Мой темный Ромео

ГЛАВА 63

Ромео

Теперь я понял, почему мужчины идут на крайние меры, чтобы заполучить женщину. Почему ахейцы вторглись в Трою ради Елены. Или, в моем случае, почему я устроил парад в провинциальном, вызывающем коматозное состояние городке ради Даллас из Чапел-Фоллс.

Печенька сияла, подпрыгивая на каждом шагу, пока реквизировала наше свидание.

Наша первая цель: публичная библиотека.

— Здесь у меня было первое свидание с мистером Дарси, — она упала в обморок на потрескавшейся деревянной скамейке возле столовой, — а здесь у меня был мой первый поцелуй ‒ с Ларсом Шеффилдом, защитником моей старшей школы.

— Жаль, что ты упомянула имя, — я переплел свои пальцы с ее. — Теперь я должен убить его.

Она хихикнула.

— Хочешь поиграть в игру?

Естественно, первым моим побуждением было сказать «нет».

— Конечно.

— Я играла в нее с Фрэнки все время, когда мы были детьми. Мы пишем общие темы ‒ млекопитающие, времена года, цветы, что угодно ‒ на листочках бумаги, складываем каждый, бросаем в шляпу и встряхиваем, вытягивая по одному предмету наугад. Побеждает тот, кто первым найдет пять книг по теме.

— Выигрывает что?

Она пошевелила бровями.

Ах. В системе вознаграждений, безусловно, был скачок логики, поскольку и проигравший, и победитель получат выгоду от уплаты цены, но я не видел особого смысла доводить это до ее сведения.

Печенька записала несколько тем, взяла бейсболку от случайного незнакомца и выбрала тему.

Фрукты.

Она завизжала.

— Это хорошо. Мне никогда это не выпадало.

Мы отважились на поиски обложек и названий на фруктовую тематику. Я должен был признать, что игра не была полностью глупой.

В кафе «Whistle Stop» я выбрал «Яблоки не падают», «Гроздья гнева » и «Жареные зеленые помидоры». Помидоры были таким же фруктом, как и все остальные. И да, это был мой холм, на котором я мог умереть.

Говоря о фруктах, я становился все более голодным. Я не ел до перелета сюда на самолете, слишком озабоченный, чтобы заметить свой голод.

— Поняла, — объявила Печенька посреди библиотеки, не обращая внимания на свой том, стопка книг в руках скрывала ее лицо.

Старый библиотекарь шикнул на нее. Даллас даже не заметила, как поспешила ко мне, хвастаясь своими находками.

— «Любопытные чары Артура Перца», — я посмотрел на нее. — Это овощ.

— Но он сладок, как фрукт.

— Это очень вольная интерпретация фруктов. По этой логике водка ‒ это разновидность хлеба, так как оба содержат зерна.

Мой желудок заурчал. Нам нужно было перестать говорить о еде.

— Ну, может быть, это сорт хлеба, — Даллас обняла меня за плечи, радость отразилась на ее красивом лице. — В любом случае, я выиграю.

— Отлично. Давай перекусим и заселимся в отель, где мы сможем притвориться, что я незнакомец, которого ты подобрала в баре, — мне нужно было компенсировать тот факт, что она никогда не будет с другим мужчиной, потому что я не мог позволить ей уйти.

— А разве это обязательно? — лицо Даллас поникло. — Я хотела, чтобы ты увидел мое любимое озеро. Я написала об этом стихотворение и оно было опубликовано в местной газете.

Я не ел уже десять часов.

Ничего страшного ‒ напомнил я себе. Ты взрослый мужчина. Ты можешь обойтись без еды.

— Тогда давай сделаем это, — я прижался в горячем поцелуе к ее челюсти, — а потом я бы хотел, чтобы ты прочитала мне стихотворение.

Она загорелась.

— Действительно?

— Голая.

Она ударила меня по плечу.

— Свинья.

Класс. Теперь я мог думать только о беконе.

