Наказание

Я очень нервничаю из-за сегодняшнего дня. Хотя я могу казаться уверенной в себе женщиной, это совсем другое дело, когда ты собираешься встретиться с семьей своего будущего мужа.

А что, если они меня возненавидят? А что, если у них уже сложилось предвзятое мнение обо мне? Его брат, кажется, уже успел это сделать. Но есть надежда, ведь я еще не встречалась с его невесткой, сестрой или матерью.

Но как женщина, именно их я боюсь больше всего. А что, если я не впишусь? Я никогда никуда не вписывалась.

Да кому, блять, какое дело? С каких это пор меня вообще волнует мнение других людей?

Выдыхаю и смотрю на себя в зеркало.

Да, меня это волновало с момента моего первого вдоха в этом мире. Конечно, я хотя бы внешне уверена в себе, и мне в основном удалось преодолеть потребность в одобрении со стороны окружающих. Но где-то в глубине — всё тот же страх быть отвергнутой.

Как вообще наносить макияж? Я смотрю на набор косметики на столе. Хотя я думала, что вполне уверенно пользуюсь ею, мне интересно, смогу ли я научиться чему-то новому.

Беру телефон, который мне подарил Виктор, — стильный и красивый, в мягком матовом фиолетовом чехле. У меня никогда раньше не было ничего подобного. Когда я касаюсь экрана, он оживает, яркие цвета заполняют дисплей так быстро, что это кажется почти футуристичным.

Замечаю крошечную точку в правом верхнем углу экрана, едва заметную, если не присматриваться. Это едва уловимое, но постоянное красное мигание.

— Что это за хрень? — бормочу я себе под нос, заинтересованная. Наклонившись ближе, я щурюсь, разглядывая точку. Это похоже на маленькую камеру или устройство слежения, но я не уверена. Слегка касаюсь ее пальцем, но ничего не происходит. Это просто крошечная мигающая точка.

Мое сердцебиение учащается. Если Виктор следил за мной, что еще он сделал без моего ведома? Смесь гнева и страха клокочет в животе. Решив найти ответы, я открываю браузер и ввожу: «Что означает маленькая мигающая точка в правом верхнем углу экрана?»

Результаты поиска заполнены техническими терминами и форумами по устранению неполадок. Я просматриваю несколько статей, ищу подтверждение. Затем нахожу ее — статью о программном обеспечении для слежения, которое можно установить на личные устройства для мониторинга активности.

Меня бросает в холод. Виктор следит за мной.

Почему я ожидала от него чего-то другого? Почему он выбрал этот дорогой телефон и не установил на него что-то для слежения за мной?

Будущий муж, черт возьми. Защита, черт возьми.

Ну, пусть идет на хуй.

Поднимаю телефон над головой и швыряю его на пол. Ничего не происходит. Черт возьми, эти штуки теперь неразрушимы. Оглядываюсь в ванной в поисках чего-то тяжелого, чем можно было бы его разбить. Вижу керамическую вазу, поднимаю ее и со всей силы бросаю на телефон. Ваза разбивается, но телефон цел.

Господи.

Ради всего святого.

— Лидия? Что, черт возьми, ты там делаешь? — резкий голос Виктора раздается за дверью. Он поворачивает ручку, но я закрыла дверь на замок.

— Я в шоке, что ты не знаешь, — огрызаюсь я. — У тебя что, нет камер, следящих за каждым моим движением?

— Лидия, — предупреждающе говорит он за дверью. Я смотрю на свое отражение, как будто мой будущий муж-монстр не стучит в эту дверь, чтобы войти, и продолжаю наносить макияж. Именно тогда я чувствую маленькую шишку под кожей на задней части шеи.

Что это? Она немного чешется. Я поворачиваюсь и пытаюсь рассмотреть, но не могу увидеть ее как следует. Думаю, это укус насекомого или что-то вроде того.

О Боже, если он установил мне, гребаный трекер… но, когда я смотрю в зеркало, это просто похоже на укус. Ладно, может, я слишком остро реагирую. Может, я слишком зациклилась на этом.

— Лидия, если ты не откроешь эту чертову дверь…

Усмехаюсь своему отражению в зеркале и слегка пожимаю плечами.

— И что ты сделаешь?

И это действительно дает мне преимущество перед ним. Виктор может ворваться сюда и доминировать надо мной, но это только возбудит меня. Он не может контролировать меня таким образом.

— Открой, — резко говорит он, но намек явно понят.

