Ненужная мама. Сердце на двоих

Глава 31

Виктория

Медики скорой спешат на очередной вызов, а я с замиранием сердца жду Гордея. Он неторопливо выходит из кабинета с Виолой на руках, выверяет каждый шаг, будто несет ценную статуэтку из тончайшего хрусталя. Одно неловкое движение – и… вдребезги. А ведь если диагноз подтвердится, то так и будет.

От горькой аналогии слезы неконтролируемо стекают по щекам. Паника темным сгустком скапливается в груди… Я не хочу, чтобы дочка повторяла мою судьбу. Бесконечные походы по врачам, ограничения в активности и еде, постоянные обследования, поселившийся в глазах родителей страх.

Нельзя нагрузки. Нельзя быть матерью. Нельзя расслабиться и дышать свободно.

Нельзя… жить.

- Вика, выдыхай, - мягкий приказ врывается в искаженное болью сознание, будто сквозь толщу воды. Голос Гордея сродни спасательному кругу, который поднимает меня на поверхность. - Все в порядке.

Смотрю на них с малышкой сквозь пелену слез, не моргая. Виола, уютно устроившись на сгибе его локтя, сосредоточенно ковыряет пуговицы на рубашке, дергает верхнюю, случайно расстегнув. Уложив ладошку на участок оголившейся шеи, прижимается щекой к папиной груди и блаженно прикрывает глазки.

Моя ласковая девочка… Наша.

Устала, пригрелась и готова уснуть, почувствовав себя в безопасности с Гордеем. Мне знакомо это ощущение – с ним всегда было на удивление тепло и спокойно. Кроме того злополучного дня, когда он отправил меня на аборт.

- Ви, – зовет сестренку Рус. Переживает, увидев ее в чужих руках, хмурится и соскакивает с небольшой детской скамейки, где мы вместе ждали Виолу. – А-дай Ви! – требует, насупив брови, и протягивает ладошку к ним. Сгибает пальчики в просящем жесте.

- Тише, котик, - притягиваю сына к себе, успокаивающе поглаживая его по макушке. – Гордей, что тебе сказали?

- Ничего конкретного. Сообщили, что угрозы жизни нет, хотя я и сам это прекрасно вижу. Рекомендовали обратиться к кардиологу и пройти полное обследование, - криво ухмыляется, бросив снисходительный взгляд на дверь, за которой минуту назад скрылся фельдшер. Кажется, бригада скорой предвзятому доктору Одинцову не понравилась. - Есть у меня один специалист на примете… если ты позволишь, - многозначительно умолкает, намекая на себя. Едва уловимая улыбка мгновенно слетает с его лица, уступая место напряжению и вине.

Я снова верю ему. Как раньше, когда он спасал моего брата и утешал меня.

Затаив дыхание, наблюдаю, как трепетно Гордей обнимает сейчас прильнувшую к нему Виолу, и понимаю, что он не причинит ей вреда. Чувствую это всем сердцем.

Доверяю безоговорочно, слепо, безусловно.

Неужели это тот же человек, который холодно выписывал смертный приговор нашим детям в кабинете Агаты? Разве от него я бежала заграницу, чтобы спасти двойняшек? Из-за него плакала долгими холодными ночами, когда мне было плохо?

У меня нет ответов… Но я знаю одно – именно такого Гордея я полюбила, немного уставшего, благородного и готового на все ради ребенка.

- Ви! – не унимается сын. Злится и нервничает, видимо, не забыв нашу встречу у лифта и не простив своего отца за его несдержанный крик в тот день. – Бяка!

Рус вырывает ручку из моей слабой хватки, подбегает к Гордею и замахивается, чтобы стукнуть его кулаком по колену. Округляю глаза от стыда и шока, приоткрываю рот и забываю, как дышать.

Боже, я воспитала хулигана! У нас ведь интеллигентная семья. Откуда он этого набрался?

- Руслан, прекрати вести себя так! Нельзя! Вернись ко мне, – ошеломленно отчитываю сына. Сама подлетаю к нему и беру подмышки, оттягивая от замершего на месте Одинцова. – Гордей, прости, пожалуйста. Не знаю, что на него нашло. Испугался, наверное.

- Не извиняйся, Вика, все нормально, - тепло отвечает он, а уголки его поджатых, бледных губ внезапно ползут вверх. – Я заслужил.

Его слова, произнесенные обреченным тоном, проникают в самую душу. Гордей растерзан и перемолот в жерновах нашего прошлого. Он не только мне сделал больно, но и себя не пощадил.

Почему? Зачем продолжает безжалостно терзать себя? Словно обезумевший мазохист.

