Ненужная мама. Сердце на двоих

Глава 3

Гордей

Писк кардиомонитора пронзает слух и разрывает барабанные перепонки в лохмотья. Спасительная глухота не наступает. Звук проникает глубже, бьет в каждый орган, резонирует по венам, наполняет клетки безысходностью. Открываю рот в нем крике, но лишь хватаю губами воздух. Ловлю руками пустоту, сжимаю кулаки до хруста костяшек, который тоже не слышен – только чувствуется. Ломаются суставы, ломается сердце, ломаюсь… я.

Ее не вернуть… Прямая линия…

Я должен был, но не смог. А она мне доверилась… Все, что мне осталось, - бесконечный ночной кошмар на повторе.

Три недели кромешного ада. Единственный луч света в конце тоннеля – наша дочь. Частичка ее и… причина смерти. Люблю и ненавижу. Готов убить себя за это, но нельзя.

Придется жить… ради них обеих.

Сквозь боль и туман прорывается тонкий детский плач, и я мгновенно распахиваю глаза. Подаюсь корпусом вперед, не до конца разделяя сон и реальность, и спотыкаюсь взглядом о женский силуэт, склонившийся над детской кроваткой.

На автопилоте поднимаюсь и, с трудом передвигая ватные ноги, бреду к ней. Сегодня мой кошмар затянулся, стал почти осязаемым и обрел продолжение.

Понимаю, что она ненастоящая, но малодушно отгоняю эту мысль.

Я дико скучаю...

Я устал. Я сдох и постепенно разлагаюсь без нее… Поэтому протягиваю руку, чтобы дотронуться хотя бы во сне.

- Алиса? – с болью выталкиваю из груди ее имя. Кончики пальцев упираются в острую лопатку. Реальный контакт прошибает меня током и заставляет дернуться.

Что за черт?!

Призрак оборачивается как раз в тот момент, когда глаза привыкают к полумраку. Образ жены стирается, и я различаю черты лица девушки, которая кажется мне смутно знакомой.

- Алисе лучше, жар спадает, - кивает она с мягкой улыбкой, отступая и пуская меня к дочери. Думает, я звал ее… Пусть так.

Медленно прихожу в себя, вспоминая события этого дня. Дотошная соседка на площадке, плачущая дочка на моих руках, незнакомка, появившаяся из ниоткуда, но очень вовремя.

- Виктория… Богданова, - восстанавливаю имя молоденького педиатра в измученном болезнью мозгу. Надавливаю пальцами на виски и массирую до ярких пятен перед глазами.

До чего же хреново! На ногах едва стою… Размяв затекшую шею, выпрямляюсь и стараюсь держать невозмутимый вид. Сложно. Хочется рухнуть, уснуть и… не проснуться.

- Все так запущено? – произносит Вика с толикой иронии, чтобы разрядить атмосферу, но в мелодичном голосе проскальзывают беспокойные интонации. Ее жалость коробит. - Вас до сих пор лихорадит?

Включив ночник, она вскидывает руку, наводит на меня термометр, как пистолет, и целится прямо в лоб. Мельком бросаю взгляд в окно – на улице непроглядная тьма.

Который час? Впервые я так отрубился.

- Как долго я спал? Надо было разбудить, - укоризненно кидаю, пока детский врач измеряет температуру великовозрастному мужику. Свожу брови к переносице, поднимаю взгляд на инфракрасный луч – и небрежно отмахиваюсь как раз в тот момент, когда звучит сигнал.

- Тридцать семь и девять, - проговаривает одними губами, удовлетворенно кивает сама себе, а потом отвечает на мои вопросы: - Несколько часов. Если честно, я пыталась вас будить. Потом еще посудой гремела на кухне в поисках детского питания. Алиску подняла, а вас – нет, - разводит руками, в одной из которых держит пустую бутылочку.

- Извини, что так получилось. Мы тебя задержали.

- Вам помощь нужна, Гордей, - назидательно чеканит, отворачиваясь к моей крохе, чтобы проверить подгузник. - Вы же сами видите, что не справляетесь в одиночку.

