Предназначенная невеста

ГЛАВА 21

Шон

На следующий день

По телу пробегает дрожь, и я стону.

— Именно так, душа моя.

Зара ухмыляется, замедляя свои движения.

— А что насчет этого?

— Я сказал не останавливаться, — шлёпаю её по попке, но не сильно.

Она взъерошивает мои волосы, продолжая так же мучительно медленно скользить своей киской по моему члену, проведя языком по моим губам.

Я хватаю ее за затылок и заставляю продолжить поцелуй, пока она не начинает всхлипывать и дрожать вокруг моей эрекции.

Хватаю её за бедро, бормочу:

— Ты маленькая вредина.

Она хихикает.

Я начинаю двигать её быстрее, вгоняя себя глубже.

— Шон, — выдыхает она, ее веки трепещут.

Я шлёпаю её по заднице сильнее, и она стонет, ее тело содрогается на мне.

— Тебе это нравится, — подначиваю её, снова шлёпая, одновременно толкаясь в неё.

— Блять! — выкрикивает она, закатывая глаза.

— Вот что бывает, когда ты ведёшь себя как непослушная маленькая вредина. Я должен напомнить тебе, кто здесь главный, — рычу сквозь зубы, толкаясь так сильно, как только могу, когда наши тела сливаются в поту.

— Ш-Шон! — заикаясь, вскрикивает она, её лицо заливается румянцем.

Я в последний раз с силой опускаю её на свой член, и воздух разрывает её громкий стон. Она падает на меня, дрожа в конвульсиях.

Я прижимаю ее к себе, ускоряя её движения, закрываю глаза, бормочу:

— Сексуальная маленькая вредина.

— Шон, — едва слышно шепчет она, уткнувшись лицом мне в грудь.

И всё просто ахуенно.

Она — совершенство.

Я до сих пор не могу поверить, что Зара моя жена. И я ни секунды не трачу зря.

Адреналин заполняет мои клетки, они вот-вот лопнут от напряжения.

Я снова шлёпаю её, мой пульсирующий член уходит ещё глубже в её киску.

Она стонет, её веки дрожат.

— Вот так, — хвалю я, чувствуя, как твердею внутри неё, заставляя её дрожать сильнее и всхлипывать.

Токи наслаждения разрывают мои нервы, эндорфины молнией проносятся по позвоночнику, а яйца сжимаются.

Раздается звонок в дверь.

Ее глаза распахиваются.

— Пусть уходят, — заявляю я, поднимая и опуская ее бедра.

Снова раздается звонок в дверь, и громкий стук наполняет воздух.

Я кричу:

— Да отъебитесь уже!

Ее глаза расширяются.

— Давай, душа моя. Ещё чуть-чуть. — уговариваю её, толкаясь сильнее и шлёпая по попке.

— Шон, я... Ох, черт! — Ее глаза снова закатываются, а тело содрогается сильнее, чем когда-либо. Ее возбуждение заливает мой таз.

— Ты чертовски непослушная маленькая вредина! — хвалю её.

Из дверного звонка непрерывно доносятся звонки и сильные удары.

— Отвалите! — снова кричу я, и в этот момент мои яйца взрываются. Адреналин вырывается из меня, я стону, продолжая двигаться, пока не отдаю ей всё до последней капли.

Ее дрожь постепенно утихает.

Мы пытаемся отдышаться, в то время как звонок в дверь и стук всё ещё продолжается.

— Господи Иисусе. Да провалитесь вы уже! — снова кричу я.

Все ещё покрасневшая, Зара поднимает голову и морщится.

— Может, всё-таки откроем?

— К черту их, — бурчу я, прижимая её губы к своим.

Она хихикает мне в губы.

Но звонок и удары не прекращаются.

Я отрываюсь от её губ, раздражённо рыча:

— Да чтоб вас!

Она слезает с меня и встаёт.

— Куда ты идешь? — спрашиваю я.

Она хватает халат и накидывает его.

— Пойду посмотрю, кто там.

— Какого чёрта, нет, — говорю я, вскакивая.

Она поднимает брови.

— Почему нет?

— Ты только что залила меня насквозь, — указываю я. — Моя жена не пойдет к двери, пахнущая так, будто ее только что трахнули.

Она ухмыляется.

— Правда? Хочешь поспорить?

— Не испытывай судьбу, — предупреждаю я.

Она начинает вальяжно идти к двери.

Я подхожу к ней сзади и прижимаю к стене.

Зара ахает.

— Ты держишь свою голую, сексуальную задницу, пахнущую соком твоей киски, в этой комнате.

Её губы дрожат от сдерживаемого смеха.

— Ты понимаешь, что теперь твоя кожа пропитана моим запахом?

Я ухмыляюсь.

— Ничего, позже ещё пропитаешь. Но из комнаты ни ногой.

Она хихикает.

— Хорошо, дорогой муженёк. Поторопись, пока кто-то не выломал входную дверь.

