Ненужная мама. Сердце на двоих

Глава 17

Гордей

Я с безысходной тоской провожаю Викторию взглядом – и остаюсь один в ее тесном кабинете. Как отшельник. Изгой. Даже родная дочь в эти дни будто отторгает меня, постоянно капризничая и не желая идти ко мне на руки, зато с ней мгновенно притихла. Если Вика такая внимательная и трепетная по отношению к чужому ребенку, то для своих стала бы самой чуткой, любящей и доброй мамой.

Но… не судьба. Когда-нибудь она поймет, что это единственный выход, и, возможно, простит меня, но не сейчас. Чувствую ее бессильную злость и разочарование даже через закрытую дверь, в которую устало упираюсь лбом.

- Как же все неправильно, - сокрушенно выдыхаю в пустоту.

- Здравствуйте, вы к Виктории Егоровне? Опять ее на рабочем месте нет, - слышится неприятный женский голос за спиной, и мне приходится собрать себя по осколкам, чтобы обернуться.

- Все в порядке, мы пересеклись в коридоре. Возвращайтесь к своим делам, - лениво отмахиваюсь.

Викина коллега не уходит. Продолжает недвижно стоять в проеме между кабинетами, как памятник худшему врачу в истории, и буравит меня липким, хитрым взглядом. За годы работы в медицине у меня сформировалась чуйка на людей. Эта особа с первой встречи вызывает стойкое отвращение. Неужели Захаров не видит, кого взял в поликлинику? Мерзкая, бесполезная баба, а не педиатр. Халат протирает и вертит задницей перед всем, что мужского пола.

– Ах, Гордей Витальевич, рада видеть. Давайте я вас приму вместо этой… - надменно цокает, покосившись на пустое кресло Богдановой. Выгибаю бровь, и она благоразумно проглатывает конец фразы. Охамела совсем. – А где ваш сынок? – растягивает винного цвета губы в приторной улыбке и отравляет воздух сладкими духами, после чего хочется продезинфицировать все помещение.

- У меня дочка, - недовольно цежу, проходя вглубь кабинета к столу Вики. Отмечаю, что у нее идеальный порядок. Всюду, кроме личной жизни. – Закрой дверь с той стороны, - по-хамски бросаю незваной гостье через плечо.

- Может, кофе, пока ожидаете? Чай? – не унимается. – У меня и покрепче есть. Одна мамка подарила. Хотите?

- Вот как? – нехотя поворачиваюсь и делаю шаг к ней. – Взятки берешь, распиваешь в рабочее время… Захаров в курсе?

- Да я не…

- Слушай… как тебя там, - намеренно грубо обращаюсь к ней и, проигнорировав тихое «Маша», продолжаю: - Впрочем, плевать, потому что если ты и дальше будешь вести себя подобным образом, то вылетишь отсюда, как пробка из бутылки. Уяснила? – не выдержав, повышаю голос. - Не смей трогать Викторию. Ты ей в подметки не годишься. Если до меня хоть что-нибудь дойдет, пеняй на себя.

- Так и знала, - хмуро шипит.

Отступает назад, а я взбешенно выбрасываю руку, чтобы наконец-то захлопнуть дверь – и больше не видеть ее раздражающее лицо. На доли секунды отвлекаюсь на шум у входа. Не замечаю, в какой момент Мария срывается с цепи. Как одержимая, набрасывается на меня, царапая шею ногтями. На инстинктах уклоняюсь от поцелуя, чтобы не выблевать прямо на ее белоснежный халат, но она успевает мазнуть помадой по щеке. Хватаю идиотку за талию, отрываю от себя, как клеща, резко и грубо. Получаю еще несколько царапин, но мне уже все равно.

Потому что, оглянувшись, я вижу на пороге кабинета растерянную Вику. Представляю, как мы с этой тварью выглядим со стороны. Но упорно не понимаю, на черта Мария такую неправдоподобную подставу устроила? Богдановой насолить? Так мы с ней не в отношениях… Трындец, бабам в этой клинике больше делать не хрен, кроме как козни строить. Захаров полный бардак развел. Боюсь, одним увольнением не обойдемся – пусть все учреждение проверят. Кроме моей Вики… которая испепеляет меня разочарованным взглядом.

