Ненужная мама. Сердце на двоих

Глава 33

Виктория

Какофония детских криков разносится по саду. Я замираю в ступоре, не зная, как поступить. То ли помочь Гордею и спасти его от непривычно капризных двойняшек, то ли успокоить плачущую Алиску на моих руках, то ли… просто сбежать. Впервые чувствую себя беспомощной, словно не было ни педиатрии, ни беременности, ни почти двух лет материнства. Смотрю на самых любимых деток на свете – и погружаюсь в шок от их поведения.

Приглашая Гордея с Алиской, я была уверена, что тихая, милая и добрая крошка подружится с двойняшками. Думала, они быстрее найдут общий язык, ведомые зовом крови.

Родные люди, а борются за родительское внимание, как непримиримые враги.

Чем дольше слышу плач малышей, тем острее боль в груди. Растерянно смотрю на Гордея, который, несмотря ни на что, не отпускает Руса и Виолу. Наоборот, крепче обнимает их, по-отечески целует в мокрые, красные щечки.

Картина настолько уютная и семейная, что я тоже не могу сдержать слез. Мои самые смелые мечты оживают, играют яркими красками и согревают израненную душу. Уткнувшись носом в макушку Алисы, рвано вздыхаю, подавляя всхлипы. Ловлю на себе тревожный взгляд Гордея.

- Вика, все хорошо, - пробивается сквозь детские возмущения его уверенный, бархатный голос. – Это же дети, и они пока не могут сориентироваться, что происходит. Делят родителей, не понимая, что мы их любим всех одинаково, - тепло улыбается.

Уголки моих губ невольно тянутся вверх. Запоминаю Гордея таким – настоящим отцом, внимательным мужчиной, раскаявшимся человеком. Исцеляющий жар растекается по венам, сердце успокаивается, будто скиталось все эти годы, рвалось на части, не зная, к какому берегу прибиться, а теперь обрело наконец-то родной дом.

«Я не хотел рисковать ей! Я просто не мог опять потерять женщину, которую полюбил», - шелестят в ушах его слова вместе с шумом ветра.

Неужели не послышалось? Он выглядит и ведет себя так, словно мы и правда ему дороги.

Может, стоит дать нам шанс? Ради детей…

- Все хорошо, - соглашаюсь, повторяя его же фразу, как мантру.

- Так, родные, - произносит Гордей по-доброму, но достаточно громко, чтобы дети отреагировали. – Будем дальше плакать или пойдем разбирать подарки? Любите игрушки?

- Пода-ки, - встрепенувшись, Алиска вытягивается на моих руках. – Дай мой, - протягивает ладошку.

- Ца-ца? – переводит на свой язык Виола. – Дя! – часто кивает и улыбается, забыв о слезах, застывших на румяных щечках.

И только Рус остается непреклонен. Надув губки и вжав подбородок в шею, исподлобья посматривает на Гордея. Кружит по нему взглядом, косится на руки в поисках обещанных подарков. Его внутренняя борьба отражается на напряженном личике. С одной стороны, сынок хочет показать, что не продается, а с другой… ему дико любопытно, что же принес папа «Бяка».

- Я очень хочу подарки! – с придыханием восклицаю, подыгрывая Одинцову. – Кто быстрее в дом

Спускаю Алиску на траву, и Гордей следует моему примеру, осторожно приседая с двойняшками и освобождая их из объятий. Детская жажда соперничества переключается в другое русло, и теперь они наперегонки мчатся к двери, которую не закрыл за собой отец. Неуклюже перебирают ножками, визжат в пылу азарта и начинают хихикать. Главное, чтобы эти три торпеды деда с ног не сбили – он у нас тоже после болезни.

- Да уж, сложно, - чуть слышно выдыхает Гордей, поднимаясь с корточек и оттряхивая брюки.

