(Не)Мой (Не)Моя (СИ)

Глава 39

Мирослав

— Не бойся, — поцеловал Яну во взмокший висок, хотя в машине совсем не жарко. — Я с тобой. С тобой, слышишь? — погладил бледное лицо.

Она буквально лежала на заднем сиденье, головой на моих коленях. Воды не отошли, но схватки начались. Ей было очень больно, губы разодраны в кровь, фарфорово-бледное лицо, глаза закрыты, ресницы дрожали. Ее пальцы сжимали мою руку, оставляя лунки, заполненные кровью. Если можно было бы забрать эту ношу, риск, боль, страх — сделал бы без вопросов. Рожать детей — что может быть естественней, но не в нашем случае. Если я потеряю жену… Я даже не знаю… Ей страшно. Мне страшно. Только я не имел права бояться. Яна будет бороться за дочь, а я буду бороться за нее, жену.

— Почти приехали, малышка. Скоро не будет больно, — и посмотрел на Святослава, уверенно правившего по улицам родного Петербурга.

Мы не стали ждать скорую, у меня тоже есть мигалка. Руслан Загоев достал на крайний случай. Я не борзый ленивый чиновник: мне понтоваться или бесить народ на дорогах удовольствия мало. Это мера для экстренной ситуации. Но даже со специальными сигналами поездка казалась запредельно долгой.

Я взглядом показывал Святу, что мы черепахи, но вслух был спокоен и уравновешен. Яна и без моих нервов напугала. Моя маленькая девочка и сильная женщина. Моя жена! Не хочет она замуж за меня, глупышка! Вот выпишемся из больницы и не то что в загс, в церковь пойдем! Я люблю ее. Очень люблю. Все что с ней связано люблю. И эту девочку, которая сегодня должна родиться, тоже буду любить. Она ее, а на остальное плевать!

— Мир… — позвала с искаженным болью лицом.

— Я здесь, — перебирал густые длинные волосы, мне тоже нужно успокоиться. — Я с тобой.

В Москву я позвонил: самолет готовился к вылету вместе с командой врачей. Адам Сафаров, светило отечественной хирургии. Он работал в Москве, в Штатах, у нас в клинике год, сейчас опять вернулся в столицу. Меня уверили, что операция хоть и сложная, но сегодняшняя медицина помноженная на квалифицированных врачей снижала риски до минимума. Даже вскрывать грудную клетку нет необходимости! Яну это пугало. Она боялась нового шрама. Такая глупость, когда речь шла о здоровье и жизни, но для нее это важно. Яна много лет комплектовала из-за этого и не хотела снова проверять свои нервы на прочность. Она женщина, ей важна эстетика, это понятно. Адам Булатович заверил нас, что шрам будет под грудью, даже под микроскопом через год не найдем его! Мы много консультировались и за границей и у нас — если есть возможность сделать все идеально, почему бы не сделать. Лучшее для лучшей.

Меня лично пугало другое — кома. План операции составлен давно и с несколькими вариантами развития событий. Наш таков, что Яну после кесарева погрузят в медикаментозную кому, а утром проведут операцию. Это безопасно, но меня пугало до чертей. Кома… Четыре буквы и самые дурные ассоциации.

— Позаботься о детях, если что… — Яну увозили в операционную.

— Глупостей не говори, — погрозил дрожащим пальцем. — Я люблю тебя, — поцеловал в губы. Ее увозили с большими испуганными глазами, а я схватил халат — буду контролировать! — Я останусь на ночь, — повернулся к брату. — Поезжай домой.

— Уверен? — Святослав сомневался.

— Да, — мы обнялись, поддерживая друг друга. — Успокой детей.

Я и сам пока никому не звонил, не предупреждал. Все потом: пусть сначала родит и спокойно уснет. Я буду рядом, одну не оставлю. Буду охранять свою прекрасную королеву.

Операционная, яркий свет, бледное лицо. Я сжимал кулаки до хруста, сердце заходилось в бешеном ритме и замирало до полной остановки, зубы скрипели и мысленно крошились. Яну погружали в медикаментозную кому, подключали искусственную вентиляцию легких, готовили ко сну.

— Не бойтесь, Мирослав Константинович, — тихо произнес главврач, — это абсолютно безопасно. Она просто спит.

