Ненужная мама. Сердце на двоих

Глава 2

Худосочная женщина с любопытством оборачивается, проходится по мне внимательным, раскладывающим на атомы взглядом, чуть прищурив глаза и машинально оттянув пальцем уголок правого. Медленно оценивает мою фигуру – и поднимается к лицу. Я смело и нагло изучаю ее в ответ, ухмыльнувшись одним уголком губ. Мысленно отмечаю, что она вовсе не бабка, коей показалась мне по тону и поведению. На вид ей лет пятьдесят с небольшим, одета в длинный шелковый халат в японском стиле, кольца на безымянном пальце нет и, судя по маниакальному желанию лезть в чужую семью, детей – тоже, по крайней мере, они с ней точно не живут. Дама приятной наружности, но постаревшая и очерствелая внутри. Диагноз – затянувшаяся тоска.

- Мать, значит? – упирает она руки в бока, пока я аккуратно делаю шаг ближе к отцу с ребенком, словно подсознательно оберегаю пищащую кроху. – Какая фифа, - выплевывает завистливо. - Ясно, кто в вашей семье при деньгах и за чей счет квартиру в нашем элитном районе снимаете. Альфонс, получается? – ехидно обращается к мужчине, а он никак не реагирует.

Вблизи выглядит еще более мрачным и обреченным, чем на первый взгляд. Осунувшийся, серый, с глубокими темными мешками под глазами, будто круглые сутки не спит. Пока я отвлекаю его надоедливую соседку, он молча разворачивается и неспешно уходит вглубь коридора, фокусируясь исключительно на дочке. Скрывается за дверью одной из комнат, бросив нас.

- Вы слишком много себе позволяете, - проследив за странным отцом, больше похожим на призрак, я воинственно поворачиваюсь к женщине. – Кстати, у вас есть разрешение на содержание домашних животных? – многозначительно киваю на волоски белой шерсти, контрастирующие с черно-фиолетовым узором на ее груди. – Насколько я знаю, у нас это не приветствуется. Стоит ли мне обратиться в управляющую компанию? – блефую с невозмутимым видом. Я понятия не имею, какие здесь правила и кому жаловаться в случае чего, да и не собираюсь, но ей об этом знать не следует.

- У меня нет кошки, - цедит сквозь зубы, и опрометчивая фраза выдает ее с потрохами. Осознав, какую глупость совершила, ретируется к двери. – Пойду отдохну, мигрень начинается, - касается пальцами лба, забывая о своей угрозе вызвать опеку.

- Одной проблемой меньше, - выдыхаю ей в спину. – Осталась главная, - всматриваюсь в пустоту темного коридора.

Переступаю порог, запираю квартиру изнутри, ставлю саквояж на единственный свободный островок комода среди разбросанных детских вещей, соплеотсосов, погремушек…

- Мда-а, - тяну с необъяснимой грустью, снимая плащ и цепляя его на крючок.

Переступаю через неразобранную дорожную сумку, которую будто забыли в углу, и озираюсь по сторонам. Всюду веет безысходностью и отчаянием, даже ребенок не спасает гнетущую атмосферу. Воздух пропитан частицами боли и печали.

Поежившись, невольно кутаюсь в пиджак, хотя в помещении не холодно. Замечаю рамку у зеркала, беру ее в руки. На фотографии – красивая шатенка, улыбается широко, искренне и заразительно. На секунду я тоже приподнимаю уголки губ, но настроение летит в бездну, когда я вижу черную ленточку в углу…

Услышав шаги, быстро возвращаю рамку на место, опустив изображением вниз. Сцепив кисти в замок перед собой, вскидываю взгляд на дверной проем, где появляется хозяин дома. Он на ходу стягивает с себя футболку, грубо комкает ее в руках, быстро надвигается на меня, грозясь снести со своего пути, как бешеный поток плотину.

- Кхм-кхм, - скромно покашливаю, напоминая о себе.

Он чуть не спотыкается на ровном месте, резко останавливается и замирает как вкопанный. Смотрит на меня с легким шоком, будто забыл о моем существовании.

- Вы еще здесь? – вздергивает брови удивленно. - Благодарю за помощь, можете быть свободны, - вежливо посылает меня куда подальше. Но я не двигаюсь с места. – Наверное, денег хотите? Я заплачу, подождите. Сколько?

Шаг. Еще один. И он оказывается практически вплотную ко мне. Протягивает руку к куртке, что висит на крючке рядом с моим плащом. Хлопает ладонью по карману в поисках портмоне. В нос проникает его запах, дразнит рецепторы. Это смесь детского питания, эвкалипта с мятой, кислого молока и терпкого мужского пота.

