Ненужная мама. Сердце на двоих

Глава 22

Ранее …

Виктория

- Ма! Мам! Ма! – без остановки трезвонят с заднего сиденья мои двойняшки. Ерзают в автокреслах, капризничают, пока мы стоим в пробке.

- Потерпите, котики, не мяукайте. Скоро приедем, - успокаиваю их, а сама сигналю автомобилю, который притормозил передо мной и не суетится, в отличие от остальных. Знаю, что не ускорю движение таким способом, но хотя бы сброшу негативные эмоции. Мне они ни к чему, особенно когда я с детьми, уставшими, голодными и нервными.

- Ма-а-а, - вопят они в унисон, вынуждая меня обернуться.

В этот момент колонна трогается, и теперь клаксонами подгоняют уже меня. Сосредоточившись на дороге, вспоминаю маршрут и объездные пути. Меня так долго не было в России, что сейчас я будто заново узнаю родной город. И опять влюбляюсь… Дома я чувствую себя уютнее и спокойнее.

Подумав, рискую обогнать того самого невозмутимого автомобилиста, что перекрывает мне путь. Подрезав его на повороте, аккуратно ныряю в проулок. Мигаю фарами в знак благодарности и извинения, но, кажется, меня даже не заметили.

Мой взгляд на мгновение прилипает к боковому зеркалу, где отражается машина. Стекла подняты, водителя не видно. Что ж, не обматерил – и на том спасибо. На секунду я завидую его выдержке. Раньше я тоже никуда не торопилась, но рождение детей перекроило мою жизнь. Теперь меня не покидает ощущение, что я постоянно куда-то бегу, как белка в колесе, и все равно ничего не успеваю.

Уняв неуместный трепет в груди, обращаю все свое внимание на дорогу и вжимаю педаль газа в пол.

- Черт!

В ужасе смотрю на часы, не понимая, почему так быстро летит время, и судорожно набираю номер Демина. С волнением слушаю гудки.

Полгода назад он, как обычно, поехал в отпуск к родственникам в Россию и… неожиданно остался. Из немецкой клиники уволился, а здесь устроился в обычную больницу. Объяснил это тем, что захотел сменить обстановку, но ему никто не поверил. Спустя месяцы Герман так и не спешит раскрыть истинные причины своего решения. Зато когда я вернулась домой вместе с отцом, он по дружбе предложил мне помочь с работой. Оказалось, что в детское отделение требуется педиатр, и Демин рекомендовал на эту должность меня. Теперь я безумно боюсь его подставить, но, как назло, сегодня все идет наперекосяк.

- Черт! – сокрушенно повторяю.

Я готова заплакать, опустить руки и бросить свою идею вернуться в медицину, но из последних сил собираю себя по крупицам. Если не сделаю этого сейчас, то упущу драгоценное время и растеряю пусть небольшой, но все-таки опыт.

Я должна! Я справлюсь! Ради себя. Ради папы, который верит в меня. Ради детей, для которых хочу стать примером.

- Че-т, - мигом подхватывают малыши, хотя я была уверена, что они не расслышали меня среди собственного галдежа.

- Тш-ш, ну-ну! – пригрозив им пальцем, кручу руль, плавно объезжая ухабины. – Плохое слово!

- Что, Викки, опять детей учишь великому могучему русскому языку? – раздается на весь салон насмешливый мужской голос, на который дети реагируют громким визгом.

- Мои знания уступают твоим, Герман, - парирую с ухмылкой, а следом выпаливаю на одном дыхании, пытаясь перекричать скандалящих малышей: - Послушай, я не успеваю двойняшек отвезти к отцу. Мы были в поликлинике дольше, чем я ожидала, проходили медосмотр для яслей, а потом торчали в жутких пробках. Можно перенести собеседование? – виновато прошу.

- Боюсь, что нет, Викки, - строго чеканит Демин. - Сейчас главный на месте и относительно свободен, что бывает крайне редко. Неизвестно, куда он сорвется через полчаса, так что давай сразу в больницу.

- Но… дети, - растерянно поглядываю на непосед через зеркало заднего вида.

- Не проблема, я их к себе заберу, пусть посидят в кабинете.

- В роддоме? – недоверчиво ухмыляюсь. – Не лучшее место для них...

- Идеальное! Что они там не видели, Викки? – смеется Герман, и я невольно повторяю за ним. - Вспомнят молодость.

На мгновение уношусь мыслями в прошлое. В те дни, когда бригада медиков боролась за мою жизнь, чтобы потом подарить настоящее счастье. Помню, когда опасность миновала, мне впервые приложили к груди детей. Я плакала, прижимая два крохотных свертка, целовала их, вбирала носом запах молочка и не могла надышаться.

