Предназначенная невеста

ГЛАВА 10

Зара

Два месяца спустя

Комната гудит от волнения. Здесь собрались все Ивановы, Марино, О'Мэлли и О'Конноры, включая членов семей, которые живут в Ирландии.

Я пробираюсь сквозь толпу, ведя светские беседы, пока не встаю в очередь из людей, желающих поздравить Кинсли и Кайли Ивановых. Это похожие друг на друга как две капли воды двадцатиоднолетние близняшки Сергея и Коры. Сегодня их выпускной из колледжа, и обе решили пойти по стопам матери. Они выбрали престижный университет в Нью-Йорке и осенью поступят на юридический факультет.

— Поздравляю. Я буду скучать по вам, когда вы уедете в Нью-Йорк, — говорю я им, когда Оберт и Селена Ивановы отходят в сторону, позволяя мне обнять девочек.

— Спасибо. Я с нетерпением жду возможности выбраться отсюда, — говорит Кинсли, откидывая длинные тёмные волосы за плечо и бросая взгляд через комнату на Киана, старшего сына Киллиана.

Кайли толкает ее локтем.

— Что? — восклицает Кинсли.

— Не будь такой очевидной, — упрекает Кайли.

Я наклоняюсь к Кинсли и поддразниваю:

— Я думала, ты вернула кольцо Киану.

Она ухмыляется.

— Вернула. Он ведь тогда плакал, помнишь?

Я смеюсь, вспоминая, как в пятилетнем возрасте они сделали кольца из проволок, а в десять лет поссорились из-за какой-то ерунды, и Кинсли драматично вернула свое кольцо прямо на рождественской вечеринке.

С тех пор между они то спорят, то заигрывают, любовь и ненависть в чистом виде.

— Вам стоит попробовать быть добрыми друг к другу постоянно, а не только время от времени, — предлагаю я.

Кайли усмехается.

— Она и так слишком добра к нему в последнее время.

Щеки Кинсли заливает румянец. Она бормочет:

— Заткнись.

Я наклоняюсь ближе.

— Что я пропустила?

Кинсли закатывает глаза, заявляет:

— Ничего, — и бросает на Кайли предостерегающий взгляд.

Кайли просто ухмыляется.

Кинсли меняет тему, с игривыми нотками в голосе предлагая:

— Может, устроим подмену и посмотрим, сколько времени ему понадобится, чтобы нас различить? Его это бесит.

Я выгибаю бровь.

— Вы до сих пор так людей разыгрываете?

— Иногда, — признается Кинсли.

Кайли пожимает плечами.

— Здесь больше нечем заняться. Скукотища.

Я откидываю голову назад.

— Мы в Чикаго. Как это может быть скучно?

Кинсли говорит:

— В Нью-Йорке будет намного веселее. Там гораздо больше возможностей.

— Не знаю. Я выросла там, но предпочитаю Чикаго, — замечаю я.

— Кайли! Кинсли! Сюда! — раздается голос Ромео, старшего сына Джанни Марино. Он стоит рядом с Кианом, и оба выглядят так, словно замышляют что-то недоброе.

Девочки переглядываются, потом смотрят на меня.

— Ну, не стойте тут из-за меня. Идите, — велю я.

— Еще раз спасибо, что пришла. Поговорим позже, — говорит Кинсли, обнимая меня.

Кайли следует за ней, и я наблюдаю, как они исчезают в толпе тел.

В Aspen, новом ресторане Максима Иванова, который он назвал в честь своей жены, настоящий аншлаг. Максим не пожалел средств и работал над проектом вместе с Анной, женой Дмитрия. Она превратила это место в один из самых роскошных ресторанов Чикаго, и каждый раз, когда я здесь, меня поражают сложные детали и вещи, которые я раньше не замечал.

Я оглядываюсь в поисках собеседника и вдруг сталкиваюсь с Аспен.

— Ой! Прости! — ахаю я.

Она сияет.

— Я тоже рада тебя видеть.

— Я бы не пропустила это событие, — отвечаю я, и мы обнимаемся.

— Твои мама и папа уже здесь? — спрашивает она.

У меня сжимается живот. В последние месяцы я почти не разговаривала с родителями. Мой план на вечер, избегать их любой ценой.

— Еще нет. Я как раз любовалась рестораном. Он всегда поражает меня.