Я ворчу, раздраженный тем, кто снаружи. Я хватаю полотенце, обматываю его вокруг бедер и направляюсь к входной двери.

— Господи Иисусе! Прекрати это делать, — рявкаю я, затем резко распахиваю дверь и замираю.

Бёрн выгибает брови, насмехаясь:

— Что-то не так с твоим дверным звонком?

— Нет, с моим дверным звонком все в порядке. У тебя проблемы с пальцем?

— Ты не открывал.

— Я был занят, — отвечаю я.

Он усмехается, глядя на мое полотенце.

— Вижу.

— Что такого важного?

— А ты меня не впустишь?

Я ворчу:

— Ладно, входи. — я отступаю.

Он входит в прихожую, закрывает дверь и машет передо мной книгой, заявляя:

— Я принёс кое-что для тебя и твоей жены.

Моё нутро сжимается. Я не люблю сюрпризы от Преисподней. Может, когда-нибудь привыкну, но сейчас я им не доверяю. Поэтому я осторожно спрашиваю:

— И что же это?

— Это законы, которые написал твой отец.

Моя грудь сжимается, а сердце колотится быстрее. Я ошеломлённо смотрю на книгу.

Он снова трясёт ею, как приманкой, спрашивая:

— Ну, не хочешь узнать, какие законы он для нас установил?

Я смотрю на него, признаваясь:

— Даже не знаю, хочу ли. Похоже на ловушку.

Он щурится.

— Никакой ловушки, сынок.

— Точно? Ты в этом уверен? — спрашиваю я.

— Конечно. Зачем мне тебя обманывать?

— А почему бы и нет?

В его глазах появляется боль.

— Ты правда так обо мне думаешь?

Я молчу.

Он скрещивает руки на груди.

— Разве не я прикрывал твою спину все это время?

— Разве? — спрашиваю я, все еще с подозрением.

Гнев вспыхивает, заменяя боль. Он указывает на меня.

— Да. И твой отец был бы разочарован, увидев, что ты сомневаешься в моей верности, когда мы были так близки.

Я выпалил:

— Это ты говоришь, что были близки.

— Мы были близки, — настаивает он строгим тоном.

Я пристальнее изучаю его и спрашиваю:

— Тогда почему моя мать тебя не знает?

Его глаза расширяются.

— Ты спрашивал её обо мне?

Я качаю головой.

— Нет.

— И правильно. Ей не нужно знать. И тебе не стоит её спрашивать.

— Почему это?

— Потому что не стоит вовлекать маму в дела, в которые ей не следует вмешиваться, — утверждает он.

— То есть в книге ничего такого, о чём знала бы мама? Мой отец никогда даже не заикался обо всем этом? — спрашиваю я, не в силах поверить, и хватаю книгу.

Он колеблется.

Холодок пробегает по моей спине.

— А. Значит, есть что-то, о чем она знает?

Он пожимает плечами.

— Я не знаю, что происходит в браке.

Я усмехаюсь.

— Правда? Странно, почему-то кажется, ты многое знаешь о моём.

Он морщит лоб.

— Нет, не знаю, сынок.

Я молча сверлю его взглядом.

Он сдаётся первым:

— Вот правила. Вам с Зарой нужно выучить их наизусть. Их написал твой отец. У каждого закона есть причина, и будут моменты, когда эти правила вступят в силу. И однажды вы поймёте, зачем они нужны.

— Снова загадки, — огрызаюсь я.

— Я тебя обидел, дружище? — спрашивает он.

Я просто смотрю на него.

Он добавляет:

— Кажется, ты сегодня на меня зол.

Я думаю о его вопросе, затем вспоминаю все свои взаимодействия с ним. У меня нет причин злиться на Бёрна. Поэтому я извиняюсь.

— Мне жаль. Ты просто застал меня в неподходящее время.

— Правда? — Он смотрит на мое полотенце и отступает, ухмыляясь. Он говорит: — Извини. Ладно, сынок, наслаждайся медовым месяцем, пока можешь.

— Пока могу? — переспрашиваю я.

Он пожимает плечами.

— Конечно. В начале все трахаются как кролики. Потом жизнь вмешивается.

Я выпятил грудь, заявляя:

— Мой член не сдастся.

Веселье наполняет его глаза. Он усмехается.

— Надеюсь, ты единственный человек, который может подтвердить это утверждение, сынок. Если у тебя есть какие-то вопросы, дай мне знать. — Он поворачивается и уходит.

Я смотрю на книгу. Обложка чёрная, с тиснением черепа и цветов в золоте.

Открываю её, пролистываю страницы, затем закрываю дверь.

Зара выходит с полотенцем на голове и в шелковом халате, спрашивает:

— Кто это был?

— Бёрн.

Она склоняет голову.

— Кто такой Бёрн?

У меня внутри все оборвалось. Я понимаю, что никогда не говорил с ней о Бёрне. Она, должно быть, не знает, кто он.