Я ни о чем не жалела! Ни секунды! Даже если бы я не выкарабкалась, две маленькие жизни, которые я оставила бы после себя, того стоили! Они - главная ценность. И никто никогда не переубедит меня в обратном.

Демин тогда был рядом, как ангел-хранитель, по-доброму подначивал, что я пыталась из декрета на тот свет сбежать. Приободрял, поддерживал и словно гордился тем, что смог вытащить нас троих. После всего, что он сделал, я была безгранично ему благодарна. Со временем мы сдружились, а малыши привязались к нему, как к члену семьи. Наверняка соскучились за полгода.

- Уверена, двойняшки будут рады встрече, но перевернут твой кабинет вверх дном. Разве не помнишь, какие они шустрые? Неудобно тебя напрягать.

- Ох, если меня что-то и напрягает, так это твое чересчур правильное воспитание, - тянет с ироничным укором. - В общем, так… Я встречу вас в главном корпусе, мне как раз кое-какие документы надо сдать. Правда, придется договориться с пациентками, чтобы не начинали рожать без меня, - не упускает случая блеснуть остроумием.

- Надеюсь, они у тебя послушные, - поддерживаю шутку. - Спасибо.

Казалось бы, все решилось благополучно, но сердце почему-то никак не желает успокаиваться. Наоборот, бешено скачет по ребрам, щедро выбрасывает адреналин в кровь, выпрыгивает из груди. Непонятное предчувствие выворачивает душу наизнанку. Убеждаю себя, что это просто страх перед собеседованием, однако легче не становится.

- Посидите тихонечко, хорошо? – договариваюсь с подозрительно затаившимися двойняшками, устраивая их на диванчике в холле больницы. - Подождем дядю Германа, - намеренно делаю акцент на слове "дядя", но они пропускают его мимо ушей.

- Пи, - просит Руслан, смешно высовывая язык, как собака.

- Дай, - поддерживает его Виола, сжимая и разжимая ручку.

- Хорошо, но только не балуйтесь.

Они смотрят на меня большими, невинными глазками, мило взмахивают длинными ресницами и качают ножками. Изображают из себя послушных деток, но я прекрасно знаю, что это не так. Поэтому ни на секунду не упускаю их из поля зрения.

Отхожу буквально на пару шагов – к автомату с водой. Беру себе минералку, а двойняшкам - яблочный сок. Краем глаза постоянно наблюдаю за ними, чтобы не разбежались в разные стороны, как тараканы. Они могут!

От неконтролируемой паники, накатывающей волнами, пересыхает во рту, так что я на ходу откупориваю свою бутылку и с жадностью пью прямо из горла.

Давлюсь водой, едва не захлебнувшись, когда слышу прыжки, дробный стук босоножек об пол и радостное:

- Па-а!

Теряюсь на мгновение.

«Если бы они знали настоящего отца, то не искали бы его в каждом знакомом мужчине», - звенит в ушах хлесткая фраза моего брата, которую он не устает повторять, когда двойняшки в очередной раз называют его или деда милым словом «па». Назар давно догадался, от кого они, но не вмешивается, за что я ему очень признательна.

У нас самый чудесный папочка на свете, о котором только можно мечтать, просто у него другая семья в сердце. И так будет всегда.

Сквозь проступившие слезы и кашель я, словно в замедленной съемке, наблюдаю, как двойняшки скачут в сторону лифта. Машинально протягиваю руку, чтобы перехватить их, но взмахиваю пальцами в воздухе. Две мини-торпеды летят со скоростью света, а я цокаю на каблуках следом.

- Па-па-а! – настойчиво зовут малыши.

Кажется, я знаю, кому это адресовано. Конечно! Они ведь так тосковали по любимому Герману.

Боже, как неудобно!

В солнечном сплетении неприятно жжется, а я ускоряю шаг, что не ставить Демина в неловкое положение перед коллегами. Он хоть и реагировал всегда с юмором на детское наивное «па», однако не следует злоупотреблять его добротой. Я пыталась их переучить, но разве таким крохам объяснишь, что у них есть только мама?

- Какие же непоседы! Стойте немедленно, - зову их негромко, чтобы не переполошить весь персонал. На нас и так косятся медики, проходя мимо. - Руслан! Виола! Вернитесь к маме! Непослушные, - вздыхаю, качая головой. - Меня уволят, так и не успев принять.

Помахав ладонью Герману, который выходит из лифта, я вдруг замечаю, что мои шустрики остановились на доли секунды перед неожиданным препятствием. Один из врачей присел напротив них, видимо, чтобы задержать, пока я бегу следом. Очень мило и заботливо с его стороны, однако напрасно. Мои дети не признают чужих людей. Задрожав, как два птенчика, обходят мужчину и мчатся за поддержкой к тому, кого знают с рождения.

