Ненужная мама. Сердце на двоих

Глава 19

Виктория

- Ма…

Алиска радостно улыбается, а я вздохнуть не могу. Тугой ком застревает в горле, разрастается в груди и давит на все органы. Не получается вымолвить ни слова в ответ, будто меня парализовало. Застыв, смотрю на дисплей телефона, любуясь малышкой.

Боже, какая она прелестная! Фарфоровая куколка, а не ребенок. Большие, серые глаза, как у отца, только взгляд теплее и мягче, каштановые волосы, немного растрепанные, милая улыбка на пухлых губах, прямой нос, который забавно морщится при ее заливистом смехе. Она улучшенная версия Гордея. Его маленькая копия, которая с каждым месяцем все больше похожа на оригинал. И если самого Одинцова я пытаюсь вычеркнуть из мыслей, то Алиску… не могу! Я люблю ее как родную – и умираю в разлуке, словно часть меня отрезали и оставили в России.

Тихое «ма» бьет под дых, проникает в самое сердце и отзывается резкой схваткой в огромном животе, который я усиленно прячу от камеры. Двойняшки будто хотят заявить о себе отцу. Рассказать правду, которую я от него скрыла, подделав справку об аборте.

- Что с тобой? – доносится голос Гордея. Хрипло, бархатно, взволнованно.

Хочется кричать на него и плакать, но боль парализует. Одной рукой сжимая телефон, вторую – прикладываю к животу, чтобы утихомирить малышей. Становится только хуже, так что я не в силах сдерживать эмоции.

- Я перезвоню, - с трудом выдавливаю из себя, обрывая связь, пока Одинцов не рассекретил нас. Сомневаюсь, что в первый день рождения дочери он хотел бы узнать о своих бастардах, которых ненужная мама выносила вопреки всему. Не буду портить ему праздник.

Зажмурившись от очередного спазма, я ищу в списке контактов номер Германа Демина – акушера-гинеколога, который ведет мою тяжелую беременность. Я обратилась к нему по рекомендации дяди. И сразу заявила, что никакого аборта не будет. Помню, как Герман нахмурился, но, поразмыслив, молча кивнул и забрал мои документы, чтобы оформить. Дальше последовала вереница анализов, обследований, консилиумы врачей. Я чувствовала себя так, будто меня готовят к запуску в космос…

Сложнее всего было признаться родным. Они отпустили меня в Германию на стажировку, а я ни дня не проработала. Как только отец услышал о моем положении и рисках, то прилетел первым же рейсом, бросив все. Поселился со мной в доме дяди, не отходил ни на шаг. Лишних вопросов о биологическом отце деток никто не задавал, чтобы не волновать меня, ведь любые переживания мне противопоказаны.

Родственники тряслись надо мной, как наседки, сдувая пылинки и боясь дышать в мою сторону. Если первое время я потешалась над ними, потому что чувствовала себя нормально и порхала на седьмом небе от счастья, убаюканная и обезвреженная гормонами, то на позднем сроке… испытала на себе все «прелести» многоплодной беременности. Меня не раз увозили на скорой посреди ночи, я неделями лежала на сохранении, а потом и вовсе прописалась в клинике, где и нахожусь по сей день.

Под чутким наблюдением. Иначе могут не успеть…

- Герман, м-м… А-ай! – вместо слов из горла вырывается отчаянный стон.

- Сейчас зайду к тебе в палату, Викки, - по-свойски отвечает доктор, ведь в последние месяцы беременности я вижу его чаще, чем семью.

Демин не раз спасал моих детей, когда другие наверняка поставили бы крест на этой сложной беременности. Надеюсь, в самый экстренный момент мой доктор тоже не подведет. Верю ему, но…

Страх сковывает легкие, потому что… Гордей был прав – мне нельзя рожать. Однако боюсь я сейчас не за себя, а за двойняшек. Какой смысл жить, если я потеряю их? Ради кого?

- Что случилось? – с порога спрашивает доктор, быстрым шагом приближаясь к моей койке.

Осматривает меня внимательно, бережно и без суматохи, не выдавая ни тени эмоций. Делает КТГ, и я, притаившись, прислушиваюсь к сердцебиению малышей. Мысленно молюсь, как умею. Герман общается со мной так, словно я его обычная пациентка, а моя жизнь не висит на волоске. Его подход действительно работает. Немного успокоившись, я подробно рассказываю ему о своих ощущениях, а он бросает как бы невзначай:

- Давно у тебя схватки?