Становится рядом со мной, как бы невзначай уложив руку на талию, приобнимает уверенно и по-хозяйски, будто мы женаты сотню лет. Не сопротивляюсь, малодушно впитывая давно забытое тепло любимого мужчины. Запечатлеваю момент в душе и памяти. Мы вместе смотрим детям вслед, давая себе секунду передышки. Сейчас мы просто уставшие родители, но… безгранично счастливые. Боковым зрением замечаю его улыбку и самая изгибаю губы.

- У тебя еще есть возможность передумать и уехать, - предлагаю шепотом. - Ворота рядом.

- Никогда, - чеканит он на полном серьезе и резко разворачивается ко мне лицом, чтобы посмотреть мне в глаза. Произносит четко и пылко: - Я хочу получить шанс остаться.

- Гордей, я не…

Что «не»?

Не прощу? Не знаю? Не могу довериться?

Или не хочу больше сопротивляться?

Тону в расплавленной платине его глаз, чувствую острый недостаток кислорода, но не в силах даже сделать вдох. Легкие сковывает спазмом, кровь замедляет свой бег, весь организм впадает в анабиоз.

Мыслями улетаю в палату реанимации, где мне запускали сердце…

«Я не хотел рисковать ей»…

Гордей берет меня за плечи, скользит ладонями вверх, к шее, большими пальцами проводит по моему подбородку, слегка приподнимая его. Наклонившись, касается моих губ своими. Нежно, почти невесомо, осторожно, будто нарушает закон. Обжигает горячим, рваным дыханием. Целует, как вор, похитивший мое сердце. Понимает, что не имеет на это права, но не может остановиться.

Мои руки, что висели плетьми вдоль тела, вдруг непослушно взметаются вверх. Пальцы судорожно сжимают неидеальный хлопок рубашки, выглаженной кое-как, наспех. Спустя годы Одинцову все еще не хватает женской руки. Это видно и чувствуется.

Одинокий. Брошенный. Ничей.

- Прости меня, Вик. Пожалуйста, - оторвавшись от губ, покрывает жалящими поцелуями мое лицо. – Прости, если сможешь когда-нибудь…

Соприкасаемся лбами, почти не дышим. Сначала смотрим друг другу в глаза, а потом я не выдерживаю и опускаю ресницы.

Гордей порывисто обнимает меня, словно соскучился по обычному человеческому теплу. Я тоже. Так сильно, что прижимаюсь к нему всем телом, уткнувшись носом в пульсирующую жилку на его мощной шее. Отпускаю заточенные в груди чувства наружу.

Кажется, нам никогда не было так уютно и хорошо вместе, как в эту секунду. Постоянно что-то стояло между нами. Мешало, болело, терзало. А сейчас… полный штиль. Наш корабль, перенесший шторм, останавливается посреди открытого моря. Выбирает курс.

- Мо-о-ой! – доносится истошный вопль из дома.

- Да-а-ай! – вторит ему другой голосок.

- Ма-а! Па-а! – звучит нескладно, но громко, как расстроенный хор.

Встрепенувшись, мы одновременно поворачиваемся в сторону массивных дверей, которые не в состоянии заглушить детские капризы.

- Думаю, Егору Натановичу нужна помощь, - тихо смеется Гордей, напоследок целуя меня в щеку, мягко и целомудренно. Ловлю хриплые, бархатные нотки, впитываю их и понимаю, что впервые слышу его смех, такой искренний и живой.

- Кто бы нам помог, - вздыхаю с улыбкой, спрятав удивление под невинной шуткой.

- Хочешь сбежать? Ворота рядом, - возвращает мою же фразу, а при этом обнимает меня одной рукой за плечи и ведет в дом, где уже стихают детские крики. Вопреки опасениям, дедуля быстро находит подход к внукам.

- Поздно. Отдохнем не раньше, чем отправим всех троих во взрослую жизнь, - выпаливаю, не заметив, что подсознательно присвоила себе Алиску. И ее отца. Объединила нас всех в одну семью, будто так и должно быть.

Смеемся с Гордеем вместе. В унисон.