- Знаю, как раз ищу няню, но они все какие-то… ненадежные.

- Или у вас завышенные требования? – косится на меня с подозрением. - А бабушки, дедушки?

- Мои родители живут в Беларуси. Мама приезжала после того, как… - осекаюсь на полуслове, не желая произносить это вслух. Разум не принимает. – Когда Алиска родилась, - формулирую иначе. – Без матери я бы первое время вообще не протянул. Потом она вынуждена была вернуться домой. Как только возьмет отпуск, то проведет его с нами. Допрос окончен? – неожиданно рявкаю с раздражением.

Я злюсь не на Вику, а на себя. Слишком откровенничаю с ней. Чужим людям на хрен не нужны мои проблемы, и она не исключение. А я веду себя как пьяный идиот на встрече анонимных алкоголиков. Богданова не нанималась подрабатывать психологом, но продолжает ковырять мои раны.

- А со стороны… жены?

- Мы с ними не общаемся…

Потому что мы с Алиской убили их единственную любимую дочь... Простить не могут.

- Извините, я у вас немного похозяйничала, - заметив мое мрачное настроение, Вика меняет тему. - Можете проверить ценные вещи, - подшучивает аккуратно.

- Проверил, - указываю на малышку в кроватке. - На месте.

Прячет легкую улыбку, с теплом поглядывая на ребенка. Такая живая, энергичная, светлая, что и я невольно поддаюсь, на доли секунды забывшись. Тянусь к ее огню, чтобы согреться. Она как пришелец в нашей пропитанной мраком и негативом квартире. Именно я принес с собой эту тьму, забрал из дома, где мы жили с женой и который я оставил, потому что воспоминания душили. Она там в каждой фотографии, в каждой вещи, в каждом скрипе половицы. Я бы точно свихнулся.

- Я оставила рекомендации и для Алиски, и для вас, - Вика протягивает мне листочки с печатью и свой размашистой подписью. – Мой номер тут, если что, - тычет тонким пальчиком в цифры. – Что ж, мне домой пора. Это бы самый долгий вызов в моей практике, - тихонько посмеивается. Непривычный звук, на который Алиска реагирует с удивлением. Здесь никто даже не улыбается…

- Такси? – проявляю каплю вежливости. Я и так вел себя с ней как последний хам.

- Я за рулем, - деловито выдает, поправляя высокий хвост. Каштановые волосы выпадают из растрепавшейся прически, но это Вику не портит. Наоборот, она кажется более уютной, домашней. Будто живет тут давно, а не приехала осмотреть больную. Гармонично вписывается в обстановку, заполняя пустоту. Или я просто одичал за три недели?

- Поздно уже. Еще и дождь, дороги скользкие... Точно поедешь?

- Мужской шовинизм? – дерзко вскидывает подбородок и бойко смотрит на меня. - Женщины водят машину не хуже вас.

- Я не это имел в виду, - устало качаю головой, не желая больше препираться с ней, и внезапно предлагаю: - Ты можешь остаться до утра.

- Нет, - чеканит коротко и твердо. Простреливает меня недовольным взглядом, будто я что-то неприличное предложил. – Я и так у вас задержалась, - важно прокручивает изящные часики на тонком запястье.

Невольно изучаю ее… Хрупкая, сердобольная, внимательная. Хотя бы тот факт, что она не бросила нас с малой, характеризует ее как очень эмпатичного, сопереживающего человека. Но для нее это, скорее, минус. В медицине чувства мешают, а порой могут привести пациента к смерти. Как случилось в моем случае…

Наверное, Вика выбрала для себя самую оптимальную специальность – педиатр. Не представляю ее в хирургии, заляпанную кровью, со скальпелем и зажимом в руках. Хотя не удивлюсь, если она и там себя покажет с лучшей стороны. Будет до последнего держать лицо и выполнять возложенные на нее задачи, несмотря на орудующую в груди мясорубку. Такие, как она, не отступают и не сдаются, даже если очень больно. Внутри нее – стальной стержень, облаченный в нежную оболочку.

- Ладно, как скажешь, - капитулирую, освобождая путь к двери.