Мы отправились к ее любимому озеру, где отдохнули у ее любимого дуба, а Печенька занялась самым любимым делом на свете ‒ говорила о еде, которую она хочет попробовать, и о том, где она ее попробует. Япония, Таиланд, Индия и Италия возглавили ее список.

Прошел час, затем другой.

Мой живот начал физически болеть.

— Нам нужно идти, милая, — я встал, протягивая Даллас руку. Если я не поем в ближайшее время, то могу совершить тяжкое убийство.

Она поднялась на ноги, лицо ее было омрачено.

— Ты сожалеешь, что пришел сюда на наше свидание?

— Нет, — я нахмурился. — Почему ты так думаешь?

— Потому что ты хотел уйти с самого начала.

Я чувствовал себя идиотом.

— Я просто немного голоден, вот и все.

Она переплела свою руку с моей.

— Ладно, тогда пошли есть.

К сожалению, жители Чапел-Фолс были столь же некомпетентны, сколь и предвзяты. В первых трех ресторанах, которые мы посетили в центре города, не было свободных мест.

Четвертый временно закрылся из-за реконструкции. К тому времени, как мы устроились в липкой кабинке в маленькой ничем не примечательной забегаловке, я трясся от голода.

Я заказал бургер и диетическую колу. Печенька взяла блины. Она пыталась вовлечь меня в разговор, а я делал вид, что уделяю ей искреннее внимание.

Через двадцать минут после того, как мы сделали заказ, официантка прошла мимо нашей будки в безвкусной розовой униформе и с накаченными светлыми волосами и объявила, что у них закончились гамбургеры.

— Как в бургерной заканчиваются гамбургеры? — я закипел, плотно сжав губы, чтобы не зарычать.

Она пожала плечами.

— Спросите владельца. Я просто принимаю заказы.

— Тогда сделай вот что ‒ тащи свою задницу на кухню и приведи ко мне менеджера. Сейчас же.

Печенька задыхалась, поворачиваясь ко мне.

— Ромео, все в порядке?

— Нет, ничего не в порядке, — я выскользнул из кабинки и сам направился на кухню.

Наверняка у них было что поесть. В этот момент я был готов грызть чью-то ногу, если это означало чувство удовлетворения.

Распахнув двери салуна, я провальсировал в раскаленную кухню, минуя поваров и посудомойщиков, направляясь прямо к человеку в дешевом костюме.

Даллас и официантка преследовали меня по пятам.

— Эй! — он повернулся в мою сторону, держа блокнот. — Вы не можете войти сюда.

Я прижал его к стене. Звон кастрюль и торопливые крики заполнили мои уши. Я ненавидел шум. Единственный шум, который я мог терпеть, исходил от Даллас.

— У тебя закончились бургеры, — я сжал его рубашку в кулак и поднял в воздух, ударив его о промышленный морозильник.

— Ромео! — через несколько секунд Даллас перекинулась через мою руку. — Отпусти человека. Господи Иисусе, что с тобой происходит?

— У-у нас еще есть стейки, — глаза менеджера чуть не вылезли из орбит. — Извините за гамбургеры. У нас была корпоративная вечеринка ранее. Многие заказывали его…

— Я не хочу стейк. Я хочу гребаный бургер.

— Я позабочусь, чтобы кто-нибудь пошел в продуктовый магазин, чтобы купить еще… — красная сыпь покрыла его щеки, пот катился по вискам ведрами. — А пока мы отправим бесплатные луковые кольца и картофель фри к вашему столу.

Печеньке наконец удалось оттолкнуть меня.

— Ромео, отпусти его.

Я с неохотой оттолкнулся от него.

Она втиснулась между нами, ее лицо побагровело. Ее выражение вернуло меня на землю.

Что, черт возьми, только что произошло? Отойдя на несколько шагов, я поднял руки вверх, показывая, что закончил обращаться с посохом.

Даллас изобразила извиняющуюся улыбку.

— Спасибо за предложение… и луковые кольца, но мы пойдем куда-нибудь еще.