С улыбкой смотрю, как двойняшки обнимают Демина за ноги, и только потом опускаю глаза, чтобы поблагодарить случайного помощника, который так и замер с пустыми, зависшими в воздухе руками. Однако слова застревают в горле, когда он запрокидывает голову – и мы схлестываемся взглядами.

Наш зрительный контакт становится для меня настоящим испытанием. Я почти убедила себя, что отболело и забылось, но сейчас похороненные глубоко внутри чувства воскресают и рвутся наружу. Рана свежа и кровоточит, будто мы только вчера расстались и не было этих долгих лет разлуки.

- Гордей? – слетает с пересохших губ, и его имя становится катализатором.

Сжимаю руки в кулаки, до боли впиваясь ногтями в ладони, чтобы хоть как-то привести себя в чувство. Пытаюсь сделать вдох… и не могу! Превращаюсь в камень под платиновым взглядом. Не моргаю, как завороженная.

Не смотри на меня так, Одинцов! Не смей! Так, будто не забыл. Будто все это время… ждал.

- Здравствуй, Виктория, - холодно приветствует меня, поднимаясь с колена.

Теперь мы напротив, лицом к лицу. Он так близко, что я могу поднять ладонь и дотронуться его гладко выбритой щеки кончиками пальцев. Я впускаю в себя знакомый запах и, кажется, чувствую тепло мужского тела.

Ловлю себя на мысли, что хочу обнять его. Без лишних разговоров и тягостного выяснения отношений. Просто нырнуть в его сильные руки, расплакаться на мощной груди, почувствовать себя слабой, но защищенной. Как в нашу единственную ночь вместе.

Видит бог, каких усилий мне стоит держать свои эмоции в узде.

Взмахиваю ресницами, перевожу дыхание и рвано киваю в ответ вместо приветствия.

Как же сложно. Но только мне...

Одинцов не изменился. Несокрушимый айсберг, твердый и мрачный. Его не растопить. Можно лишь разбиться в щепки при столкновении с ним. А я не готова опять идти на дно.

- Гордей… - срываюсь в сиплый шепот. Повторяю его имя, перекатываю на языке и не верю, что наша встреча, которую я не раз переживала во сне, наконец-то происходит наяву. - Витальевич, - опомнившись, официально добавляю. – Не ожидала вас здесь увидеть. В обычной больнице. Надеюсь, у вас все хорошо?

Мой вопрос звучит искренне и исходит из самого сердца. Я правда хочу, чтобы он был счастлив, насколько это возможно в его нелегкой, трагической ситуации.

- Нет, - неожиданно цедит сквозь стиснутые зубы. Напрягается так, что желваки играют на скулах. Косится на малышей, прильнувших к Герману, жестко сжимает губы, превращая их в прямую линию.

В этот момент я, наконец, понимаю, что произошла катастрофа. Гордей впервые видит своих детей, о существовании которых даже не подозревал. Я неоднократно представляла их знакомство и в глубине души знала, что оно неизбежно. Боялась этого момента и в то же время… ждала его. Хотела показать, что мы сильные и все-таки справились.

Но… Не здесь! Не так! Не через неделю после возвращения в Россию!

Мне нужно время…

Боковым зрением замечаю, как Демин вопросительно вскидывает подбородок, а потом многозначительно стучит пальцем по циферблату швейцарских часов. Намекает, что я опаздываю на собеседование. Малыши дергают его за брюки, шумят и капризничают. Возле лифта собираются сотрудники, простреливают нас косыми взглядами.

- Извините, я спешу, - через боль выдавливаю из себя, на негнущихся ногах проходя мимо Гордея.

Не прощаюсь. Верю, у нас еще будет шанс спокойно поговорить. Судя по тому, что Одинцов здесь, в той же больнице, где я собираюсь работать, мы еще не раз пересечемся. История повторяется… Однако теперь точек соприкосновения больше.

- Вика, - внезапно шелестит над самым ухом, а мой локоть заключен в крепкой хватке. Испуганно поворачиваю голову, и наши с Гордеем лица оказываются напротив. Так близко, что я ощущаю его лихорадочное, злое дыхание на своих губах. - Ты все-таки… родила от меня?

Недоверчиво, жестко, хлестко. Как обвинение.

Стальной тон пробуждает неприятные ассоциации. В прищуренных серых глазах мелькает осуждение.

«Двойня? Плохо… Вика, от меня?.. Аборт!» - вихрем проносятся в мыслях его слова. Судорожно отгоняю душащую меня тревогу, но не получается.