В узком проходе между детской кроваткой и пеленальным столом вдвоем не протолкнуться. После огромного дома с мансардой эта квартира кажется мне тесной, душной коробкой, в которой я ночую, как бомж. Причем я выбрал самую большую площадь, однако все равно нам с Алиской неуютно. Надо хотя бы сделать перестановку, чтобы оптимизировать пространство, но руки не доходят. Я даже вещи не все разобрал после переезда.

В какой-то момент мы с Викой оказываемся четко напротив. Лицом к лицу. Она по-девичьи теряется, а я усмехаюсь и невесомо касаюсь ее талии, чтобы оттеснить к двери. Стоит нам разойтись, как Алиска заходится в диком вопле.

Машинально разворачиваюсь к кроватке, но Богданова опережает меня. Моргнуть не успеваю, как вижу малышку на ее руках. Крик становится все тише, а постепенно переходит в жалобное мяуканье.

- Тш-ш, - Вика ласково успокаивает Алиску, прижимаясь губами к ее макушке, рядом с бьющимся родничком.

Неосознанно зацикливаюсь на образе матери с ребенком. Окаменелое сердце дергается за ребрами, но я усмиряю его, загоняя обратно под замок. Вычеркиваю из памяти приятную, но чужую картинку. У нас никогда не будет полной семьи.

- Ты принимаешь пациентов чересчур близко к сердцу, - отмечаю с легким укором. - Жалость погубит тебя, доктор.

- Зато мое равнодушие погубило бы вас, - фыркает она, прижимая мурлычущий комочек к себе. Алиска не теряет времени зря и активно слюнявит ей блузку, постукивая кулачком по ложбинке груди. - Сейчас бы вы не мне грубили, а объяснялись с полицией и опекой, вызванными с легкой руки вашей соседки.

- Она старая стерва, с первого дня нас невзлюбила, - гневно выплевываю.

Вика приоткрывает рот, чтобы возразить мне, но так и не произносит ни звука, потому что притихшая дочка неожиданно срыгивает, выпуская на безупречный костюм нашего педиатра чуть ли не половину объема своего кормления.

- За это тоже извини, давай дочку мне, - вздыхаю, поднимая руки к Алиске. Провожу пальцами по маленькой спинке, спотыкаюсь о Викину кисть, невозмутимо перекладываю ладонь на детскую попу, придерживая ее.

- Часто у вас такое бывает? - хмурится Богданова, рассматривая дочку и потеки смеси на своей некогда идеальной одежде. Не проявляет ни грамма брезгливости. Скорее, оценивает ущерб с медицинской точки зрения и мысленно перебирает диагнозы.

- Обычное дело, - все-таки забираю кроху. - С рождения футболки мне метит.

- Гордей, скажу честно, меня это настораживает, - мрачно сводит брови.

- Виктория, еще одно слово – и придется спасать меня от инфаркта, - нервно ухмыляюсь, опуская дочку на столик, чтобы сменить распашонку. Нам пора бы одноразовые использовать, потому что в ванной уже собралась целая гора грязной детской одежды.

- Нет уж, увольте, возмущенные и хронически недовольные отцы в мою сферу обязанностей не входят, - ехидно хмыкает Вика, осторожно снимая с плеч испачканный пиджак. Двумя пальцами оттягивает мокрую ткань блузки, облепившую верх ее груди. - Для начала давайте попробуем сменить смесь. Когда выздоровеете, сдадим несколько анализов, а дальше посмотрим. Будем контролировать набор веса, график кормлений и ваше самочувствие. Не беспокойтесь, наладим работу желудочка.

Подходит к Алиске, слабо отталкивает меня плечом от собственной дочери, склоняется над ней и ощупывает голый животик. Послушно отхожу, чтобы найти в шкафу последнюю чистую футболку. Мне их тоже катастрофически не хватает, но эту… я подаю опешившей Вике.

- Иди в душ, в таком виде я тебя к младенцу не подпущу, - возвращаю ее же фразу и вижу, как мягкая улыбка трогает пухлые, напряженно поджатые губы. – Антисанитария, - с упоением отчитываю молодого врача, отомстив ей за наш недавний разговор. Теперь мы меняемся местами.