- Живот начал болеть час назад. Или два… - погружаясь в шок, я часто и шумно дышу. – Схватки? Пора? – отрывисто уточняю очевидное, и Герман коротко кивает. – Как же так… Нам рано… Кесарево назначено на послезавтра, со всеми врачами договорились… Анестезиолог, кардиолог, операционная… - перечисляю в ужасе и резко осекаюсь, округлившимися от страха глазами беспомощно смотря на доктора.

Он по-прежнему бесстрастен, только лицо стало каменным. Перехватив мой взгляд, сдержанно улыбается.

- Викки, признавайся, тебя ко мне специально подослали, чтобы проверить мой профессионализм? – отвлекает меня сарказмом. - Ты самая непокорная из всех пациенток, которых я когда-либо вел, будто намеренно испытываешь меня на прочность.

- Это мои первые роды, Герман, и, скорее всего, последние. Я понятия не имею, как распознать схватки, - всхлипываю, поглаживая необъятный живот. Двойняшки давят на желудок и легкие, отчего тошнит, нечем дышать и голова кружится. Сердце сжимается, будто попало в тиски, капельки пота выступают на коже. И я измученно жалуюсь: - У меня уже несколько месяцев все болит и тянет, а я сама почти не встаю с койки.

- Не раскисай. Из родильного блока беременной еще никто не уходил, - усмехается Демин, выуживая телефон из кармана медицинских штанов. – Готовьте операционную, - приказывает в трубку. – Богданова… Экстренное кесарево… - хмурится на секунду, слушая голос на том конце линии, и жестко отрезает: - Нет, никакой замены. Нам нужен кардиолог и это должен быть именно Руст. Я сам его вызову.

- Все по плану? – тихонько лепечу, когда он убирает трубку от уха.

- Хочешь, чтобы я тебе лгал? – иронично выгибает бровь, а я отрицательно качаю головой. – По плану у нас послезавтра, но ребятишкам виднее, когда пора на свободу, - взглядом указывает на мой живот. – Будем рожать со спецэффектами. Егору Натановичу сама позвонишь? Он просил предупредить…

- Да, - дрожащей рукой хватаюсь за телефон. – Герман, - окликаю его у открытой двери. Он пропускает в палату акушерку, которая начинает готовить меня к операции, а потом оборачивается сам.

- Что, Викки?

- Пообещай, что будешь спасать детей, - сипло произношу, когда железная лапа сжимается на сердце. Тревога нарастает, превращаясь в первобытный ужас.

Демин возвращается, присаживается на край моей койки, берет меня за руку и четко, буквально по слогам, произносит:

- Я обещаю… что спасу всех троих, - по-доброму подмигивает мне. – Соберись, маму из тебя делать будем. Хорошо запомни этот день, потому что он станет самым счастливым в твоей жизни.

Я пытаюсь следовать совету врача, но… это так сложно, когда по спине прокатывается озноб, а тело бьет мелкой дрожью. В операционной холодно, пищат приборы и снуют медики. Я в позе эмбриона, едва дышу и не двигаюсь, пока мне вводят эпидуральную анестезию. Живот каменный, малыши почти не дают о себе знать, в груди ком из колючей проволоки. Страшно так, что хочется реветь, но я молча проглатываю соленые слезы.

Думаю о том, что по ту сторону белоснежной двери остался отец – я успела увидеться с ним, пока меня везли сюда по коридору, и переброситься парой фраз. Он дико волнуется, а ему нельзя – сам после приступа. Наверное, мечется по палате в ожидании внуков и… меня. Нельзя его подвести. Как и брата с мамой, которые остались в России. А еще… вот бы хоть разочек Алиску увидеть, взять на руки, обнять. И Гордея… тоже… напоследок…

- Викки, успокойся, будешь помогать мне, - касается моего плеча Демин и с разрешения анестезиолога переворачивает меня на спину, укладывает на операционный стол. – Удобно?

- Нет, - говорю честно и покряхтываю от тяжести во всем теле. Герман улыбается одними глазами, потому что половина лица скрыта под маской. Удовлетворенно кивнув, отходит. – Я должна помогать? – удивленно вздергиваю брови, на миг забываясь.