С горящими глазами она говорит:

— Спасибо. Максим всегда перебарщивает со своими подарками, ты же знаешь. — Она улыбается, и ее улыбка полна любви и признательности к мужу.

— Зара, — раздается голос отца позади меня, и у меня учащается пульс.

Аспен переводит взгляд с меня на него и радостно восклицает:

— Шанель! Лука! Рада вас видеть.

Они обнимаются, а я лихорадочно обдумываю, как сбежать, не слишком выдавая себя, но вариантов у меня нет.

Придется разбираться с этим прямо сейчас.

Напряжение, которое я чувствую при каждом разговоре с родителями, нарастает. На следующий день после того, как я ушла из их квартиры, мама позвонила мне. Она утверждала, что мой отец рассказал ей все, что ей нужно было знать, и что у них нет никаких секретов. Но что именно он сказал, она так и не объяснила.

Я спросила, есть ли у отца другая семья и есть ли у меня сестра где-то там.

Она ответила, что я его единственный ребенок.

Тогда я потребовала объяснений насчет той женщины с младенцем.

Она заявила, что это не мое дело и отказалась обсуждать это дальше.

Я разозлилась, а она настаивала, чтобы я сказала, кто дал мне те фотографии. Как и отец, она беспокоилась о моей безопасности.

Я снова солгала, что не знаю. После этого наш разговор зашел в тупик.

Я по-прежнему в неведении. Каждый раз, когда они выходят на связь, я требую правды.

И каждый раз получаю один и тот же ответ.

Они отказываются мне что-либо говорить, и я продолжаю злиться.

Впервые в жизни я не знаю, верю ли я своей матери. Действительно ли отец рассказал ей все? Или он солгал? Если женщина и ребенок на той фотографии, не его другая семья, то кто они и почему он не может сказать мне? И почему он выглядел так, словно дружил с Абруццо, людьми, от которых меня всю жизнь велели держаться подальше?

Эти тайны разрушают наши отношения. И чем дольше они заставляют меня вариться в собственных мыслях, тем сильнее я убеждаюсь, что совершенно не знаю своего отца. А моя мать? Она вообще его знает? Или она просто наивная женщина, которую он обманывал все эти годы?

Эта мысль причиняет боль, гораздо сильнее, чем я ожидала.

Отец притягивает меня в объятия, но я не отвечаю ему взаимностью. Он шепчет мне на ухо:

— Зара, пора отпустить это.

Я молчу. Мы уже не раз обсуждали это, и я устала от споров, но это не значит, что я прощаю его. Пятнадцать лет я хотела знать, кто и где мой отец и почему его не было в моей жизни. Когда он, наконец, появился, я полюбила его безоговорочно. Я простила его и верила, что он будет держаться подальше ради моей безопасности. Я дала шанс истории, которую рассказывали мне родители. Но после того, как увидела те фотографии, я поняла, что не смогу вернуться к прежнему доверию без объяснений.

Лицо отца мрачнеет, когда он понимает, что я не уступлю.

— Обними свою маму. Ей больно от того, как ты с ней обращаешься, — велит он.

— Она не жертва. И ты тоже, — отмечаю я.

— Ты отдаляешься от нас, — обвиняет он.

— Лука, не сейчас, — вмешивается моя мама, подходя ближе.

Я действую механически.

Она обнимает меня, и я едва касаюсь ее в ответ.

В каком-то смысле я злюсь на нее даже больше, чем на отца.

— Как ты, дорогая? — спрашивает она.

— Нормально. Много работаю.

— Ты с кем-нибудь встречаешься?

— Извините, я вижу кое-кого, с кем мне нужно поговорить, — лгу я, вырываясь из разговора и ругая себя за то, что вообще пришла.

Я думала остаться дома, но не хотела проявлять неуважение к Кинсли, Кайли или кому-либо из Ивановых.

Кора сыграла важную роль в моей карьере. Она была моим наставником и дала мне работу в своей юридической фирме. Я стала лучшим адвокатом благодаря ее советам.

Кроме того, я нянчилась с девочками и их младшим братом Дионом, когда Кора и Сергей уезжали на свои каникулы. Пропустить их выпускной было бы неправильно. И я горжусь ими. Но прямо сейчас сожалею, что пришла.