Я заканчиваю собираться, раздражение нарастает с каждой секундой. Наконец, открываю дверь, и он стоит в дверном проеме, как обычно, полностью заполняя его пространство. На нем черная кожаная куртка, облегающая его мускулистую фигуру, обтягивающая черная футболка, подчеркивающая широкую грудь, и темные джинсы. Его бритую голову и шрам, спускающийся по щеке, дополняет устрашающая аура. Пульс учащается, несмотря на мое раздражение из-за вспышки гнева в его глазах.

Звон.

— Что это был за грохот? Какого черта ты делаешь?

— Я? Ты не знаешь? Разве ты не записывал, что происходит в ванной?

— Конечно, нет. У тебя может быть какая-то степень приватности.

— О, это щедро с твоей стороны, — говорю я. — Господи, Виктор. — Я поднимаю свой телефон с пола. — Ты следишь за мной с помощью телефона.

Он, не моргнув глазом, пожимает плечами.

— Я никогда не делал вид, что не слежу за тобой. Конечно, я это делаю. Как, черт возьми, я должен тебя защищать?

— Так душить меня, держать рядом с собой, жениться на мне и не выпускать из виду — этого недостаточно?

Виктор хмурится. Конечно, нет.

— Ты пыталась разбить новый телефон?

— Да. Не получилось. Что ты мне купил, какую-то военную штуковину?

— Да.

Я поднимаю руки вверх.

— Господи Иисусе! Я преувеличивала. Не думала, что ты действительно это сделал!

— Конечно, сделал. Ты же выбросила свой телефон из окна, помнишь? Я знал, что шансы, что ты выйдешь из себя и разобьешь его, довольно высоки.

— Это была не я! — резко отвечаю я.

Он качает головой.

— Что, если бы у тебя было что-то важное на том телефоне? Кто-то выбрасывает этот телефон из окна, по крайней мере, ты сохранишь свои фотографии или что-то еще, что у тебя там было.

— Ты шпионишь за мной!

— Мне неинтересно шпионить за тобой, но я хочу знать, где ты находишься, в любой момент. И это никогда, никогда не изменится, — хмурый взгляд становится еще мрачнее. — Так что тебе лучше привыкнуть к этому.

— Тебе лучше привыкнуть к этому, — передразниваю я, упирая руки в бока. Он делает шаг ко мне, словно пытаясь запугать, но я не поддаюсь. Я начинаю думать, что Виктор не смог бы причинить мне вред, даже если бы попытался.

— Не смейся надо мной, — резко говорит он. — Боже, ну ты и малолетка.

Гнев, подобный дикому зверю, рвется из груди. Я с трудом сдерживаю дрожь в голосе.

— Я не малолетка. Малолетки ноют из-за ерунды. А я не из тех, кто ляжет и позволит помыкать собой. Это две совершенно разные вещи, мистер Романов.

Виктор оказывается в моем личном пространстве, его дыхание щекочет мои волосы. Я дышу тяжелее, и он тоже. Ему нравится спорить со мной. Мне нравится выводить его из себя. Мы как спичка и огонь.

Когда он не отвечает, я пытаюсь донести свою мысль.

— Пойми это. Я не из тех, кому нравится, когда им указывают.

— О, я прекрасно это знаю, — говорит он, его голос низкий и опасный.

Глаза темнеют, когда Виктор подходит еще ближе, заполняя мое пространство, пока я не оказываюсь прижатой к раковине.

— Ты думаешь, что можешь давить на меня, и не будет последствий?

Его голос низкий, опасный гул, от которого по спине пробегает дрожь.

Я поднимаю подбородок с вызовом.

— Ты меня не пугаешь, Виктор.

Медленная, хищная улыбка расползается по его лицу.

— О, я думаю, пугаю. Но это не страх я вижу в твоих глазах сейчас, не так ли? — он наклоняется, его губы касаются моего уха. — Тебе это нравится, да? Вызов, опасность. Это возбуждает тебя. Это как первая искра зажигалки. Ты уже чувствуешь запах пламени.

Пытаюсь скрыть свою реакцию, но чувствую, как мое сердце бешено колотится. Он слишком близко, слишком проницателен, слишком сильно забрался в мою голову.

— Ты ошибаешься, — шепчу я, но в моем голосе нет уверенности.

Его рука обвивает мою шею, крепко, но не больно, заставляя меня смотреть в его напряженный взгляд. Мое сердце сжимается.

— Лгать самой себе тебе не поможет, Лидия. Я знаю тебя лучше, чем ты сама, — его большой палец проводит по моей шее, вызывая непроизвольную дрожь. — Тебе нужен кто-то, кто сможет сравниться с тобой, кто сможет справиться с твоим огнем. Кого-то вроде меня.

Пытаюсь вырваться, но его хватка слегка усиливается, удерживая меня на месте.

— Отпусти меня, Виктор, — требую я, мой голос дрожит.