- Если скажу, что нет, ты поверишь? – спрашиваю с вызовом. Горько усмехаюсь.

Пристально смотрю на Гордея, пытаясь заглянуть в его душу. Ничего не чувствую, кроме пронизывающего холода. Мой единственный мужчина так и остался отстраненным ледяным истуканом. Сомневается. Молчит. Медлит. Кружит взглядом по мне, обращает внимание на двойняшек, которые затихают и жмутся к Герману, как к родному отцу.

- Викки, все в порядке? – аккуратно вклинивается в беседу Демин. – Что вообще происходит? Вы знакомы? – внимательно изучает Одинцова, анализируя уровень исходящей от него опасности. Делает шаг к нам, а мои котики семенят за ним, как хвостики.

- Я отец этих детей, - нагло, пренебрежительно выплевывает Гордей и выгибает бровь, обращаясь ко мне: - Скажешь, не так?

- Так… - тихо признаюсь, пожимая плечами. Сердце останавливается, как в день родов.

Гордей мгновенно меняется в лице. Сильнее врезается пальцами в мою руку, как будто я испарюсь, если он отпустит. Медленно опускает взгляд на двойняшек, смотрит на них иначе, пытается принять и обработать информацию, однако суровый врачебный мозг дает сбой.

- Хм, тогда я рекомендовал бы вам выбрать более тихое место для разговора, - спокойно уговаривает его Герман, чем вызывает убийственную волну агрессии.

- Херр Демин, а я бы вам рекомендовал засунуть свое мнение туда, откуда вы каждый день детей достаете, - негромко, но грубо шипит Одинцов, вгоняя меня в ступор своим хамством. Зато Демин не теряется.

- По крайней мере, я выполняю свою работу, а вы, я смотрю, там бываете развлечения ради, так что потом забываете, где наследили, - парирует со злобной насмешкой.

- Прекратите оба! – ошеломленно прошу их. Как с цепи сорвались! Обезумели!

- Свали, Демин, не доводи до греха, - предупреждающе рычит Гордей, беспардонно тыкая коллеге.

- Ты сейчас неадекватен, Одинцов, а я в ответе за Викки и детей...

- Они мои, - гаркает так, что я вздрагиваю, и взмахивает рукой в сторону двойняшек.

Рус и Виола подскакивают на месте. Зная своих малышей, я с ужасом представляю, какой скандал сейчас разразится. Суматошно вырываю локоть из капкана Гордея, приседаю к ним, протягиваю руки, но не успеваю и слова доброго сказать… По красным глазам, поджатым подбородками и скривившимся губам я понимаю, что истерики не избежать.

- Ма-а-а-а! – эхом разносится по всему холлу. Протяжно, жалобно, на разрыв. – А-а-а! – вдвоем заходятся в истошном крике, шарахаясь от кровного отца.

- Тише-тише, котики, - обнимаю их, поглаживаю по макушкам. – Дядя хороший, - машинально приговариваю, а Гордей дергается, как от удара током.

Дядя…

Виновато закусываю губу.

- Бя-ка-а-а, - в слезах вопит Рус, в то время как Виола прячется на моей груди.

Прижимаю к себе крошек, а сама исподлобья поглядываю на их отца. Он растерян, обезоружен, убит… Собственные дети его не признали. Отвергли. И хоть это неправда, но со стороны все выглядит именно так.

- Напугал? – хрипло произносит он. - Я не хотел.

Верю…

В глазах столько боли, что мне становится его жаль. Не могу видеть Гордея таким истерзанным. Пропускаю через себя его эмоции, и сердце кровью обливается.

- На них никто никогда не кричит, - стараюсь объяснить как можно тактичнее, с трудом пробиваясь сквозь нытье и всхлипы. - Они очень домашние, словно комнатные цветочки, - целую их с улыбкой, вытираю мокрые красные щечки пальцами. - Все нормально, Гордей, просто они боятся чужих людей. Будут скандалить, пока ты не уйдешь.

Поздно осознаю, что подобрала не те слова…

Чужой…

Очередная вспышка молнии на дне черных зрачков – и Одинцов отшатывается от нас, как громом пораженный.

- Вы едете наверх? – кто-то толкает его, пробираясь к лифту.

Ничего не ответив, Гордей отворачивается от нас, тяжело и нервно шагает в кабину. Небрежно бьет кулаком по кнопке, пятится вглубь, упираясь спиной в дальнюю стенку. На прощание обласкав детей тоскливым взглядом, задумчиво смотрит на меня.

Чужой родной отец.

- Прости, - лепечу одними губами, до последнего сохраняя с ним зрительную связь.

Створки задвигаются – и двойняшки, как по команде, прекращают плакать.