Отрицательно качаю головой, хочу возразить, но Гордей вдруг послушно спускает с рук Виолу, которая явно недовольна таким решением. Приседает рядом с ней, позволяет крохотным пальчикам схватить себя за карман брюк, а сам мягко подзывает Руса. Сынок, в отличие от любвеобильной дочки, показывает характер и артачится. Поджав подбородок, словно готов расплакаться в любой момент, он отступает и прячется за меня то ли от страха, то ли из вредности.

- Посмотри, с твоей сестренкой все хорошо, - уговаривает его Одинцов, а я тону в бархатном, обволакивающем тоне. Боюсь пошевелиться или издать лишний звук, чтобы не спугнуть момент. - Но я хочу ей помочь, понимаешь? Полечить, - поглаживает Виолу по плечику. – Договорились? – свободную ладонь протягивает Русу для рукопожатия. Общается с ним серьезно, по-мужски, как со взрослым человеком, однако сын на контакт не идет.

«Папочка», - чуть не произношу вслух, растрогавшись их неловким взаимодействием. Отец старается, а сын стреляет колючками, как дикобраз.

В последний момент прикрываю рот костяшками пальцев, закусив указательный. Ловлю на себе теплый, не успевший потухнуть, ласковый взгляд Гордея. Непривычно до такой степени, что передергиваю плечами, разгоняя армию мурашек по всей спине.

- Поехали в мою клинику? – предлагает он осторожно, будто от одного неверного слова я могу забрать детей и убежать. – Есть кое-какая версия, хочу ее проверить. У меня самое современное оборудование, - добавляет с нажимом и заметной нервозностью, опасаясь отказа.

Его рука так и висит в воздухе, словно застыла. До сих пор остававшийся на месте Рус вдруг делает шаг, потом еще один – и наконец… вкладывает стиснутый кулачок в большую ладонь отца. От неожиданности Одинцов вздрагивает, переводит взгляд на неумелое рукопожатие сына, расплывается в удивленной улыбке.

Наш мальчик сразу забирает ручку, словно проявил слабость лишь на мгновение, а теперь снова вернулся в образ обиженного ребенка. Гордей не давит, не настаивает. Отрывисто кивает ему и поднимается, вопросительно покосившись на меня. Виола по-прежнему держится за его штанину, цепко впившись пальцами в ткань.

- Поехали, - соглашаюсь с улыбкой. Не узнаю ни себя, ни своего голоса.

- Спасибо за доверие, - хрипло отвечает Одинцов и сглатывает так тяжело, что кадык судорожно дергается. Прочистив горло, важно бросает с внезапно проявившимися приказными нотками: - Детские автокресла переставим ко мне в машину. Не хочу, чтобы ты в таком состоянии садилась за руль. Я сам вас отвезу.

Не спросив моего мнения, берет Виолу на руки, жестом приглашает Руса – и уверенно шагает к выходу. Сыночек семенит следом, как гусенок, однако держится на безопасном расстоянии. Мне остается лишь подчиниться.

***

В клинике Одинцова царит добродушная, уютная атмосфера, но меня это не успокаивает. С каждым шагом, приближающим нас к кабинету, мое сердце норовит пробить ребра и выскочить из груди.

- Ты сама как? – оборачивается Гордей, почувствовав мою тревогу. – Тебе плохо? – взволнованно прищуривается.

- Нормально, - сипло лепечу, переступая порог.

Мельком поглядываю на ширму, на рабочий стол Одинцова, на кушетку, где он делал мне ЭКГ. Воспоминания вихрем проносятся в голове и ныряют в самую душу, раздирая ее в лоскутки.

Надеюсь, Гордей забыл…

- Не бойся, маленькая, - нашептывает он, усаживая дочку на кушетку. – Однажды твоя мама тоже мне доверилась, но не до конца. Она рискнула собой... и оказалась права, ведь в противном случае вас бы не было, - бросает как бы между прочим, не зная, какой пожар его хлесткие фразы разжигают у меня внутри.

Оседаю на небольшой диван у стены, беру на руки притихшего Руслана. Глаза на мокром месте, и я больше не скрываю слез. Они стихийными ручейками стекают по щекам, капают с подбородка на макушку сына. Знаю, что Одинцов говорит все это не для Виолы – она все равно половины не понимает. Он обращается ко мне.

- Вика, посидите пока тут, я отведу ее на УЗИ, - сообщает после осмотра. Вопреки его просьбе, я чуть не подскакиваю с места. В панике не могу ничего спросить, а лишь часто, испуганно моргаю. – Все в порядке, - по слогам чеканит он, настороженно наблюдая за моей реакцией. – Просто подождите в кабинете.