- Все не так, как кажется, - холодно выплевываю, все еще злой и одновременно охреневший. Отряхиваюсь, будто в грязи извалялся. Впрочем, я недалек от истины. – Так, ты – на место, - рявкаю на озабоченную бабу, и она тут же скрывается за перегородкой. Судя по звукам и шуму, вообще сбегает из кабинета. Но ей уже ничего не поможет. Я злопамятный и мстительный, особенно если обижают дорогих мне людей.

С грохотом хлопаю дверью – и, выдохнув, направляюсь к застывшей Вике. По пути достаю платок, чтобы убрать с себя вонючие слюни неадекватной врачихи. Впервые я в такой ситуации. В моей клинике все подчиненные по струнке ходят и, мать вашу, работают! У них элементарно времени нет на подобные глупости.

Яростно растираю щеки, складываю платок – и вижу на нем красные разводы. Пометила, стерва. Скривившись, сминаю хлопковую ткань и выбрасываю комок в корзину для бумаг у стола. Ловлю на себе остекленевший Викин взгляд.

Бред! Она не могла повестись – слишком рассудительная и меня близко знает. Кто угодно, но только не умница Богданова.

- Вика, ты же понимаешь, что мне все это сейчас не надо? – оправдываюсь, как юнец, которого застали за просмотром порно. - Я элементарно не ожидал такого. Не привык, что на меня обезумевшие женщины набрасываются. В моей среде так не принято. Растерялся, - нервно усмехаюсь, а в ответ ноль реакции.

Поздно осознаю, что моя фраза прозвучала неоднозначно. Ведь и Вика в ту ночь сама сделала первый шаг. Но потом на нее накинулся именно я. И остановиться не смог тоже я. Виноват – исключительно я. Роковые последствия – на моей совести.

- Мне карточка Алискина нужна, в прививочной ждут, - произносит она после паузы. – Надо спешить, пока не расплакалась, - дергает кончиком носа, будто о себе говорит, а не о ребенке.

Забирает медицинскую карту и, больше не смотря на меня, быстрым шагом покидает кабинет. Минут через десять возвращается с дочкой, бережно передает ее, одетую и полусонную, мне.

- Почти не кричала, стойко перенесла прививку, - с улыбкой шепчет, потому что Алиса потихоньку засыпает, измученная насыщенным днем. – Может быть небольшая температура. Если что-то будет беспокоить, сразу звоните, - погладив малышку по спинке, прячет ладони в карманы халата. Отшатывается от меня, как от прокаженного. – Всего доброго, Гордей Витальевич.

- Стой, Вика, давай поговорим, - сокращаю расстояние между нами, но она опять убегает. Направляется к выходу, чтобы скорее выпроводить меня. Недавно я от Марии так же пытался избавиться.

- В другой раз, Гордей Витальевич. У меня прием, - открывает дверь в шумный, заполненный народом коридор. – Кто следующий? – громко произносит в толпу.

В кабинет тут же залетает мамочка с младенцем, а я вынужден уйти. Убежденный в том, что мы еще не раз увидимся. Ведь я собираюсь и дальше присматривать за Викой, как бы она ко мне ни относилась. Просто буду находиться поблизости и знать, что она жива и здорова.

Кто же знал, что это самое большое заблуждение в моей жизни…

Во второй половине дня оставляю Алиску с матерью, а сам традиционно еду в частную клинику - единственное место, где я могу ненадолго забыться.

Принимаю пациентов по записи, а в перерывах делаю несколько важных звонков, после которых имя некомпетентного педиатра Марии будет навсегда стерто из медицинской сферы. Лишить ее лицензии не составит труда – мои связи в Минздраве в совокупности с ее халатным отношением к работе и, как выяснилось, негативными характеристиками от пациентов помогут достичь цели. Придется Марии искать другое место, где крутить задницей. В поликлинике, тем более детской, этой безмозглой курице делать нечего. И уж точно не рядом с Викторией. Ее спокойствие - мой главный мотив.

Да, я поступаю жестко и преследую личные цели, но мне плевать.

- Понял, Гордей Витальевич, уже завтра направим туда представителей надзорных органов, - сообщает по итогу мой хороший знакомый из Минздрава, однако облегчения я все равно не чувствую.

Червячок сомнения точит меня изнутри, будто я упускаю нечто важное. Я всего лишь хочу заботиться о Виктории, пусть даже на расстоянии, обеспечить ей благоприятный эмоциональный фон, насколько это возможно в сложившейся ситуации. Знаю, что этим не искуплю свою вину, да и уже ни на что не надеюсь. Я в глазах Богдановой скатился на самое дно, особенно после сегодняшней сцены в кабинете.