Я приближаюсь к бару, и передо мной появляется официант с подносом шампанского. Я беру два бокала, один залпом выпиваю и тут же ставлю его обратно на поднос.

Официант, которому, вероятно, столько же лет, сколько и девушкам, усмехается. Он игриво поднимает брови и спрашивает:

— Плохой день? — при этом его взгляд скользит вниз, явно оценивая мою грудь.

— Нет, — отвечаю я, затем пробираюсь сквозь толпу, перебрасываясь ничего не значащими фразами.

— Вот ты где, — щебечет Фиона, появляясь рядом с полуполным бокалом голубого мартини.

— Слава богу, я тебя нашла. Мои родители здесь, — говорю я.

— Вы все еще в ссоре? — спрашивает она.

— Да.

— И ты говорила, что это связано с... — она многозначительно улыбается, приподнимая брови.

Я делаю большой глоток шампанского, злясь на себя. Фиона ничего не знает о Преисподней. Я не рассказывала ей ничего, кроме того, что у меня проблемы с родителями. Однажды, напившись, я призналась, что избегаю их, но я промолчала, когда она спросила подробности.

Выражение ее лица становится обеспокоенным. Она подходит ближе и понижает голос.

— Все настолько плохо?

Я бормочу:

— Ты даже не представляешь, — и допиваю шампанское до дна.

— Может, удерем отсюда попозже? — предлагает она.

— Пожалуйста, — говорю я.

Она ухмыляется.

— В городе открылся новый клуб. Давай сходим.

— Звучит неплохо, — отвечаю я, и в этот момент в помещение входит Шон.

Наши взгляды встречаются, и он хмурится, обжигая меня своим презрением с другого конца зала.

У меня внутри все переворачивается. Он не хочет со мной разговаривать. Он вычеркнул меня из своей жизни, и все мои попытки вернуть его расположение провалились. Всякий раз, когда я пыталась, он напоминал мне, что мы больше не друзья, если я не расскажу ему то, что знаю. Я отказывалась, и он велел мне прекратить с ним общаться.

Он считает меня лицемеркой, ведь я сама хочу узнать правду о своем отце.

И он прав. Я действительно лицемерка, и ненавижу себя за это. Но я не могу ослушаться приказов Джона. Я не могу рисковать тем, что ждет меня впереди. Преисподняя хранит все ответы, которые я хочу, и является ключом на все мои вопросы.

— Шон здесь. Давай спросим, не хочет ли он пойти с нами, — говорит Фиона.

Это отличный повод поговорить с ним. Мы пробираемся сквозь толпу, застревая в нескольких коротких беседах. Когда, наконец, добираемся до него, он стоит с Брэксом и Эл-Джеем.

— Ребят, хотите пойти сегодня вечером в новый клуб? — спрашивает Фиона.

Шон бросает на меня взгляд и отвечает:

— Нет.

— Почему бы и нет? Мы там еще не были, — спрашивает Брэкс.

— Будет скучно, — уверенно заявляет Шон.

— Кто сказал? Это место просто кипит, — вмешивается Эл-Джей.

Шон медленно поворачивает голову и смотрит ему прямо в глаза.

— А тебя кто-то спрашивал?

— Почему ты ведешь себя как придурок? — спрашивает Эл-Джей.

— Без причины, — говорит Шон и уходит.

— Извините, — говорит Брэкс и следует за ним.

У меня внутри все трясется. Я не знаю, как вернуть нас к тому, какими мы были. Я бы сделала что угодно, кроме того, что он требует. Потому что, я не могу.

— Что, черт возьми, у него за проблемы? — спрашивает Эл-Джей.

— Не выражайся, — ругается Фиона.

Эл-Джей фыркает.

— Как скажешь. Но серьезно, что с ним?

Она пожимает плечами.

— С чего бы мне знать? Я не его нянька.

— Он твой брат, — заявляет Эл-Джей.

— И что? Это не значит, что я за него отвечаю, — парирует Фиона.

— Мне нужно в туалет, — вру я и выхожу из разговора.

В комнате внезапно становится слишком жарко. Воздух в легких застаивается. В этом зале слишком много людей, с которыми я сейчас в ссоре. Обычно каждый здесь, мой друг или семья. Но сегодня я не чувствую их любви. Вместо этого внутри гудят тревога и злость.