Легко сказать! Как только за ними закрывается дверь, я крепче обнимаю сына и продолжаю бесстыдно плакать. Мысленно молюсь, как умею, прислушиваясь к шорохам и голосам из коридора. Не двигаюсь с места до возвращения Гордея.

Войдя в кабинет, отпускает ручку Виолы, и она беззаботно скачет ко мне. После «прогулки» с отцом стала живее и веселее, словно он вылечил ее одним своим присутствием.

- Как я и предполагал, - раздается как гром среди ясного неба, и у меня перехватывает дыхание от ужаса. Расстроенно жду приговора, устремив на Одинцова полные слез глаза. – Открытое овальное окно. Должно было зарасти соединительной тканью к году, но в некоторых случаях затягивается к двум-трем. В Германии должны были заметить, - добавляет несколько ревниво, словно укоряет немецких врачей, которые были рядом с его детьми, пока он ни сном ни духом.

- Мне ничего не сказали, - с трудом выталкиваю из пересохшего горла. – Проводили все необходимые обследования, брали анализы, но разговаривали с папой, а потом… все время рядом был Герман. И еще двойняшек осматривал кардиолог, который меня с того света достал.

- Наверное, не хотели тебя беспокоить, - хмурится Одинцов. – Немного недальновидно, учитывая, что ты мать – и все время проводишь с двойняшками.

- Что-нибудь можно сделать? – шепчу с надеждой, целуя Виолу в щечку.

- Да, я все расскажу, - убедительно отрезает. – Диаметр небольшой, есть тенденция к спонтанному закрытию. Главное, наблюдать и не допускать перегрузок. Реагировать незамедлительно при малейших симптомах. Я перечислю, на что обращать внимание, но… - запинается, мгновенно нахмурившись. Размышляет, и воздух вокруг него искрит от напряжения. Спустя паузу Гордей решается озвучить свое предложение. – Я мог бы быть рядом и непосредственно следить за состоянием Виолы. Это ни к чему тебя не обязывает, однако ты должна понимать, что я увижу больше и откликнусь быстрее, чем любой непрофильный врач. Правда, не знаю, как ты объяснишь это своему Демину, - выплевывает ядовито.

- Согласна, - перебиваю его. – Знаешь, до того как все случилось… Я звонила тебе, чтобы пригласить к нам в гости. Я очень хочу, чтобы ты стал ближе к своим детям. Тем более, если это в интересах Виолы, - уточняю, опомнившись.

Одинцов небрежно растирает лоб, смахивая испарину, нервно усмехается, после чего опускается напротив нас. Я не в силах шелохнуться, зажатая с обеих сторон детьми, которые прильнули ко мне, как два медвежонка. Напротив – мужчина всей моей жизни. Гипнотизирует взглядом, обволакивает платиной виноватых глаз, обезоруживает почти осязаемой нежностью.

Молчит. Косится на детей, любуется нашими объятиями, улыбается – и полностью переключается на меня. Накрыв мои колени руками, смотрит долго, пристально, пронзительно, словно мысленно посылает мне какие-то сигналы. В какой-то момент мне даже кажется, что я его понимаю.

- Гордей, - первая разрываю тишину и тут же осекаюсь.

Его имя, вырвавшееся из груди вместе с рваным выдохом, действует как детонатор. Приподнявшись и обхватив мой подбородок холодными пальцами, он порывисто целует меня в губы. Не сразу осознав, что происходит, я теряюсь и… отвечаю ему.

Температура мгновенно поднимается и зашкаливает. Воздух между нами нагревается.

Прикрываю глаза, безвольно отдаваясь ощущениям, таким знакомым и родным. Сердце сжимается, внутри все дрожит, по венам растекается токсичная ртуть. У нашего поцелуя привкус соли, как напоминание о том, как горько бывает с Гордеем.

За миг чистого концентрированного счастья потом обязательно следует расплата.

- Мам, - зовет меня сын, вырывая из полузабытья.

Я словно просыпаюсь. Широко распахиваю глаза. Резко прихожу в себя.

- Гордей, - отстраняюсь, облизывая пылающие огнем губы. Краем глаза замечаю, как Рус недовольно хлопает его по той ладони, что покоится на моем бедре. Защищает свою мамочку от родного папы. – Речь идет только о детях, Гордей, - подчеркиваю безапелляционно. Я не готова опять испытать боль, не выдержу. Мне страшно любить его. Поэтому мрачно дожидаюсь, пока он осознает мою фразу и огорченно кивнет, а потом тихо выдыхаю: - Спасибо.

Делаю вдох, но вместо желанного кислорода впускаю в легкие раскаленный пар.

Люблю… Сильно… До потери пульса… Но не могу принять и поверить снова…