- Если можно, я застираю у вас блузку? – смущенно спрашивает вместо того, чтобы спорить и сопротивляться. Мне импонирует ее уравновешенность и мудрость.

- Да, и повесь на змеевик, если найдешь там место. За ночь высохнет, - инструктирую деловито и возвращаю дочку в кроватку, предварительно сменив ей подгузник. За эти недели я так привык, что ребенок постоянно или ест, или писает, что делаю все необходимое на автомате.

Пока Вика скрывается в душе, я расстилаю для нее постель в отдельной комнате. Здесь никто еще не ночевал, ведь сам я сплю на диване в детской. Не могу ни на шаг отойти от Алисы. Каждый день пролетает как в тумане, и только сегодняшний неожиданно заиграл светлыми красками благодаря неопытному, но очень трудолюбивому врачу с обостренным чувством ответственности.

- Послушайте, Гордей, я не…

Реагирую на скромный мелодичный голос и, импульсивно стиснув пальцы на комплекте постельного белья, оборачиваюсь. Вика нерешительно мнется на пороге. В моей футболке, длинные края которой повязаны узлом на осиной талии. Юбку она решила оставить, видимо, чтобы не щеголять по дому полуобнаженной. Хотя меня это ничуть бы не затронуло – мужик во мне умер и похоронен под гранитной плитой.

- Ты обещала утром к нам заехать, помнишь? – строго произношу и выпрямляюсь, чтобы не смущать ее. Небрежно бросаю одеяло на кровать. - А до рассвета осталось… часа четыре, - указываю на настенные часы. – Если хочешь, позвоню Богданову и отчитаюсь, что его дочь в безопасности.

- Может, хватить акцентировать внимание на моем возрасте? - грозно произносит она, и в эту секунду ее лицо озаряется проблеском молнии. Взгляд мечется в окно, за которым бушует стихия, на дне черных зрачков вспыхивает страх. Маленькая девочка боится грозы, но усиленно прячет свою слабость. – Я останусь исключительно для того, чтобы вы в лихорадке не проспали свою дочь.

- Принято, - подавляю смешок, который провоцирует у меня ее чересчур серьезный, боевой вид. Юная совсем, горячая, дерзкая. Характер как каленое железо. Она станет хорошим врачом. – Спокойной ночи, - огибаю ее по широкой траектории, стараясь больше не касаться, и оставляю одну в комнате.

- И вам, - чуть слышно доносится мне в спину.

Спустя полтора часа я кормлю Алиску, четко по расписанию, которое составила Вика. Стараюсь не шуметь, чтобы не разбудить ненароком плененного нами врача. На доли секунды останавливаюсь у ее закрытой двери по пути на кухню. Прислушиваюсь к звукам и шорохам внутри комнаты. Богдановой не спится, однако все равно я решаю ее не тревожить – пусть отдохнет от моей душной компании.

Закончив все дела и убедившись, что дочка мирно сопит в коконе, я собираюсь вздремнуть. Совсем недолго, не более получаса… Но как только голова касается подушки, меня отрубает так, будто кто-то выключил тумблер.

- Гордей, - сиплый шепот будоражит слух, а рваное дыхание едва уловимо обдает щеку. – Надо вставать, Гордей Витальевич, - летит мне в лицо строже и громче.

Запах легких женских духов вперемешку со стойким лекарственным флером, от которого медикам не избавиться, пробуждает профессиональные ассоциации. Ночное дежурство в клинике, пара часов отдыха после сложной операции, медсестра на посту…

- Подготовь пока пациента к осмотру, я сейчас приду в приемную, - чеканю жестко, накрывая лоб ладонью. Зажмуриваюсь от яркого света, бьющего по сомкнутым векам. Неужели уже утро? Я только лег…

- Боюсь, нашей маленькой пациентке нужен папочка, - доносится мягко и по-доброму.