Она вытолкнула меня из кухни, потом из ресторана. Ошеломленный, я позволил ей затащить себя на пассажирское сиденье машины Наташи.

Холодный пот выступил у меня на шее. Даллас зашла в забегаловку и купила два огромных гамбургера со всеми излишествами, картошкой фри и газировкой.

Она сунула еду мне в руки еще до того, как сунула свою карточку обратно в бумажник.

— Ешь.

— Я подожду тебя.

— Ешь прямо сейчас, или я затолкаю это тебе в глотку, Ром. Клянусь Богом.

Что ж, она настояла.

Я съел все за считанные минуты. К тому времени, как мы проехали два квартала до парка, спрятанного за жилым кварталом, все было съедено.

Печенька заглушила двигатель и повернулась ко мне.

— У тебя была паническая атака.

Стыд просочился в мой организм.

На самом деле, он никогда не уходил.

Я смотрел прямо перед собой, на горки и качели. Я никогда не позволял себе оставаться без еды более четырех часов. Не в течение десятилетий.

Это было единственной причиной, по которой я питался низкокалорийной и питательной пищей. Мне нужно было постоянно потреблять пищу, чтобы держать тревогу в страхе.

— Я просто был голоден.

— Чушь собачья. Ты самое дотошное создание, которое я когда-либо встречала. Ты никогда раньше не терял самообладания. Тебя что-то спровоцировало. Что это было?

Тебе мало моих секретов? И моих недостатков? Моих явных недостатков? Ты должна знать все ужасные вещи обо мне?

Вопросы, должно быть, были написаны на моем лице, потому что она кивнула.

— Я твоя жена. Твое безопасное убежище. Мне нужно знать все. Как я уже говорила, я никогда не предам тебя.

Отлично. Если бы она хотела заглянуть в мою душу, она бы это получила. Хотя никто не должен быть достаточно несчастным, чтобы стать свидетелем этого беспорядка.

В то же время я был бессилен отказать ей в чем-либо.

Мои секреты. Мои мысли. Мое сердце.

Все там, на серебряном блюде для нее, чтобы сожрать.

Женщина держала меня в таком удушающем захвате, что я последовал бы за ней в бездны ада, если бы она хотела насладиться теплой погодой.

Собрав обертки от бургера и картофеля, я сжал их в кулаке, избегая зрительного контакта.

— Как я уже говорил, Морган была не первым родео моего отца в Читвилле. Еще до нее у старшего была раздражающая привычка заваливать все, что имеет хоть какую-то дырку и хоть малейший интерес к нему.

Ее глаза прильнули к моему лицу, согревая мою кожу.

— Он время от времени изменял Монике. Их брак был организован по закону. Она родилась в богатстве ‒ он хотел взять это в свои руки. Обе их семьи были итальянцами. Оба католики. Оба амбициозны. Это имело смысл. К сожалению, старший принял это за то, что это было ‒ соглашение с выгодой, в то время как Моника безумно влюбилась в него, требуя от него верности.

Любовь была ужасной вещью. Это избавляло людей от уродства. Хотя я начал замечать, что это также выявляет красоту.

Печенька положила руку мне на бедро, сжимая его.

— Мои родители прошли через порочный круг. Ромео обманул. Моника выгнала его. Затем, в конце концов, он пополз обратно к ней за вторым шансом. Всегда хочет оплодотворить ее снова. Промыть и повторить. Вот только ребенок так и не появился. Моника была совершенно бесплодна, если не считать счастливого старого меня.

Горькая улыбка скользнула по моим губам. Я сбился со счета, сколько раз жалел, что вообще не родился.

— Когда мне было шесть лет, Моника узнала об измене Ромео. Не только обман. Настоящий роман. Женщина переехала в его пентхаус в центре города. Принесла свое дерьмо. В том числе и ребенка.

Тот самый пентхаус, который я занимал время от времени, пока Печенька переворачивала мой мир с ног на голову. Тот самый пентхаус, который я делил с Морган.

Если подумать, я не мог найти более подходящей судьбы для этого пентхауса, чем сгореть дотла.