Я пробираюсь через толпу, выхожу в коридор и запираюсь в ванной. Я опускаю крышку и сажусь на унитаз, прячась. Упираюсь локтями в колени, закрываю лицо руками и зажмуриваюсь, ругая себя за то, что пришла. Надо было остаться дома. Сказать, что заболела, и просто отправить близнецам подарки. Я могла бы сводить их на ужин в другой день.

Мой телефон внезапно разрывает знакомая французская мелодия. Ее часто напевал мой дед — отец мамы. В детстве я была близка с бабушкой и дедушкой. В каком-то смысле они помогали маме растить меня. Когда умер мой дедушка, я поставила эту песню в качестве оповещений.

Я открываю сумочку и достаю телефон.

Неизвестный: Выйди в переулок.

Грудь сжимается, сердце колотится. Я покидаю кабинку, мою руки и смотрю на свое отражение. Несколько раз глубоко вдыхаю.

Может, мне не стоит идти?

Но я должна.

Мой телефон снова завибрировал.

Неизвестный: Приходи одна.

Сейчас или никогда.

Я выхожу из ванной, направляюсь к выходу, проверяю, чтобы за мной никто не следил, и распахиваю дверь.

На мотоцикле сидит мужчина. Он весь в коже, лицо скрыто под шлемом. Он протягивает мне второй шлем.

— Надень.

— Я в платье, — замечаю я, опуская взгляд на свое черное мини и шпильки.

Он фыркает.

— Выбирай. Хочешь ответы или нет?

Я смотрю на него.

— Время не ждет, солнышко. Три, два...

Я хватаю шлем, надеваю его и поднимаю ногу над седлом мотоцикла. Платье сбивается в складки на талии, но нет времени беспокоиться об этом.

Как только я обхватываю его руками, он срывается с места.

Я вжимаюсь в его спину и зажмуриваюсь. Я ненавижу мотоциклы. Отец всегда говорил держаться от них подальше, утверждая, что они слишком опасны. Пина и Тристано Марино попали в аварию на одном из них, и она на некоторое время потеряла память. Это случилось до того, как папа вошел в мою жизнь, но ему не пришлось долго меня уговаривать держаться подальше от байков.

К счастью, мы проезжаем всего несколько кварталов. Он заезжает в парковочный гараж, и я облегченно выдыхаю. Но тут замечаю рядом затемненный внедорожник.

Дверь открывается.

Другой мужчина приказывает:

— Садись.

Моя тревога вспыхивает с новой силой. Но я не задаю вопросов. Я проскальзываю внутрь и закрываю дверь.

Окно между водителем и пассажирским отсеком закрыто. Машина резко стартует, и я поворачиваюсь к незнакомцу.

У него тёмные волосы, а солнцезащитные очки закрывают его глаза. Он источает опасность. От него веет угрозой, отчего меня передергивает. Под очками к уху тянется свежий шрам.

Он хмурится, глядя на меня.

Я выпаливаю:

— Кто ты?

— Мэтт Джонсон.

— Еще одно распространенное имя, а значит, оно не настоящее, — бормочу я.

Его губы сжимаются в тонкую линию.

Я смотрю в окно, когда мы выезжаем с парковки. Внедорожник увеличивает скорость, и мы мчимся по переулкам быстрее, чем следовало бы.

— Куда мы едем? — спрашиваю я, и мое сердце колотится в груди.

— Сейчас узнаешь, — утверждает Мэтт.

— Пожалуйста, скажи мне, — умоляю я.

Он откидывается на спинку сиденья, складывает руки на коленях и больше ничего не говорит.

Я решаю больше не задавать вопросов. Какой в этом смысл? Очевидно, что он не собирается отвечать ни на один из них.

Мы так и продолжаем поездку, пока не подъезжаем к частному аэропорту. На взлетно-посадочной полосе стоит самолет.

Машина останавливается. Проходит мгновение, и водитель открывает дверь. Он указывает на трап самолета.

Я не задаю вопросов. Молча выхожу, затем осторожно поднимаюсь по ступенькам, чувствуя, как бешено стучит сердце.

Легкое облегчение накрывает меня, когда я переступаю порог, заворачиваю за угол и вижу Сильвию, сидящую в роскошном кожаном кресле. Она сладким голосом произносит:

— Зара, как приятно снова тебя видеть.