Осекаемся, переступив порог, но, судя по настороженному выражению лица папы, он все слышал. Ничего не говорит, а лишь окидывает нас долгим, просвечивающим насквозь взглядом. Переключается на подбежавшую к нему Алиску, подхватывает ее на руки и усаживает на колени. Малышка подбирается вся, ковыряет цветастую юбочку маленькими пальчиками, стеснительно опуская голову. Двойняшки, бросив разорванную коробку, ревниво наблюдают за гостьей, покусившейся теперь и на их деда.

- Замечательная девчушка. Вот тебя я в семью охотно принимаю, - с добрым смешком обращается он к раскрасневшейся Алиске, а после косится на Гордея, словно намекая, что его – нет. И тот считывает немое послание, мрачнеет мгновенно. Впивается пальцами в мое плечо, словно оставляет свои метки, как дикий зверь, и не хочет отпускать, но, когда я вздрагиваю, нехотя убирает руку.

- Пап, давай обедать? – зову преувеличенно бодро. Пытаюсь смягчить их противостояние легкой, теплой улыбкой, но они хмуры и непробиваемы, как две скалы.

Мне категорически не нравится настрой мужчин – детской войны хватает с лихвой, чтобы еще отвлекаться на взрослую. Лучше пусть займут рты едой, чем руганью и взаимными претензиями. Я слишком люблю их обоих, чтобы принимать чью-то сторону, поэтому в случае скандала не испытаю ничего, кроме боли.

- Пойду проверю, как там наш гусь с яблоками в духовке поживает, - уловив мой намек, папа пересаживает Алиску на диван, потрепав по растрепавшимся хвостикам, вручает ей куклу из пакета, а сам шагает в сторону кухни.

Поравнявшись с Гордеем, неожиданно и резко останавливается, будто забыл что-то. Оборачивается и, укоризненно покачав головой, по-отечески похлопывает его по плечу, как заблудшего сына. Наклоняется, быстро шепнув пару слов, которые я не успеваю различить, и уходит.

- Все нормально? – взволнованно уточняю у задумчивого Одинцова.

Кивает, не вдаваясь в подробности, и переключается на детей.

- Па, ма, - зовет наша самая старшая, не справившись с упаковочной бумагой. – Па-ма-ги, - четко выговаривает по слогам, вкладывая в известное слово новый смысл. Кто же еще поможет, если не родители?

Вместе мы принимаемся разворачивать подарки. Алиска с Виолой сначала не могут поделить кукол, но после долгих уговоров все-таки садятся играть вместе. Старшенькая идет на уступки, а младшая наконец-то принимает сестричку. Рус держится особняком. Забирает плюшевого интерактивного медведя на батарейках, игрушечный набор юного врача – и устраивается на коврике чуть поодаль от нас, чтобы Гордей не подсматривал. Однако отвергнутый папочка все равно украдкой следит за сыном с тоской и затаенной надеждой.

- Вы поладите, - успокаиваю его, считывая все переживания без слов, и провожу ладонью по зажатому плечу. – Характер… - набираю полные легкие, чтобы на одном выдохе выдать: - твой.

- Ты слишком добра ко мне, Вика, я этого не заслуживаю, - горько усмехается, накрывая мою руку своей. Поглаживает пальцы.

«Потому что люблю», - проглатываю неуместное признание и, вспыхнув до корней волос от собственных мыслей, решаю оставить его ненадолго с детьми. Сославшись на то, что хочу помочь отцу с обедом, я покидаю гостиную.

Когда возвращаюсь, то чуть не выпускаю тарелки из рук, удивившись представшей перед моими глазами картине.

Гордей свободно устроился прямо на полу, согнув одну ногу в колене, в окружении детей. Девочки обложили папочку кукольными принадлежностями, крохотными платьицами и разноцветными резинками, а сами прижались к его бокам с двух сторон, устав от игр. Напротив – сосредоточенно пыхтит Рус, склонившись над растрепанным медвежонком. На шее у него – игрушечный стетоскоп, а на коленках – медицинский чемоданчик. Вокруг валяются лохмотья пухового наполнителя, батарейки, оторванные этикетки. Видимо, наш любознательный мальчик в очередной раз решил посмотреть, что у игрушки внутри. Он так все в доме перепотрошил – ни ругань, ни уговоры не помогают.