Операционная лампа слепит глаза. Боковым зрением улавливаю мельтешение белых пятен, но продолжаю лежать, уставившись в потолок. По виску стекает слеза и тут же высыхает. Меня подсоединяют к каким-то приборам, ставят капельницы, датчики, накрывают стерильными медицинскими пеленками. Я же в это время отвлекаюсь на бестолковую болтовню со своим доктором.

- Конечно, не расслабляйся, - бросает Демин и возится на уровне живота, обрабатывает кожу, готовит к кесареву сечению. – Или ты сюда позагорать пришла?

Тихо хихикаю, в то время как медсестры настороженно молчат, не оценив шутки. Герман из смешанной семьи, живет на две страны. Учился в России, стажировался в Германии, где и остался работать. Он взял лучшие качества от двух наций, но его своеобразный юмор определенно русской природы. Наверное, поэтому мне с ним так легко и привычно, как на родине.

- Было бы неплохо, - мечтательно вздыхаю. – Хочу на море, так давно там не была, - закусываю губу, осекаясь. Вот бы съездить с двойняшками, когда немного подрастут и окрепнут. Но для этого нужно выжить. Вопреки прогнозам.

- Родишь – и будешь свободна. А потом хоть на пляж, хоть в открытый космос, - приговаривает Демин задумчиво. – Чувствуешь? – неожиданно спрашивает, однако я не вижу, что он делает.

- Нет, н-ничего, - растерянно заикаюсь, не в силах пошевелить онемевшими ногами.

- Отлично, - чеканит, после чего гремит командным тоном: - Все в сборе? Руст? – прикрикивает, сдавленно ругнувшись. По-русски.

- Здесь я, на месте, - доносится вместе с хлопком двери, а затем ко мне приближаются мягкие шаги. Очередной врач осматривает меня, проверяет кардиомонитор, а я боюсь пошевелиться, ощущая себя каким-то биороботом, а не человеком. – Так мчался по твоему звонку, что штраф за превышение скорости получил, - бубнит, продолжая колдовать надо мной.

- Надеюсь, кардиолог из тебя лучше, чем водитель, - подначивает его Герман. Позволив ему выполнить свою часть работы, важно и громко произносит: - Начинаем!

Операция проходит в полной тишине, от которой звенит в ушах. Лишь изредка врачи перешептываются между собой, а в остальное время будто общаются жестами и обмениваются мыслями, лишь бы не заставлять меня волноваться. Медицинская техника, которой я буквально окружена, подает ровные сигналы. Кажется, все нормально, однако я не могу успокоиться.

Сердце все сильнее сжимается, а потом вдруг дергается в груди, ударяясь о ребра, когда по операционной эхом раздается слабый детский крик.

- Мальчик, - невозмутимо сообщает Герман.

Мне показывают малыша буквально на доли секунды. Успеваю быстро коснуться губами сморщенного лобика, как его тут же забирают. Толком не рассмотрев и не запомнив сына, я слышу плач своей дочери, бодрее и звонче.

- Девочка, - такая же равнодушная констатация факта. Кроху подносят к моей груди еще стремительнее, словно издеваются. На смену родному теплу маленького тельца быстро приходит морозный холод.

Что-то не так...

Начинаю паниковать, биться в агонии - и не могу это контролировать. Сердце скачет, как сорвавшийся с цепи бешеный пес, дыхание сбивается. Приборы сходят с ума. Сквозь тревогу, ломающую ребра, я с трудом спрашиваю:

- Они в порядке? Герман? – зову громче, хотя это стоит мне недюжинных сил.

- Они – да, - сдержанно отвечает он. - С детьми все хорошо, Викки, у тебя получилось. Теперь борись за себя.

Выдыхаю. Мне вдруг становится очень легко и свободно. Словно я парю в облаках.

- Давление падает, пульс слабый, - шелестит где-то поблизости по-немецки, но я воспринимаю все происходящее как в тумане. - Демин, передавай ее мне…

- Дай хоть зашить, Руст… - и отборный русский мат.

Улыбаюсь в кислородную маску, что ложится на мое лицо. Двойняшки родились, живые и здоровые. Семья за ними присмотрит. Я сделала все, что могла. А остальное уже неважно.

Глаза закрываются…

Последнее, что я слышу, - это писк кардиомонитора.