- Ничего не нужно, - строго пресекаю его попытки скорее избавиться от меня и выставляю перед собой раскрытую ладонь, слегка касаясь пальцами голого торса, от которого исходит жар. В буквальном смысле. Кажется, я ошиблась по поводу колик. У них здесь настоящий лазарет. - Руки где можно помыть? – сурово спрашиваю.

Во мне включается врач, который требует скорее осмотреть малышку и помочь ей. Уверена, у нее тоже высокая температура. Потом желательно бы и отца лекарствами напичкать. Могу поспорить, он и не намерен лечиться, хотя должен - пусть не ради себя, но ради ребенка. Иначе от вируса не избавиться.

- Ванная там, - пожав широкими плечами, мужчина лениво взмахивает рукой в нужном направлении.

Стоит мне отстраниться и попятиться к двери, как он обходит меня и, слегка задев плечом, врывается в ванную передо мной. Небрежно кидает свою грязную футболку прямо на переполненную корзину.

- Проходите, - безразлично выдает, пропуская меня внутрь.

Достаю использованный памперс из раковины, спокойно выбрасываю его в урну, не обронив ни слова в укор, и включаю воду.

- Издержки отцовства, - выплевывает жестко мужчина, словно ему стыдно за бардак, но оправдываться передо мной не хочется.

- Ничего страшного, - мягко улыбаюсь, встречаясь с ним взглядами в отражении зеркала. Выдавливаю остатки жидкого мыла на ладонь, подношу руки под теплую струю.

- Мы недавно въехали, толком расположиться не успели, как Алиска заболела, - продолжает говорить он, опершись плечом о косяк двери. – Она плачет постоянно, спит плохо, с рук не слезает, - бубнит в унисон с жалобным мяуканьем, доносящимся из комнаты. - Ни на что не хватает ни сил, ни времени. Даже клининг не вызвать – нечего чужим людям делать рядом с ослабленным ребенком. Ей всего три недели, - тихо уточняет, погружаясь в собственные мысли. Возможно, вспоминает о той шатенке с фотографии.

- Все правильно, - разрываю болезненную тишину. - Знаете, резкая смена обстановки всегда негативно влияет на младенцев. Должен пройти адаптивный период, и тогда вам обоим станет легче, - приободряю его, но крик малышки становится громче и требовательнее.

- Пусть так... Дома было еще хуже, - кидает с горечью и возвращается к дочери.

Тяжело вздохнув, стряхиваю воду с рук, обрабатываю ладони антисептиком и, подхватив все необходимое для осмотра, направляюсь в детскую. Застаю мужчину у окна. Стоит ко мне спиной, сгорбившись, покачивает плачущую малышку. Уверенно приближаюсь к ним, останавливаюсь рядом.

- Давайте, я ее послушаю, - закинув стетоскоп на шею, протягиваю руки, а он косится на меня, как на полоумную маньячку, которая решила похитить его ребенка. - Разве не вы участкового педиатра вызывали?

Хмурится, сканируя меня с головы до ног, размышляет, будто собирается попросить диплом врача и паспорт. Начинается…

- Я думал, соседка… Тебе лет-то сколько, доктор? – скептически спрашивает, неожиданно переходя на «ты».

- Совершеннолетняя, не переживайте, - машинально огрызаюсь, потому что терпеть не могу такое снисходительное отношение. Я выгляжу младше своего возраста, но это не повод умалять мои квалификационные качества. – Профессионализм не измеряется годами и… полом, - выгибаю бровь, а мои протянутые руки так и зависают в воздухе, как у просящего нищего на паперти.

Недоверчивый отец не спешит отдавать мне дочку, однако укладывает ее на пеленальный столик, где мне будет удобнее ее осмотреть. Таким образом, идет на компромисс. По-прежнему сомневается, хотя подсознательно понимает, что выбора у него нет. Я нужна его малышке.

- Спорное утверждение, - бурчит, подпуская меня к ребенку, а сам нависает над нами, скрестив руки на груди, по-прежнему без футболки. Контролирует процесс вплоть до безобидного измерения температуры. - Скажи это тем пациентам, кого мне приходилось с того света вытягивать после таких вот молодых, подающих надежды врачей, которые сердечный приступ с невралгией путают.

- Стоп! Алиса Гордеевна Одинцова, - вспоминаю полное имя моей маленькой больной. – Значит, вы Гордей Одинцов? Врач-кардиолог? Почему-то сразу вас не вспомнила, - пожимаю плечами, раскрывая распашонку на крохе. Она прекращает плакать и смотрит на меня расфокусировано, хаотично взмахивая кулачками.