- Хм, сынок, надеюсь, это была операция, а не вскрытие, - задумчиво тянет Гордей, а у меня сердце млеет от его ласкового «сынок». Усмехнувшись, он поднимает несчастного мишку, ставит батарейки на место, поправляет липучку. - Патологоанатомов у нас в роду, насколько я знаю, нет…

- Значит, будут, - гремит голос отца за спиной. Он неспешно обходит меня и несет ароматного гуся к столу, ставит блюдо четко посередине. - Не такая уж плохая специальность. Единственный врач, который не несет груз ответственности за здоровье и жизнь человека, - продолжает размышлять вслух, и каждое его слово хлестко бьет по Одинцову, как безжалостная оплеуха со всей силы. - Ему не надо принимать роковое решение, которое может как спасти, так и разрушить чью-то судьбу.

- Может, вы и правы, - выдыхает Гордей, облокотившись о колено. И добавляет, будто сдаваясь: - Видимо, не ту профессию я выбрал.

- Не говори так, - строго осекаю его, передаю стопку тарелок папе, а сама подхожу к Гордею со спины. - Ты спас моего брата, - опускаюсь рядом, уложив ладонь между его лопаток. Нежно веду по спине вниз, чувствуя каждый позвонок под пальцами. Одинцов слишком напряжен, будто каменный истукан. Смягчается от моих прикосновений, но ненадолго.

- Садитесь за стол, обед остынет, - бурчит отец, а я лишь слабо ухмыляюсь. Сейчас он похож не на заслуженного врача страны, а на вспыльчивого ревнивого родителя, который переживает за дочь.

* * *

Не замечаю, как в домашних хлопотах пролетает оставшаяся половина дня. Вечером мы все, уставшие и измученные малышней, собираемся в беседке на улице. Рассаживаемся на подушках, укутываемся в пледы. Папа беседует с Гордеем на медицинские темы, я не вникаю. Лишь бы не ссорились. С трудом борюсь со сном, забравшись с ногами на широкую скамью. На свежем воздухе после насыщенного дня у организма садится зарядка. Кажется, не только у меня…

Алиска засыпает на коленях у Гордея, прижавшись к его торсу, пока он жестикулирует руками, активно объясняя что-то отцу. На малышку папин голос действует как колыбельная. Пока любуюсь ими, двойняшки возятся рядом со мной, забираются под плед, ощупывают меня ладошками, и я слишком поздно догадываюсь, чего они хотят.

- Ма, титя! – громко командует Русланчик, пока Виолетта молча находит мою грудь и зарывается носиком в декольте.

Становлюсь багровой от смущения. Слушаю внезапно повисшую тишину, чувствую на себе пронзительный взгляд Гордея, но сама стараюсь не смотреть на него. Неловкая ситуация. Наверное, к таким откровениям наш папочка не готов.

- Я пойду двойняшек уложу, - подрываюсь с места и, взяв за руки полусонных детишек, веду их в дом. Спину буквально прожигает огнем, и я знаю, кто так пристально смотрит нам вслед.

- Я разбужу Алису, и мы поедем, - скованно произносит Гордей, с бархатной дрожью и хрипотцой. - Спасибо за гостеприимство.

- Сядь, - рявкает на него отец. Притормозив на извилистой тропинке, я оглядываюсь, чтобы пресечь на корню его очередную попытку поссориться. Однако он продолжает совершенно другим тоном, добрым и заботливым: - Я постелю вам в гостиной. Нечего ребенка на ночь глядя по городу таскать. Пусть спит дома.

Дома…

Папа все-таки принял их на подсознательном уровне. Не каждый гость получает такое приглашение. Дом у нас только для родных.

Широко улыбаюсь, со спокойной душой оставляя моих мужчин.

Закрывшись в спальне, переодеваюсь и готовлю детей ко сну. Как только прикладываю их к груди, оба сразу засыпают. Это, скорее, добрая традиция, чем необходимость. Но я не спешу прерывать ее, наслаждаясь нашей тонкой связью. Материнство досталось мне дорогой ценой – и я пытаюсь продлить каждое мгновение, проведенное с малышами.

