолётиков Люси, наполовину спрятанный под клубком проводов. Тот самый — сложенный из обёртки шоколадной мятной конфеты, который она метнула прямо в моё сердце. Провожу большим пальцем по сгибу, разворачиваю до плоского листка, а затем медленно, шаг за шагом, возвращаю ему прежнюю форму.

— А если я всё испорчу? — спрашиваю. — Если сделаю что-то не так?

— Тогда попробуешь снова, — отвечает отец. — Пробуешь, пока не найдёшь верный путь.

Сердце глухо стучит в груди — прямо под пустым брелоком, который я ношу с шестнадцати лет. Где-то в глубине памяти всплывает тихий шёпот старого разговора.

«Я не хочу “правильного”».

Люси всегда хотела настоящего.

— Что на тебя нашло? — в голосе отца ленивое любопытство, спрятанное под усталой усмешкой. — Не та ли это женщина, которую ты сегодня пытался свести с кем-то другим?

— Ты слышал?

— Мальчик мой, это слышало всё Восточное побережье, — он выдерживает паузу. — Не самый блестящий ход.

Да, я облажался. И не только тем, что промолчал, — я подтолкнул её к человеку, который не я. Соврал в лицо, ранил, и всё ради того, чтобы оградить себя. Она подошла слишком близко, а я струсил. Всё до банальности просто. Я был эгоистом.

Чешу затылок, вытягиваю ноги:

— Если я скажу, что речь о Люси, ты устроишь допрос с пристрастием?

— Это моё право как отца, — его голос теплеет. — Вот он, момент, Эйден. Момент, когда ты пробуешь.

Поднимаю маленький самолётик и запускаю его в воздух.

— Ладно. Да. Это про неё.

Отец одобрительно гудит:

— Ну, расскажи, что произошло.

И впервые за очень долгое время я рассказываю всё.

Субботу провожу, медленно расползаясь на диване в старых спортивных штанах, с коробкой китайской лапши на груди. Подушки валяются на полу; я смотрю «Храм судьбы⁷⁴» от начала до конца, а когда титры бегут, запускаю фильм снова. Люси — на краю всех моих мыслей: тонкий аромат её лосьона в подушках, на которых я раскинулся звездой; резинка для волос, оставленная в студии, теперь болтается у меня на запястье.

Думаю, чем она занимается.

Надеюсь, думает обо мне.

Надеюсь, я ещё не успел всё испортить окончательно.

В воскресенье просыпаюсь в неприлично ранний час, натягиваю кроссовки и тащу своё ватное тело к дому Джексона Кларка. Падаю на его ступени и, пока жду, наблюдаю, как два голубя дерутся за корочку пиццы прямо посреди булыжной улицы. Пытаюсь сложить сонные мысли в нечто осмысленное… и в итоге, когда он открывает дверь, выдыхаю:

— Что, чёрт возьми, на тебе надето?

Джексон даже не смотрит на меня — поправляет носки, подтягивает ремни… этого… рюкзака с трубочкой.

— Это фляга-гидратор, — говорит он и отпивает глоток. — Чтобы пить на бегу.

Щурюсь от утреннего света:

— Знаешь, вообще-то есть бутылки.

— А ещё есть портативные, «свободные руки».

— Выглядит…

— Не заканчивай, Эйден. Я знаю, что ты собираешься сказать.

Он без улыбки заканчивает предбеговые ритуалы. На ремне фляги вижу радужную наклейку — наверняка работа одной из его сестёр. И вдруг понимаю, как давно не спрашивал о них. Как давно вообще не интересовался его жизнью.

Люси — не единственная, к кому я был несправедлив, застряв в собственном пузыре. Сегодня я пришёл, чтобы это исправить. Мой тур извинений имени Эйдена Валена.

— И зачем ты заслоняешь мой порог? — Джексон проверяет замок и сбегает по ступеням. Я всё ещё не поднялся. — Думал, ты из берлоги не вылезаешь до полудня.

— Ты же по утрам бегаешь.

— Ага. И? Это ещё не объясняет, что ты тут делаешь.

— Думал, присоединюсь.

Он прищуривается с подозрением:

— Ты ведь не бегаешь.

— Плаваю пять раз в неделю, тягать железо не забываю. Когда нервничаю, наматываю круги по парковке у «101.6 ЛАЙТ FM». Так что справлюсь.

Он молчит ещё минуту, сжав губы. Я даю ему рассмотреть — вдруг увидит во мне хоть что-то хорошее.

— Ладно, — кивает наконец.

И тут же уходит вперёд:

— Пошли.

Как выясняется, бодрая ходьба и пятимильный бег по парку — вещи совершенно разные.

Джексон не щадит меня: бежит ровно, как машина, а я задыхаюсь позади. На втором круге вокруг пагоды в центре парка цепляюсь ногой за коробку из-под курицы Royal Farms и кувыркаюсь с дорожки в траву.

Подниматься не спешу. Лежу, уставившись в качающиеся ветви. В поле зрения появляется Джексон — соломинка от фляги в уголке рта, мокрые волосы откинуты назад. Ни капли усталости, гад.

— Что ты делаешь? — хмурится он.

— Споткнулся о коробку, — указываю на злосчастную тару. — Ну кто так бросает еду на тротуар?

— Я не о коробке. Что ты здесь вообще делаешь?

— Не знаю. Шёл за тобой.

Боже. Я не чувствую ног. Или рук. Пот стекает по спине, и, кажется, я останусь тут жить. Может, к Рождеству меня украсят гирляндами, как пагоду.

— Ты ведь ненавидишь утро. Ненавидишь бег. И людей особо не жалуешь. Так что, что ты тут делаешь? — не отстаёт он.

— Может, пора делать то, что я не люблю, — сиплю я. — Пора перестать быть мудаком всё время.

— Не всё время, — возражает он.

— Большую часть.

— Иногда, — уточняет он и, вздохнув, протягивает руку.

Скрипя суставами, поднимаюсь. Он стряхивает с плеча лист.

— И что тебя на философию потянуло?

— Люси, — отвечаю честно. Сил юлить нет, да и скучаю слишком сильно. — Она меня расколола, Джекки. Я хочу стать лучше.

— И утренний бег — это твой способ?

— Да. И ещё… я был не лучшим другом тебе. Это — моё извинение. И… — сглатываю. — Я надеялся, ты поможешь придумать план.

Джексон прикладывает пальцы к моему пульсу. Отмахиваюсь.

— Хотел убедиться, что ты жив, — ухмыляется он. — Ты же только что сам попросил моей помощи.

— Пытаюсь быть лучше, — бурчу.

Лучшая версия меня, конечно, не хотела бы зарядить другу в челюсть… но ох, как хочется. Он, кажется, это понимает, потому что улыбается шире.

— Помочь тебе вернуть Люси?

— Очевидно.

— Отлично. Купи мне краффин, и всё обсудим.

— Ты и твой чёртов краффин, — ворчу я.

Он уходит вперёд, а я тяжело вздыхаю и ковыляю за ним.

НЕОТПРАВЛЕННЫЕ СМС ОТ ЭЙДЕНА ВАЛЕНА К ЛЮСИ СТОУН

Эйден: «Я всё жду, что ты войдёшь в дверь… хотя не дал тебе ни единой причины».

Эйден: «Ты пробовала пиццу с ананасом из „Пиццы от Мэттью“ на Бродвее?»

Эйден: «Не могу перестать думать о тебе».

Эйден: «Чёрт, Люси… Кажется, я мог бы позволить себе полюбить тебя тоже».