Однако переживаю я совсем не из-за подставы. Тревожное предчувствие гложет душу, а я никак не могу найти его источник. Мысли путаются в голове, смешиваясь в тугой ком негатива.

По дороге домой несколько раз вызываю контакт Богдановой, но она упорно не отвечает. Психанув, быстро вбиваю короткое сообщение: «Когда освободишься, перезвони мне». Подумав, добавляю: «Пожалуйста».

Стоит мне переступить порог квартиры, как навстречу мне выходит мама. Сухо и холодно приветствую ее, покосившись в сторону тумбы, где теперь всегда стоят свежие цветы рядом с фотографией жены. Будто домашнее кладбище…

Мать все делает правильно. По канонам. И свечки в церкви ставит, и поминает, и на могилу ездит. Она очень любила Алису и не может смириться с утратой.

Мы все любили, но…

Наверное, я законченный циник, однако очередная охапка срезанных роз, медленно умирающих в вазе, не вернет ее. Тогда какой в этом смысл? Мы будто пытаемся компенсировать то, что недодали Алисе при жизни, а ведь так не получится.

- Гор, я тут под детской кроваткой крестик нашла, когда убиралась, - мама раскрывает ладонь, на которой поблескивает серебро. – Цепочка порвалась, надо бы отдать в ювелирную мастерскую, чтобы скорее Лисуне вернуть. Это ведь ее? Нельзя без защиты внучку оставлять, да и знак плохой, - вкладывает в мою окоченевшую руку.

Заторможено опускаю взгляд и рассматриваю аккуратное, фигурное распятье. Мгновенно вспоминаю, где его видел… Ясно и четко, словно это было вчера.

Бархатная кожа, приятная наощупь, острые ключицы, высокая грудь, лихорадочно поднимающаяся в такт дыханию, соблазнительная ложбинка… и изящный серебряный крестик.

- Вика, - произношу ее имя одними губами, крепко сжимая цепочку в кулаке.

Края креста врезаются в ладонь, но больно не там, а на душе. Моя вера в бога погребена вместе с Алисой, но я понимаю, какой сакральный смысл вложила Виктория в этот жест. Она оставила малышке не просто украшение, а своего ангела-хранителя.

«Кто же тебя саму беречь будет?», - мелькает в мыслях, и я молча обхожу мать, закрываясь в детской.

Тихо сажусь рядом с кроваткой, где дремлет моя дочка. Облокачиваюсь на бортик, некоторое время изучаю ее нежное личико. Обычно Алиска меня успокаивает, но не сейчас.

Тревога усиливается, за ребрами давит, ладонь прожигает металлом. Крепко держа крестик, будто от него зависит будущее, я еще раз звоню Вике.

Тишина…

Роняю голову на скрещенные руки, протяжно выдыхаю и устало прикрываю глаза.

Где ты? Что с тобой?

Не замечаю, сколько проходит времени, прежде чем на телефон приходит долгожданное письмо. От нее...

«Не переживайте, Гордей Витальевич».

Выглядит безобидно и даже мило, словно мы общаемся, как раньше. На доли секунды моих губ касается слабая улыбка, но тут же слетает с лица, когда я открываю вложение. Внутри – справка о проведенном аборте. Разворачиваю ее на весь экран, увеличиваю… И сердце замирает. В верхней графе – полное имя Виктории Богдановой, а в самом низу – печать и подпись Агаты, которой я верю, как себе. Гипнотизирую справку взглядом, не дыша и не моргая, пока не начинают щипать и слезиться глаза.

Говорят, у каждого врача есть свое маленькое кладбище… На моих же руках теперь смерть собственных детей. Две жизни ради одной.

«Вика, все будет хорошо, - бью пальцем по мокрому дисплею, с трудом различая текст сквозь размытую пелену. Пишу, но сам себе не верю. – Через неделю-две жду тебя в своей клинике на полное обследование. Понимаю, что ты вряд ли захочешь наблюдаться у меня лично, поэтому порекомендую тебе высококлассного кардиолога».

Отправляю… И практически сразу вибрирует телефон, словно Вика и не читала.

«Я улетаю за границу», - горит на экране.

Вот и все… Наверное, так будет лучше.

«Прости меня», - отсылаю, ни на что не надеясь.

Игнорирует, а потом и вовсе отключает телефон.

Не прощен...

Напоминаю себе, что поступил правильно. Иначе было нельзя. Но почему-то мне больнее, чем на похоронах жены.