Осторожно укладываю Руса и Виолу у стены, чтобы случайно не скатились, когда будут крутиться ночью, а сама остаюсь посередине большой двуспальной постели, повернувшись на бок, лицом к ним. Половина матраса позади меня остается свободной, однако за ночь двойняшки успеют «попутешествовать» по всей площади – им только волю дай. Вспоминаю, как они с первого дня жизни вопили в ограниченном пространстве коляски или кроватки, постоянно тянулись ко мне, поэтому пришлось подстроиться, чтобы хоть изредка отдыхать с ними.

Прикрываю глаза, убаюканная сопением малышей, мягким шумом и тихими перешептываниями, доносящимися из гостиной. Улыбка трогает мои губы от осознания того, что там, за дверью, Гордей с Алиской. Родные…

- Мам, хотю с тобой, - пробивается тонкий голосок сквозь затуманенное дремой сознание.

Спросонья не сразу понимаю, что происходит. Слышу топот маленьких ножек, ощущаю, как слегка проминается и пружинит матрас, чувствую тепло внизу живота. Часто моргаю, опуская взгляд.

- Алисонька? – ошеломленно лепечу.

Обняв меня за бедра и уткнувшись лицом в пупок, она устроилась с нами на постели. Как недостающее звено единой цепочки. Как деталь пазла. Частичка мозаики. Теперь картинка становится полной.

Мне ее не хватало…

- Папа тебя не потеряет? – ласково шепчу, накрывая рукой ее макушку и перебирая пальцами распущенные волосы. С любовью окидываю взглядом детей. Мои крошки, все втроем уместились. Лишь бы не пинали друг друга посреди ночи.

- Па хапит, - жалуется Алиса, и я с трудом подавляю смех, когда она забавно похрюкивает носиком, пытаясь имитировать храп.

- Неправда, - чуть слышно шелестит со стороны незакрытой двери, и на пороге появляется Гордей. Наблюдает за нами, опершись о косяк, а потом все-таки подходит ближе и садится на пустую половину кровати. – Сбежала от меня, очень хотела к тебе, - виновато объясняет.

- Пусть, - поглаживаю по голове свернувшуюся клубочком Алиску, накрываю ее уголком простыни. Посматриваю на сопящих рядом двойняшек, и на душе вдруг так хорошо становится, будто огромный булыжник, что душил меня все это время, наконец-то слетел и осыпался каменной пылью. Свободно дышу полной грудью. – Места здесь всем хватит.

Оглядываюсь на Гордея, изучаю его лицо, окутанное сумраком. Некоторое время смотрим друг на друга в полной тишине, будто видим впервые и заново узнаем. Одинцов отмирает, подается ко мне, опираясь на локоть, и невесомо целует в плечо. На мне лишь хлопковая ночная рубашка на бретельках, поэтому прикосновение его горячих губ к голой коже прошибает все тело разрядом тока.

Вздрагиваю, покрываясь россыпью мурашек. Гордей заботливо накрывает меня тонким пледом, ложится сзади и обнимает.

- Не боишься отца? – уточняю испытывающе.

- Я уже не в том возрасте, чтобы прятаться от родителей любимой, - четко чеканит, обезоружив меня трепетным признанием.

Прижимается горячим торсом к моей спине. Уткнувшись носом в затылок и зарывшись в спутанные, длинные волосы, разметанные по подушке, он почти сразу отключается, словно путник, нашедший ночлег после долгих странствий. Засыпает спокойно и глубоко. Понимаю это по равномерному дыханию и ослабленной ладони на моей талии.

Надо бы прогнать незваного гостя, но… я касаюсь подушечками пальцев его руки, провожу по предплечью, рисуя невидимые узоры между жестких волосков. Осмелев, обхватываю широкую ладонь и прижимаю ее к себе, фиксируя под грудью.

Как же хорошо, боже, только не отнимай их у меня. Я не переживу это снова…