— Не раньше, чем ты признаешь правду, — бормочет он, его горячее дыхание касается моей кожи. — Признай, что ты что-то чувствуешь ко мне, что-то большее, чем просто ненависть.

Я смотрю на него с вызовом, отказываясь доставить ему удовольствие.

— Ты бредишь.

Его другая рука скользит по моей руке, оставляя след тепла.

— Правда? Тогда почему ты дрожишь? — его губы едва касаются моей шеи, затрудняя сосредоточение на гневе. — Почему твое сердце бьется быстрее каждый раз, когда я касаюсь тебя?

— Потому что ты контролирующий ублюдок, — резко отвечаю я, но слова звучат прерывисто.

Виктор мягко смеется, и этот звук отзывается во мне эхом.

— Тебе нужен контроль. Ты жаждешь его. И в глубине души ты знаешь, что только я могу дать его тебе, — он слегка отстраняется, как раз настолько, чтобы посмотреть мне в глаза. — Покорись мне, Лидия. Не потому, что я заставляю тебя, а потому, что ты сама этого хочешь.

Чувствую, как моя решимость слабеет, интенсивное притяжение между нами слишком сильное, чтобы его игнорировать. Дыхание прерывистое, тело предает меня, когда я тянусь к его прикосновению.

— Почему я должна тебе доверять? — шепчу я, последняя попытка сопротивления.

— Потому что я никогда не причиню тебе боли, — обещает он, его голос тверд и искренен. — Я буду защищать тебя, лелеять. Но тебе нужно отпустить себя, довериться мне.

Его слова пробивают мою защиту, и я закрываю глаза, выпуская дрожащий вздох.

— У меня нет выбора, — шепчу я. — Но даже не думай, что это значит, будто ты победил.

Виктор слегка ослабляет хватку, его большой палец поглаживает мою щеку.

— Дело не в победе, Лидия. Речь идет о том, чтобы мы вместе нашли путь, — он наклоняется, захватывая мои губы в поцелуй. Он уже заставил меня испытать блаженство, но это наш первый поцелуй. Кажется, будто мы скрепляем негласное соглашение между нами.

По мере того, как поцелуй углубляется, я задаюсь вопросом: может ли покорность Виктору означать не потерю себя, а обретение новой силы в нашей запутанной, сложной связи.

Он отстраняется и смотрит на меня, его зрачки расширены.

— Нам нужно идти. Мы уже опаздываем.

— Не дай бог заставить твою семью ждать, — говорю я саркастически.

— Лидия, — предупреждающе рычит он, его голос низкий.

— Этот спор не разрешен, Виктор. Но я пойду с тобой, — отворачиваюсь. — Не потому, что сдаюсь, а потому что ты сказал, что там будут брауни. А я чертовски хочу брауни.

Должна признать, мне начинают нравиться наши маленькие перепалки. Меня заводит, когда он вторгается в мое пространство. Это похоже на первую вспышку спички, волнение, поднимающееся в груди таким же образом. Он как огонь, опасность, всегда балансирующий на грани.

Мы идем к машине, припаркованной снаружи.

— Ты не собираешься рассказать мне, какого поведения ты ожидаешь от меня, сэр? — спрашиваю я насмешливым тоном. Его глаза загораются, когда я называю его сэром…

— Да, это отличная идея, — говорит Виктор, открывая мне дверь. Я сажусь на сиденье, и он наблюдает, как пристегиваюсь. Почти машинально он протягивает руку и расправляет часть ремня. Я отворачиваюсь. Это ничего не значит. Нет, я не стану мягче только потому, что он снова делает что-то нежное. Нет уж.

Когда снова смотрю на него, он смотрит на меня с изумлением и удивлением.

— Что? — спрашиваю я, сразу же становясь скованной.

— Я просто… — его слова обрываются, голос хриплый.

— Просто что?

Виктор сглатывает.

— Иногда мне кажется, будто я сплю.

Я отворачиваюсь, чтобы он не увидел, как у меня наворачиваются слезы.

Он заводит машину и отъезжает от обочины. Мы едем, должна признать, в приятной тишине. На улице прекрасный день, солнечно и ярко. Опускаю окно, ветер развевает мои волосы. Без слов его рука ложится на мое бедро.

— Далеко ехать?

— Недалеко. Мы могли бы дойти пешком, если бы я захотел, но сегодня хочу поехать на машине.

— Почему?

— Вот почему, — говорит он, сжимая мое бедро. — Иногда мне кажется, будто я сплю. Моргну, и тебя не будет. Просто трудно поверить, что ты действительно… здесь.

Его рот приоткрывается, словно Виктор хочет сказать что-то еще, но потом передумывает.

Тем временем я изо всех сил стараюсь взять себя в руки.