Я повернулся и смерил его стеклянным взглядом. Глаза пустые, я ощущал это: когда мне страшно, а рядом чужак — только так и нужно. Завтра важная операция, затем период восстановления и только потом можно будет расслабиться — ее сердце будет биться до старости для нас обоих.

— А доченьку вашу выходим, — меня, кажется, пытались подбодрить и утешить.

Я перевел взгляд на неонатолога за стеклом: он поместил совсем крошечный сверток в больничной пеленке в кувез.

— Она не дышит? — метнул взгляд в главврача. Почему младенца тоже подключали к ИВЛ?! — Почему?!

— Мирослав Константинович, малышка родилась недоношенной: легкие не до конца раскрылись, незрелая нервная и пищеварительная система.

Я начал хмуриться. Нет уж! Девочка должна чувствовать себя хорошо. Ее мама так рисковала ради этой малышки. Яна обязана проснуться и взять ее на руки!

— Вы только не нервничайте: степень недоношенности не критична, выходим! Через пару недель и дышать и кушать сама будет.

— А что она будет есть?

— Грудное молоко через зонт.

— Чье? — не понял… Она должна питаться молоком матери!

— В отделении много рожениц, а в первые часы жизни малышке хватит десяти грамм.

— То есть вы возьмете молоко каких-то чужих женщин?! А они здоровы? У них есть справки? СПИД, ВИЧ, гепатит и бог знает какой заразой?! — завелся не на шутку. Пока Яна не могла дать свою материнскую любовь и заботу, за этого ребенка отвечал я! Каюсь, мне пока сложно почувствовать себя отцом для этой крошки. Не поэтому что в ней какая-то чужая кровь, просто я слишком переживал за Яну. Сейчас в моем сердце не было места для кого-то еще. Только она. Все отошла на второй план.

— Уверяю вас, что наши роженицы здоровы и обследованы, — главврач тоже занервничал. Да, я сегодня полный неадекват. — Хотите увидеть дочь? — неожиданно предложил.

Дочь…

Я растерялся. Полная дезориентация. Но кивнул, послушно двинувшись за ним. Мы оказались в отделении детской реанимации: здесь было тихо, тепло и пахло кисленькой сладостью.

— Добрый вечер, Станислав Григорьевич, — засуетилась медсестра. Возрастная, опытная, кругленькая. Такая должна любить детей.

— Малышку недоношенную привезли. Нагорная, кило девятьсот, — выдал сухие факты главврач.

Нас подвели к кувезу, где под десятком трубок, каких-то пластырей и в памперсе явно не по размеру спала крошечная девочка с русым пушком на голове.

— На последнем УЗИ говорили, что вес плода два триста, — заговорил, полностью поглощенный хрупкостью малышки. — Почему она родилась меньше?

— Иногда из-за обилия околоплодных вод и их мутности могут быть погрешности в оценке роста и веса, — ответили тихо.

— Когда моя жена сможет… — почему-то голос охрип. Девочка открыла глаза и смотрела на меня: голова на бочок, губки бантиком, личико сморщенное, но ничего, симпатичное. Маленький гномик.

— Думаю, через пару дней нужно будет пробовать сцеживаться и кормить малышку через зонт. Через неделю, надеемся, молодая мамочка приложит дочь к груди, — ответила медсестра. Я улыбнулся. — А глазюки ваши, — неожиданно хмыкнула. — Папкина девчуля.

Я тихо засмеялся. Стало приятно, хотя и невозможно. Но этой девочке нужен папа. Детям всегда нужны родители.

— Имя придумали? — медсестра разговаривала со мной так просто, что стало легче на душе. Все будет хорошо! Просто не может не быть!

— Аврора, — посмотрел на малышку. — Тебя зовут Аврора Мирославовна Нагорная.

Заря. Новый день. Свет и Надежда.

— Хорошее имя, — благосклонно кивнула нянечка.

— А можно? — дотронулся до стеклянной крышки. Не знаю зачем, но мне захотелось коснуться крохотных красных пальчиков.

— Нет, — покачал головой Станислав Григорьевич.

— Малышке нужен температурный режим, — ответил подошедший мужчина, который в операционной принимал Аврору. — Сомов Лев Игоревич, — протянул руку, — неонатолог.

Я пожал ее, затем главврачу и поблагодарил медсестру. С неонатологом мы отошли на разговор.