— Маленьким мальчиком я привык заботиться о себе, в то время как мои родители вошли в кризисный режим. Я сам готовил себе ванну, одежду, обед, домашнее задание. Моника почти не обращала на меня внимания, посвящая свое время неудачным заговорам соблазнения и попыткам оплодотворения. Неважно, что она не могла заботиться о своем существующем ребенке. Так что сначала, когда она выгнала старшего, я справился.

Выпустив дыхание, я взял руку Печеньки, все еще лежащую на моем бедре.

— Тогда я пошел в первый класс. Достаточно скоро стало очевидно, что в моей жизни не было взрослых. Я опаздывал в школу, если вообще приходил, так как водитель Моники часто выполнял ее поручения, не оставляя времени, чтобы отвезти меня. Я был неопрятным. Вонючим. Опаздывал с домашним заданием. К концу первого семестра в нашу дверь постучали из Управления по делам несовершеннолетних.

Пальцы Печеньки сжались на моей ноге. Я изучал люк в крыше, отказываясь видеть жалость на ее лице.

— Естественным решением было бы нанять няню, но мои родители и раньше обжигались. Прошлые няни постоянно нарушали свои соглашения о неразглашении, болтая в прессе. Мать Зака предложила взять меня на несколько недель, месяцев ‒ сколько бы времени это ни заняло.

К тому времени мы с Заком стали неразлучными братьями.

— В конце концов, старший не мог вынести позора, который он принесет на порог, если люди узнают, что он передал своего единственного ребенка незнакомцам. Он был озлоблен и зол на Монику за то, что она провалила свою единственную работу ‒ быть матерью. Итак, он нашел решение. Он отправил меня к своей младшей сестре в Милан.

Сабрина Коста была воплощением горячего беспорядка. Дитя любви привилегий и глупости.

Женщина проводила время, прыгая от одних токсичных отношений к другим, не переводя дыхания. Она заполняла свои дни вечеринками, покупками и добычей кокаина без ведома своей семьи.

Пристрастие к наркотикам увлекло ее за океан, туда, где ее родители не могли следить за каждым ее шагом.

Даллас положила мои руки к себе на колени, вытирая с них жир бургеров.

— Они увезли тебя посреди учебного года?

Я кивнул.

— Поскольку я не говорил по-итальянски, мои родители решили, что меня должна обучать дома Сабрина, которая, я сомневаюсь, обладает большими знаниями, чем музыкальная шкатулка «Little Einstein».

Возможно, я был резок. Наверняка музыкальная шкатулка знала больше цветов и звуков животных, чем она.

— В ту минуту, когда я прибыл в Милан, я понял, к чему все идет. Сабрина не уделяла мне ни минуты. Она постоянно уходила из дома, устраивала вечеринки и оставалась со своими постоянно меняющимися бойфрендами. Я был один в ее квартире. Только я и учебники, с которыми меня подбросил старший. Раз в неделю она возвращалась с пакетом или двумя продуктами, но их едва хватало на два дня.

Челюсти Печеньки напряглись, словно готовясь к физическому удару.

— Я справился, ясно? — глухой смешок вырвался у меня. — Я всегда находил банки с едой. Иногда я съедал всего несколько ложек томатной пасты в день. Сухие макароны ‒ я не знал, как их готовить. Консервы с тунцом были настоящим лакомством. Всякий раз, когда она привозила их, я получал огромное удовольствие. В конце концов, даже эти поставки прекратились. Один из ее парней взял это на себя.

Даллас напряглась рядом со мной, сжав мокрый ворс в кулаке. Темнота окутала парк. Каким-то образом мы пропустили закат.

— В первый день, когда я встретил его, он вывел меня. Я был так счастлив. Это был мой первый выход из квартиры с тех пор, как я приехал почти месяц назад. Я думал, что Сабрина наконец-то нашла кого-то, кто не был полным куском дерьма. Гейб сказал мне, что отведет меня поесть, и он это сделал, только это было не в ресторане. Мы прибыли на боевую арену на окраине Модены.