- Если ты обращалась ко мне, то у меня плохая память на лица, предупреждаю сразу. Могу разве что по диагнозу определить, - усмехается он, не скрывая типичной особенности врачей.

Каждый день перед глазами мелькает столько людей, что мы их толком не запоминаем. Но если сказать, с чем именно поступил, картинка сразу складывается в голове.

- Нет, я о вас от отца слышала.

Поднимаю указательный палец, жестом попросив Одинцова помолчать, и прикладываю к крохотной детской грудке головку стетоскопа, предварительно согретую в ладони. Прослушиваю легкие. Чистые.

Массирую и поглаживаю малышке животик, а она блаженно мурлычет и причмокивает. Оставив одну ладонь на тельце девочки, придерживая и оберегая ее, вторую – я протягиваю Гордею:

- Виктория Богданова, - важно представляюсь.

- М, ясно, - неоднозначно мычит, чересчур жестко сжимая мои пальцы. По-мужски сильная хватка заставляет меня поморщиться, а его – милостиво отпустить мою руку.

- Скажете, что меня по блату устроили? – ухмыляюсь с сарказмом. – В поликлинику? - неприкрыто смеюсь, боковым зрением отмечая, как тонкая прямая линия его жестких губ на секунду изгибается.

- Да нет, у Богданова вся семья достойная и принципиальная. Есть надежда, что ты не исключение, - хмыкает, не упустив момента бросить колкость в мою сторону, а я демонстративно закатываю глаза от сомнительного комплимента.

- Тридцать восемь и шесть, - смотрю на цифры в окошке бесконтактного термометра и убираю его от лица любопытной малышки. Обнулив показатели, направляю инфракрасный луч Одинцову в лоб, как прицел снайперской винтовки. – Будем сбивать… И вам тоже.

- Мне не надо, - отшатывается от меня, как от прокаженной. – Ты пациентов отличить не можешь? - произносит таким тоном, словно я совершенно безнадежна как врач.

Услышав звуковой сигнал, показываю упрямому отцу результат.

- Тридцать девять и один, - озвучиваю температуру. - Спишу вашу грубость на лихорадку. Благо, сознание не теряете в таком состоянии. А что если с ребенком на руках? – давлю на его родительские чувства, раз уж инстинкт самосохранения напрочь отбит.

Врачи – самые отвратительные и вредные пациенты. По себе и своим родным знаю. Способны вылечить население всего города, но не в силах позаботиться о собственном здоровье.

- Алиска ножки поджимает постоянно, кряхтит и орет при этом, - переключает внимание на дочь.

- Кишечная колика обостряется на фоне вируса, так бывает. Сейчас оботремся влажным полотенцем, примем лекарства, сделаем массажик – и баиньки, - улыбаюсь девочке, а она, не понимая ни слова, продолжает заинтересованно слушать меня, округлив мутновато-синие глазки. Улавливает тембр моего голоса, добрые интонации и затихает.

- К нам Астафьева должна была приехать, заслуженный педиатр. Я ее лично знаю, - не унимается Гордей, испытывая меня острым, пронизывающим взглядом, будто выискивает во мне изъяны.

- Да, но ее участок передали мне, так что придется вам теперь меня терпеть. Или записаться в частную клинику, - бойко парирую, выдерживая наш тяжелый зрительный контакт.

Одинцов сдается, отворачивается и устало потирает переносицу.

- Платно не всегда значит качественно, - произносит истину, с которой я тоже отчасти согласна. Среди частных врачей не меньше бездарей, чем в рядах государственных. Все зависит от конкретного человека и степени его ответственности.

- Я сама с ребенком справлюсь, идите в душ, - смело приказываю, многозначительно покосившись на его обнаженный торс, покрытый бисеринками пота.

Гордей медлит. Не слушается. Невероятно упертый и твердолобый.

- Позже, - рвано отрезает. Он начинает раздражать даже меня, стойкую и уравновешенную от природы. Как его коллеги выдерживают? Или только мне выпала честь лицезреть Одинцова настоящим? Говорят, болезнь вскрывает истинное лицо человека. И его характер. Так вот, у Гордея он отвратительный.

– Я вас к малышке в таком виде не подпущу. Антисанитария, - перехожу в нападение. Все равно он не реагирует, будто врос в пол и пустил корни, как вековой дуб. - Не переживайте, если я ограблю квартиру или вдруг похищу ваше плачущее сокровище, вы теперь знаете, где меня искать, - шутливо добавляю, бережно переодевая Алиску. Нежно провожу пальцами по ее бокам вниз, вынуждая вытянуть ножки. – Поверьте мне, когда я уйду, у вас не будет времени на душ. Пользуйтесь, пока я добрая.