— Ребенок здоров? — первое, что интересовало. Я не знал могли ли проблемы с сердцем передаваться по наследству и тем более в душе не ведал, что там с генетикой у Каминского.

— Никаких патологий, угрожающих жизни нет. Недоношенность второй степени, — я слушал и кивал. — Тридцать четыре недели — это рановато, но у нас бывали и более недоношенные пациенты, — пытался подбодрить меня. — Ваша девочка вне опасности.

— Тридцать шесть с половиной, — поправил его. У меня с математикой всегда было на отлично, а эту беременность контролировал больше, чем врачи.

— Нет, — покачал головой Сомов, — после тридцати шести недель младенец с легкой степенью недоношенности. Дыхание и пищеварение сформировались…

— А вы брали кровь на анализ? — да, я заинтересовался. Неонатолог кивнул. — Какая у малышки группа?

Он порылся в документах, пока не нашел лист с натуральными каракулями.

— Четвертая положительная.

Я задумался. У меня тоже четвертая. И у Яны. Неужели и у Каминского? Хотя может быть и третья… Не помню точно, как там образовалась группа. Жаль, что биология не мой конек и познания весьма общие. Но ведь, если подумать и учесть ошибку с установкой срока беременности, то…

Возможно, стоит сделать тест ДНК? Конечно, я всего лишь человек, и если девочка моя, то это будет просто фейерверк счастья! А если нет? Я принял ситуацию и не обманывал, когда говорил, что готов растить малышку как свою.

Яна не раз делилась и переживаниями и сомнениями относительно моего решения. Я понимал: заслужил, чтобы мне не доверяли. Яна проявила какую-то запредельную фантастическую чуткость: не озлобилась, не тыкала в мои косяки, не вспоминала нелепый финт с бывшей женой. Мне кажется, мало какая женщина способна прощать. Прощать искренне, по-настоящему; верить, не оглядываясь на прошлое; любить на все времена: в дождь, в метель, с весенним запахом сирени и в летний зной. Да что женщина! В принципе не каждый человек на это способен! Я мог только стараться соответствовать планке, которую моя Яна задала, и никогда больше ее не огорчать. Нет, не предавать! Именно так это называется. Не легкое — ошибка, оплошность, слабость. Это была измена, а измена это предательство. Признаю и помню. Пусть Яна забыла, а мне нельзя. Это крест предателей: не забывать, что грешен. Если помнишь, то не повторишь. А если тебя любят, то можно жить и мучиться чуть меньше. Совсем от мук совести избавиться не выйдет, разве лет через сто. Если Яна будет со мной, то я готов.

Так стоила ли вера женщины, ее чувства, уязвимость моего спокойствия? Нет, я не хочу обидеть свою хрупкую Яну метаниями. Это моя дочь. Моя маленькая Аврора. Розовый рассвет. Прекрасное зимнее утро. Дочь, общая и прекрасная.

Я смогу защитить наш маленький мир от всего из вне. Никого не пущу в свою семью. Но это все потом, сегодня главное, чтобы операция прошла так, как задумано. Вместе мы все сможем.

— Мирослав Константинович, — ко мне подошел кто-то из персонала. Я уже не разбирал лиц. Ночь не спал, охранял сон жены, а утром ее увезли на операцию, — может, приляжете? Сколько уже на ногах…

Операция длилась больше заявленных в среднем четырех часов. Я сидел возле дочери и смотрел. Возможно, мешал персоналу детской интенсивной терапии, но я не мог находиться где-то в другом месте.

Детей и родню убедил, что все нормально, и у нас теперь есть девочка Аврора. Я даже улыбался, пытаясь скрыть волнение. Но…

— Почему так долго, а? — спросил у крошки Авроры. Она много спала, почти постоянно, но иногда открывала глазки, хныкала котенком, кушала через тонкую трубку, но совсем мало. Как Дюймовочка пол зернышка в день. — Это вы? — узнал медсестру, с добрым круглым лицом и… пирожками.

— Поешьте хоть, — протянула мне один. — Лица на вас нет.

— А какого цвета у новорожденных глаза? — поинтересовался, откусив большой кусок. Аппетитный, румяный, с капустой.

— Голубые. У всех голубые.

— А у моей серые, — с набитым ртом.

Женщина усмехнулась и покачала головой.

— Пусть будут серые.

— Как вас зовут? — мне стало чуточку легче.