Глаза Печеньки округлились при слове «арена».

И все же она ничего не сказала.

— Он подвел меня к клетке, запер внутри и сказал, что если я хочу есть, мне нужно победить. Я не выиграл. Не в течение первых четырех раундов. На самом деле, я даже не боролся первые два раунда, я был так ошеломлен. Они открыли клетку и вытолкнули меня в центр арены, где сирота на несколько лет старше выбил из меня все дерьмо.

Мокрая салфетка выскользнула из ее рук и полетела к педалям.

— Позже я научился бороться с более тяжелыми сиротами. Они были закаленными, более злобными, сытыми бесчисленными победами, каждая из которых вознаграждалась едой. Небольшая еда, но еда была едой. Я не ел несколько дней. После пятого боя я сорвался. Я пинал, бил, царапал. Что угодно, чтобы выиграть. И я выиграл. Им пришлось оттащить меня от ребенка. Он был, наверное, на год старше, семь лет, но я так избил его, что его пришлось унести. Они дали мне мою еду. Чего Гейб мне никогда не говорил, так это того, насколько это будет хорошо. Я не ел приготовленной еды в течение месяца. Так что, когда мне предложили полтарелки ризотто, я бы упал на землю, если бы уже не был на земле в своей клетке. Гейб отвез меня домой и сказал, что в тот день он сорвал куш на своих ставках. Что если я немного потренируюсь, то он видит в моем будущем большие перспективы. Он даже заехал на рынок, чтобы купить мне вредной еды. Это помогло мне продержаться несколько дней, и я был рад угодить ему, если это означало, что я снова смогу есть то ризотто. Мы ходили на арену каждые выходные. Когда я выигрывал, хозяева угощали меня домашней едой. Гейб отвозил меня домой, всю дорогу давал советы по бою и покупал мне продукты. Но я никогда не хотел покидать арену. Я хотел драться. Я хотел есть. Баклажаны пармиджана. Linguini alle vongole. Рикотта гнуди. Они давали мне едва достаточно, чтобы пережить дни между боями.

Я так завидовал сиротам, которым приходилось оставаться и сражаться каждый день. Остальные ‒ дети вроде меня и бедные дети с семьями, приходили только по выходным.

Я тяжело сглотнул, наконец осмелившись встретиться с ней взглядом. Они были сухими, сопровождались жесткой челюстью. Она отказалась видеть во мне благотворительную жертву, и за это я был ей благодарен.

— В конце концов я научился носить контейнер с собой. Маленькая жестянка, в которую я ссыпал свою награду, чтобы передохнуть в ожидании следующего боя, — я повертел ее в руках. Жвачка внутри звякнула о металл.

— Прошло всего полгода. Четыре из которых я провел с Гейбом. Он был самым долгим парнем Сабрины. Возможно, и сейчас. Он снабжал ее, поэтому она держалась за него. Но в конце концов это закончилось, и я больше никогда не видел Гейба. В день отъезда он пожелал мне удачи. Что он больше не придет. Я так разозлился, что швырнул это, — я поднял футляр, указывая на крошечную вмятину на нем, — ему в голову. Потом я рыдал, как чертов ребенок. Когда его не стало, я снова стал полагаться на Сабрину в плане еды.

Я не сказал ей, что иногда мне нечего было есть. Что мой вес уменьшался, пока я не стал выглядеть как четырехлетний ребенок. Что мои кости так сильно торчали из кожи, что мне было больно лежать в постели и спать.

Я не говорил ей, что два моих зуба выпали. Что мои волосы стали ломкими и тонкими, повисли хмурым облаком над моей головой.

— У моей тети в квартире было мало еды, но много жевательной резинки. Ее челюсть сжималась от всего кокаина, который она нюхала, так что у нее было приличное количество. Это помогло притупить голод. Я жевал ее в течение дня.

И только однажды совершил досадную ошибку, проглотив жевательную резинку, чтобы набить желудок.