Я выйду за него замуж. Мы знаем, что это значит для наших семей. Я никогда не буду по-настоящему принадлежать Виктору Романову, пока не подчиню ему свою волю и сердце. И ни то, ни другое никогда не произойдет.

И все же я не могу оставаться равнодушной к связи между нами, к этой эротической атмосфере, которая заставляет меня хотеть быть ближе к нему. Не могу оставаться равнодушной к тому, что становлюсь абсолютным центром чьего-то желания. Я не могу оставаться равнодушной к тому, чтобы быть любимой.

Любить меня? Как он может? Он ведь не знает меня по-настоящему.

Тогда почему мне кажется, что он знает?

— Хочешь послушать музыку?

— Да. Что хочешь.

Кажется, это станет нашей темой.

Что я хочу есть. Что я хочу на свадьбе. Что я хочу делать… кроме как уйти.

Перебираю радиостанции, пытаясь найти что-то подходящее. Ничего не кажется интересным, поэтому выключаю радио и смотрю в окно.

Я не могу перестать думать о том, как Виктор прикасается ко мне. Его прикосновение властное, большой палец мягко давит на кожу, а остальные пальцы крепко сжимают.

— Я не думаю, что смогу стать той, кем ты хочешь меня видеть, — вырывается у меня, и я неожиданно чувствую, как накатывают эмоции. Почему я так себя чувствую? Я не хочу быть той, кем он хочет меня видеть. Я хочу быть собой.

Почему я вообще сказала это вслух?

— И кем же я хочу тебя видеть? — спрашивает Виктор тоном, который говорит, что, по его мнению, я понятия не имею.

— Покорной. Послушной. Ты хочешь, чтобы я родила тебе детей, стала домохозяйкой или что-то в этом роде. Ты хочешь, чтобы у меня не было собственного мнения или воли.

Его мышцы напрягаются, и он продолжает смотреть на дорогу, но его рука на моем бедре внезапно кажется тяжелее.

— Ты действительно так думаешь?

Я сглатываю. Так ли это? Или я просто говорю себе это, чтобы сохранить свои защитные барьеры?

— Конечно. Что еще может хотеть мужчина вроде тебя? Секс? Ну, это ты получишь, но мне это тоже нравится.

Ладно, это прозвучало капризно. Почти по-детски. Я поднимаю подбородок, чтобы он не начал думать, что действительно веду себя как капризный ребенок.

— Неважно, что я тебе скажу. Ты уже решила, чего я хочу, не так ли?

Неужели?

— Нет, — лгу я. — Я хочу услышать это от тебя. Ты думаешь, я настолько глупа, что не слушаю, что говорят другие, и заранее делаю выводы?

Возможно, так и есть. Черт.

Виктор тяжело вздыхает и снова делает это — проводит большим пальцем по моей коже. Это прикосновение почти платоническое и нежное. Но оно всегда заставляет мое сердце биться чаще, а все мои сомнения насчет нас сгорают в одно мгновение.

— Всю свою жизнь я хотел только одного, Лидия.

Я искоса смотрю на него, чувствуя, как сердце колотится в груди. Моя рука лежит поверх его на моей ноге, и я не помню, как она там оказалась. Я знаю, что он скажет, еще до того, как произнесет это.

— Чего?

— Тебя, Лидия. Ты — все, чего я всегда хотел. Знаю, что тебе это сложно понять, возможно, это даже пугает тебя. Но я надеюсь, что однажды ты поймешь.

Виктор снова проводит большим пальцем по моему бедру, и я не понимаю, почему у меня наворачиваются слезы. Это же просто обычная властная фраза… правда?

— Ох, ты просто говоришь это, — поддразниваю я. — Тебя действительно волнует, что я делаю и как себя веду. Очевидно, ты уже показал мне это.

Он пожимает своими массивными плечами.

— Детка, хочешь прыгнуть с парашютом, покрасить дом в фиолетовый или стать циркачкой — мне все равно. Меня это вообще не волнует. Я знаю, что хочу тебя, и хочу, чтобы ты была в безопасности. Все, что я делаю, направлено только на это. Ни больше, ни меньше. Даже мой дом? Я его почти не украшаю, потому что мне все равно. Когда мы поженимся, ты сможешь выбрать, куда поехать, и я буду рядом.

Я качаю головой, потому что это не укладывается у меня в голове.

— Почему я?

Он улыбается, как будто у него есть секрет, который никто другой не знает, его собственная маленькая тайна.

— Надеюсь, однажды ты поймешь и это.

Я моргаю, удивленная, когда мы останавливаемся перед большим домом.

О Боже. Это оно. Это дом его семьи, должно быть.

— Мы приехали?