Такая особенная манера речи, с резкими перепадами от суровых ноток до ласковых, свойственна только одному человеку…

- Хм, Виктория, - лениво приподнимаюсь на локте и часто моргаю, фокусируя поплывшее зрение на девушке, что присела возле моего дивана.

Встречаемся взглядами, и она тут же разрывает мимолетный зрительный контакт. Подскакивает на ноги, одергивает юбку и поправляет лацканы пиджака, на темной ткани которого чуть заметны светлые разводы. На память от Алиски.

- Мне пора на работу, - сообщает так, будто мы живем вместе. И она сейчас уйдет, чтобы вернуться вечером, приготовить ужин, покормить ребенка… На мгновение я замыкаюсь в себе, забывая, кто в этой квартире хозяин.

- Хорошего дня, - отвечаю, как муж со стажем. И яростно растираю руками заспанное лицо, пытаясь взбодриться.

Нехотя занимаю положение сидя, откинувшись на спинку дивана. Выглядываю из-за утонченной фигуры Вики на детскую кроватку в поисках дочки. Кажется, я проспал кормление.

Черт! Отец года!

Почему дочка такая спокойная? Обычно она будит меня криком.

- Алиске я дала смесь и лекарства. Следующий прием через три часа, не забудьте. И следите за температурой, - командует Богданова, будто я совсем безнадежен. – Своей тоже, - добавляет тише, указывая на горсть таблеток для меня.

- Так, а я почему не проснулся? Я даже не слышал, как ты вошла в комнату, - удивленно протираю глаза.

- Вы были заняты тем, что во сне медсестер строили, - с лукавой ухмылкой издевается надо мной, но следом становится серьезнее. – Распишите себе задачи на день и обязательно ставьте будильник. Мужчине сложно привыкнуть к режиму ребенка и откликаться на его потребности, это нормально, ведь у вас элементарно нет материнского инстинкта и чуткости. Привычка обязательно выработается, но нужно время. И наймите няню, наконец, иначе загоните себя, - морщит аккуратный нос, недовольно окидывая меня, помятого и сонного, прищуренным взглядом.

- Не понимаю, ты сейчас раскритиковала меня или приободрила? – выгнув бровь, смотрю на нее исподлобья. Мне становится не по себе от ее пристального внимания – начинаю чувствовать себя совсем потерянным для общества элементом.

- Всего лишь констатировала факт, не следует воспринимать мои советы в штыки. Я вам не враг. В моих интересах, чтобы вы скорее выздоровели, а у меня было меньше работы, - снисходительно улыбается мне с высоты своего роста. – Я постирала детские вещи, а ваши только успела загрузить в машинку, развесите позже, когда прозвучит сигнал. Лекарства для Алиски оставила на кухонной столешнице, рядом с бутылочками и смесью, - делает паузу, чтобы добить меня своей заботой и поставить в неловкое положение. – На плите куриный бульон. Это для вас.

Нервно кашляю от неожиданности и легкого шока. Подаюсь вперед, облокотившись о колени и свесив кисти между широко расставленных ног. Понимаю, что должен поблагодарить Богданову, но мысли путаются в разрывающейся от мигрени голове, а слова острыми костьми застревают в горле.

Замираю, уставившись на нее, как баран. Наверное, в моих глазах бегущей строкой мелькает череда вопросов, но я не в силах озвучить ни одного. Так и хороню в себе искренние удивления.

Зачем ей все это? Могла бы не делать…

Легкий взмах длинных, изогнутых ресниц, шумный вздох – и Вика молча уходит, попрощавшись со мной коротким кивком.

- Я провожу, - растерянно говорю ей вслед.

- Не надо. Я захлопну дверь, - оборачивается на пороге, мило улыбнувшись. - Жду вас на приеме.

Некоторое время просто сижу, не шевелясь, и смотрю на пустой дверной проем. Ощущение, будто мне только что показали нечто важное, поманили перед носом - и тут же забрали.

Это была демоверсия домашнего уюта. Наверное, я заплатил бы за полную. Но Вика не нянька. Она не нанимается и не продается. Вряд ли вообще вернется после тяжелой вчерашней ночи.

- Жаль, - выдыхаю вслух, чувствуя опустошение.