Это привело к такой сильной боли, что я ползал с места на место целых два дня. Это напомнило мне, что я не могу пойти в больницу, если понадобится. Что я должен заботиться о своем теле и никогда больше не ставить себя в подобную ситуацию.

— Вот почему ты одержим жвачкой, — Печенька почти благоговейно коснулась футляра, который все еще держал в моей руке. — Это твое одеяло безопасности. Это помогло тебе пережить твой самый страшный кошмар.

— Это помогает мне сохранять спокойствие, — признался я.

— А шум? Почему ты так ненавидишь шум?

— Это напоминает мне арену. О зрителях. У них были свои любимчики ‒ в основном я. Я боролся сильнее всех. Выигрывал больше всех денег. В конце концов, они аплодировали каждый раз, когда моя клетка открывалась. Каждый раз, когда я наносил удар, ломал ребра другому ребенку, да что угодно ‒ они ревели от удовлетворения. Казалось, что этот звук проникает в мой череп.

— Шрамы, — она кивнула сама себе, словно собирая воедино все мои испорченные части. — Так что случилось? Кто забрал тебя обратно?

— Отец, — я открыл дверь, чтобы выбросить обертки в мусорное ведро, и вернулся. Это заняло не больше тридцати секунд, но зато дало мне необходимый свежий воздух. — Он пришел в конце учебного года, чтобы проверить меня. То, что он увидел, мягко говоря, не понравилось. Привез меня обратно в Потомак, нанял двух нянек и предупредил Монику, что, если она не возьмет себя в руки, он разведется с ней и получит надо мной полную опеку.

— Вау, — она скорее скривила рот вокруг слова, чем произнесла его. — Похоже, у него был проблеск понимания, что он должен добиться большего успеха со своим сыном.

— Скорее, он понял, что Моника больше не даст ему наследников, и хотел оставить того, кто у него был, в живых, – прорычал я. — Итак, вот почему я держу себя сытым каждые четыре часа. Почему я жую жвачку. Почему я ненавижу шум. Почему я быстро дерусь, как будто это инстинкт ‒ потому что это инстинкт. Я стремлюсь к контролю. Меня не устраивает все, кроме полной мощности.

Эмоция, которую я не мог точно определить, отразилась на ее чертах. Что-то среднее между гневом и гордостью.

Она склонилась над центральной консолью, взяв мое лицо в свои ладони.

— Ты победил. Посмотри на себя. Великолепный. Успешный. Достиг успеха.

— Пиздец, — закончил я, мои губы устремились к ее губам, требуя, чтобы меня поцеловали.

Она целовала меня медленно и уверенно, но сдерживала страсть.

Когда она отстранилась, она похлопала меня по животу.

— Я обещаю, что буду следить за тем, чтобы твой животик всегда был полон. Это будет несложно, поверь мне. Я сама очень люблю поесть.

Она пыталась отшутиться.

Я оценила это, но в этом не было необходимости.

— Мне уже лучше, — я провел большим пальцем по ее сводящим с ума веснушкам. — Ну, в основном.

— Я буду хорошей мамой для наших детей. Я обещаю. Я всегда буду ставить их на первое место. И к черту их папочку.

Я поверил ей. Это была одна из вещей, которые мне больше всего нравились в Даллас. У нее были материнские инстинкты. Ее ребенок никогда не останется голым, голодным или грязным.

Даллас схватила меня за плечи, прижавшись своим лбом к моему, вдыхая меня.

— Я знаю, что тебе было больно до глубины души. Люди, которые должны были быть твоими защитниками ‒ Моника, отец, Морган, все они подвели тебя. Но если однажды твое сердце откроется... я надеюсь, что именно у меня будет ключ к нему.

Я уже неприлично влюблен в тебя. Только ты никогда об этом не узнаешь.

Ее власть надо мной была бы такой полной, такой разрушительной, если бы она когда-нибудь знала силу моих чувств к ней.

Даллас Коста меня пугала. Она не была Морган. Ей не нужен был ключ к моему сердцу.

Она уже выбила чертову дверь.