— Любовь Васильевна, — и еще один пирожок протянула. — Иди, поспи, Мирослав Константинович, а я покараулю дочурку твою.

Я не успел ответить: увидел, что за мной пришли.

— Охраняйте, — попросил и бросился на выход. Операция закончилась, меня проводили к Сафарову. — Адам… — только имя. Ну что он молчит?!

— Все хорошо, — улыбнулся довольный. — Внуков еще дождетесь с супругой.

— Бля, напугал! — и обняла его как брата. За такие новости и расцеловать не грех.

Я смог увидеть жену только на следующий день, когда ее перевели в палату кардиохирургии. Бледная, но ее глаза улыбались.

— Выспалась, засоня? — взял за руку. Я так и не спал, но домой съездил: помылся, побрился, переоделся. Детей обнял, мать и тещу, готовившихся принимать младшую внучку, Ярину, которая присмотрела за Ромкой и Ники. Ну и брата, не давшего бабьему царству скатиться в хаос.

Я был счастлив. Искренне и по-человечески. Давно так легко на сердце не было. С души ушел самый большой страх — страх смерти любимой женщины, жены, матери твоих детей. Теперь можно жить и не бояться! Сафаров обещал нам совместную пенсию и внуков!

— Домой хочу, — тихо произнесла Яна. — Как дети?

— Тебя ждут, — сжал ее руку, — все трое, — сокровенным шепотом.

— Как она?

— Хорошо, — и рассказал, что было пока она спала. — Тебе уже можно вставать, но сегодня не получится подняться в детское отделение. Нужно расхаживаться постепенно, — и протянул ей телефон. — Я снимал для тебя Аврору.

Еще мне в срочном порядке оформили свидетельство о рождении: мы родители маленькой госпожи Авроры Мирославовны. Она наша дочь, в этом ни у кого не должно быть сомнений!

— Такая маленькая… — Яна нахмурилась. — Как курочка. Она должна быть такой? — и на меня большими серыми глазами посмотрела. С такой бешеной надеждой. Только за этот взгляд, словно только я мог исправить любое горе, отдать душу можно.

— Это нормально. Аврора здорова, а маленькая, потому что ей всего тридцать четыре недели.

— Тридцать четыре? — Яна удивилась. Как и я, собственно. — Но в обменной карте…

— Немного ошиблись.

— Насколько? — очень тихо.

— Две-три недели.

Яна задумалась, затем нахмурилась, кажется, вспоминала что-то.

— Мир, — сжала мою руку, — а если… — и мы без слов поняли друг друга.

— Ян, она и так моя. Мне это не нужно, — я для себя уже все решил. Смысл усложнять?

— Я хочу… — наши пальцы переплелись. — Я очень этого хочу… — Яна верила и надеялась.

А что думал я? Понятно что. Я подарю ей счастье и безопасность, вне зависимости от результата теста.

— Я люблю тебя, жена, — нежно поцеловал в губы. — Ты же помнишь, что обещала? — напомнил, что после рождения мы должны повенчаться.

— Помню, — улыбнулась, мягко зевая. Мне практически силой пришлось вырывать это обещание. Могучая жесткая щекотка!

Через два дня в моих руках был конверт с результатами теста ДНК. Руки тряслись, в голове шумело, сердце отбивало чечетку. Чтобы я не говорил, но тоже надеялся…

Я вскрыл его и пробежался глазами по стандартной шапке медицинского бланка. Главное. Мне нужно главнее!

Вероятность отцовства — 99.999 процентов.

Впервые в жизни мне хотелось плакать и смеяться одновременно! Судьба хорошо поиграла с нами, но раз сжалилась, значит, мы настоящая пара, которая прошла огонь, воду и медные трубы. Нас благословили, а мне лично дали шанс и обнулили грехи.

Прежде, чем пойти к Яне, которая с сегодняшнего дня начала сцеживать молоко для нашей дочери, сходил в маленькую часовню на территории больницы. В самый темный час людям нужна надежда и Бог.

— Клянусь, больше не предам, — поставил свечку и перекрестился.

Я вышел в зиму и глубоко вдохнул морозный воздух нового года. Осталось девчонок своих забрать и жить эту прекрасную жизнь.

— Пап! — крикнул Рома. Они с Николь рвались навестить Яну и сестренку. — Ну мы идем? Мама ждет.

— Идем, — обнял детей. — Да, наша мамочка ждет!