— И тебя тоже, — отвечаю я.

Она похлопывает по мягкой коже сиденья рядом с собой.

— Садись, дорогая.

Я не возражаю. Просто сажусь и жду, когда она заговорит.

Долго ждать не приходится. Дверь самолета закрывается, и мы поднимаемся в воздух. Тревога пробегает по венам, с каждой минутой становится все сильнее, пока она молчит. Наконец, я не выдерживаю:

— Куда мы летим?

Сильвия кладет руку мне на бедро и отвечает:

— Я не могу тебе сказать, но не волнуйся. Ты будешь в безопасности.

— Почему ты мне не можешь сказать?

Ее выражение лица наполняется весельем.

— Ты кажешься такой наивной, Зара. Но я-то знаю, что это не так.

— Не так?

Она качает головой.

— Нет. И пришло время тебе сделать выбор, который останется с тобой навсегда.

Страх охватывает меня. Слово «навсегда» пугает по множеству причин.

— Я не понимаю, — признаюсь я.

Она ухмыляется.

— Ненавижу, когда ты говоришь загадками, — добавляю я.

— Скоро все обретет смысл.

Она протягивает мне папку, ту самую, что была в моем доме.

Я ошарашенно смотрю на нее:

— Как ты это достала?

Она высокомерно поднимает бровь.

— Ладно, забудь, глупый вопрос.

Она мягко смеется.

— Ах, наконец, ты начинаешь понимать, как все устроено. — Она указывает на папку. — Какой вариант тебе больше нравится? Я все гадала об этом с нашей последней встречи. Знаю, ты их изучала.

Мое лицо заливает жар. Я ненавижу тот факт, что она, похоже, знает обо мне все. Я обыскал всю свою квартиру в поисках камер или микрофонов, но не нашла ничего. И все же и она, и Джон, кажется, знают каждый мой шаг. Мне это не нравится. Я не понимаю, как это возможно. Это не имеет смысла, сколько бы я ни ломала над этим голову.

Когда я не отвечаю ей, она добавляет:

— Не волнуйся, Зара. Неважно, кого ты выберешь, так что перестань мучить себя этим. Кем бы ни оказался твой выбор, он будет правильным.

У меня по коже пробегает холодок.

— Почему?

Она медленно пролистывает папку, так, чтобы я увидела каждого мужчину, а затем захлопывает ее и пронзает меня испытующим взглядом.

— Они должны сначала выбрать тебя, прежде чем ты выберешь их. Так что тот, кому ты скажешь «да», будет правильным.

Сказать «да».

Мой желудок сжимается

— Выбрать меня для чего, — требую я ответа, но боюсь его. Этот вопрос не дает мне покоя по ночам. Я могу придумать слишком много ужасных вариантов того, что означает их выбор.

Она не отвечает.

— Пожалуйста, скажи мне. Ответь на мой вопрос.

Сильвия наклоняется ближе, ее губы дергаются в полуулыбке.

Напряжение между нами растет, сердце бешено колотится.

Ее самодовольное выражение становится еще более вызывающим.

— Говори, — требую я.

Уверенным тоном она произносит:

— Ты выйдешь замуж за одного из них.

Я начинаю смеяться. Это нервный смех. Затем я заявляю:

— Нет, я не выйду.

Ее лицо становится жестким, голос тоже.

— Выйдешь. Выбор останется за тобой, но свадьба состоится.

— И почему же? — спрашиваю я, злясь и не желая ничего подобного.

— Ты хочешь знать правду, — утверждает она.

Я упираюсь и повторяю:

— Я не выйду замуж ни за одного из них.

Сильвия ухмыляется.

— Ты сделаешь это. Правда перед тобой, и когда придет время, я на сто процентов уверена, что ты скажешь «дa». И знай клятвы в Преисподней это не то же самое, что в обычной жизни.

У меня пересыхает во рту. Я резко спрашиваю:

— Что ты имеешь в виду?

Ее улыбка становится холодной. В глазах вспыхивает нечто, что пугает меня еще сильнее.

Меня накрывает волна тошноты, и я с трудом сглатываю.

Она отвечает:

— Разводов не существует. Отмена невозможна. Это твоя кровь, их кровь и пожизненный союз, который нельзя разорвать.