В нем словно ломается что-то. Глаза цвета ртути из разбитого градусника и такие же токсично-опасные кружат по мне, препарируя без скальпеля. Переключаются на ребенка. Оценив риски, мужчина со скрипом покоряется.

- Я мигом.

Быстро шагает к двери, по пути прихватывая с полки шкафа чистые штаны и футболку.

Убеждаюсь, что Гордей слов на ветер не бросает, когда несколько минут спустя он появляется на пороге комнаты. Свежий, распаренный, приносит с собой приятный аромат травяного шампуня. Выглядит немного бодрее, но глаза все равно красные.

- Ого, как в армии, - не скрываю удивления. Я даже ничего с Алиской толком сделать не успела, лишь лекарства подготовила.

- Не служил, у нас была военная кафедра в меде, - равнодушно бросает, опускается в кресло, вальяжно развалившись в нем и вытирая полотенцем мокрый затылок. Короткие жесткие волосы после душа торчат перьями в разные стороны, а ему плевать. Сидит, как царь, и изучает меня, будто свою подданную.

- Примите это, а завтра терапевта к вам знакомого пришлю, - командую, оставляя на тумбочке рядом с ним таблетки и воду.

Перекинув полотенце через плечо, он нехотя берет стакан. Крутит его в руке, не сделав ни глотка. Вздохнув, я возвращаюсь к маленькой пациентке, чтобы не смущать упрямого старшего.

- Так, смотрите, я распишу названия лекарств, дозировку и время приема. Также оставлю вам свой номер телефона, если возникнут вопросы. Звоните в любое время суток, - комментирую каждое свое действие, не оглядываясь на Одинцова. – Измеряйте температуру каждый час, давайте больше воды.

Аккуратно беру полусонную, измученную кроху на руки, прижимаю к себе, ощущая, как она на врожденных инстинктах ищет грудь и воодушевленно слюнявит мне блузку. На доли секунды застываю в таком положении. Уголки губ упрямо ползут вверх, сердце барабанит в ребра, разгоняя горячую патоку по венам. Невольно вбираю носом сладкий детский запах.

Очнувшись, укладываю Алиску в кроватку. Надеюсь, Одинцов не заметил моего странного поведения или не придал ему значения. Дело в том, что с новорожденным младенцем я сталкиваюсь в своей практике впервые - до этого были детки чуть постарше.

Господи, ей всего три недельки… А она уже осталась без матери. Никогда не увидит ее, не услышит колыбельную, не узнает тепла, ласки и заботы. Отец не сможет заменить обоих родителей, как бы ни старался, тем более, если он в отчаянии и депрессии.

Бедная Алиса…

Покачиваю кровать с маятником, и она практически сразу засыпает под действием лекарств.

Недюжинным усилием воли заставляю себя отойти от нее. Мысленно прячу неуместные эмоции в глубине души. Недаром отец твердит, что они мешают врачу выполнять свою работу. Я почти расклеилась, поэтому прогоняю женщину-мать прочь, оставляя себе образ медика.

- Минут пятнадцать подожду, чтобы проверить, спадет ли температура, - засекаю время, обхватив большим и указательным пальцами циферблат серебряных наручных часов, подаренных мне отцом в день выпуска из мединститута. Под римской цифрой «двенадцать» чаша со змеей, а на обороте – фамильная гравировка. – Завтра утром перед работой заеду к вам.

Поправляю и застегиваю пиджак, чтобы спрятать мокрые пятнышки на груди, которые оставила мне на память Алиса. Впервые за долгое время оборачиваюсь и наконец-то решаюсь посмотреть Гордею в глаза, но… они закрыты.

- А вы… - осекаюсь, не закончив фразу.

Растерянно изучаю мужчину, который мирно спит, сложив руки на груди и запрокинув голову. Поза неудобная, словно он отключился внезапно, и я понятия не имею, в какой именно момент. Одинцов слышал мои рекомендации? Судя по неопределенному мычанию вместо ответов… вряд ли он что-нибудь вспомнит, когда проснется.

Лекарства Гордей все-таки выпил – и это плюс. Однако минус в том, что он по-прежнему горит. На цыпочках подхожу ближе, склоняюсь над ним и костяшками пальцев касаюсь лба.

Кипяток…

Краем глаза посматриваю на Алиску, которая ворочается и кряхтит сквозь сон, продолжает чмокать губами. Ее бы не мешало напоить. Интересно, когда у нее кормление по графику? И где детская смесь?

Разбудить бы отца… Но он в таком состоянии, что его, кажется, и выстрелом из пушки не поднимешь.

- Хм, и что мне с вами делать? – растерянно шепчу.