Она вздыхает.

— Шон, только не говори, что ты опять собираешься от меня что-то скрывать. Нас обоих посвятили в Преисподнюю. Между нами не должно быть тайн.

Я колеблюсь.

Ее голос становится суровым.

— Шон, мы женаты. Из всех людей на свете только между нами не должно быть секретов.

Она права, решаю я.

— Бёрн, человек из Преисподней. Он утверждает, что был лучшим другом моего отца. Но мама его не знает.

Зара округляет глаза, а затем спросила:

— Ты ее спрашивал?

Я качаю головой.

— Нет. Но он сам сказал, что она не знает, и мне не следует ее спрашивать.

Зара спрашивает:

— А ты уверен, что он говорит правду?

— Нет, — признаюсь я.

Она закусывает губу, затем указывает на книгу.

— Что это?

Я сажусь за стол и отодвигаю стул.

Она садится рядом со мной.

— Он говорит, что это законы Преисподней, созданные моим отцом.

Зара потирает руки и сияет.

— Ооо, это должно быть интересно!

Я усмехаюсь.

— Ты сумасшедшая.

— Почему это?

— Не знаю. Есть вещи, от которых у меня внутри всё переворачивается, а ты превращаешь их в забаву.

— Ну, лучше знать, чем не знать, не так ли? — Она выгибает брови.

— Я не знаю. Так ли это?

— Думаю, да, — отвечает она и открывает обложку. Драматичным тоном зачитывает: — Добро пожаловать в Преисподнюю. Главная цель, занять место за столом. Каждый уровень представляет собой испытание, и только самые смелые и достойные могут занять место, которое им предназначено.

Я делаю глубокий вдох.

Она бросает на меня взгляд и дразняще шевелит бровями:

— Ты самый достойный и смелый?

— Без сомнения, — отвечаю я и быстро целую ее.

Она продолжает читать.

— Всегда будет 666 членов, у которых есть место за столом.

Я откидываю голову назад.

— 666?

— Ага.

— Разве это число не является знаком дьявола?

— И да, и нет. В Откровении это знак зверя, выходящего из моря, с семью головами и десятью рогами. Сказано, что он правит всеми народами и языками.

В моем животе просыпается беспокойство.

Она добавляет:

— Это символическая мировая политическая система.

— А я и не знал, что ты так осведомлена в истории символов, — поддразниваю я.

Она смеется, а затем говорит:

— Это также число ангела, представляющее духовное поощрение к переориентации. Мы часто сосредотачиваемся на тривиальных вещах, зацикливаясь на них до такой степени, что теряем из виду то, что действительно важно. Поэтому говорят, что когда вы видите 666, это ангел подталкивает вас переоценить ситуацию.

Я пристально смотрю на неё.

Она спрашивает:

— Что?

— Откуда ты всё это знаешь?

Она пожимает плечами.

— Мне просто интересно. Но в этом есть смысл, почему твой отец выбрал именно это число.

Я приподнимаю брови.

Она добавляет:

— Он соединяет обе идеологии.

Я в замешательстве спрашиваю:

— Как это?

— Ну, если он действительно хотел объединить враждующие семьи, то ему бы понадобилась новая политическая система, чтобы управлять семьями как единым целым. И, возможно, он думал, что плохие вещи происходят из-за того, что семьи утратили из виду то, что важно, и сосредоточились на тривиальных вещах. Я не знаю. Просто для меня это имеет смысл, — утверждает она.

Я обдумываю ее слова, а затем хвалю:

— Ты действительно очень умная.

Она хлопает глазами, сияя.

Я показываю на книгу.

— Что еще там написано?

Она продолжает:

— Запомните эти законы. Они — правила, которые будут вас направлять. Поначалу они могут показаться бессмысленными, но каждый из них призван защитить вас и ваших близких. Каждый из них гарантирует ваше выживание. Соблюдение их создаст мир во всей Преисподней и, в конечном итоге, за его пределами. Подпись: Шон О'Мэлли, Основатель.

Я касаюсь подписи отца, и по коже бегут мурашки, представляя, как он держал эту книгу и писал в ней. Я отворачиваюсь, когда в горле встает ком.

Зара кладет руку мне на бедро.

— Шон, ты в порядке?

Я делаю глубокий вдох и киваю, признавая:

— Да, но иногда это тяжело. Я так долго пытался похоронить воспоминания об отце. Хотел быть похожим на него, помнить его, но в то же время не хотел... Если это имеет смысл.

На её лице появляется сострадание. Она спрашивает:

— Может, нам стоит сделать перерыв?

Я качаю головой.

— Нет. Продолжай читать.

Она возвращается к книге, переворачивает страницу и объявляет:

— Всегда будет 666 членов, которые имеют место за столом. Откровение 13 относительно 666: Математические результаты «упоминания имени Бога напрасно» и «изменения времен и законов» требуют, чтобы за столом всегда было 666 членов, если только не произойдёт неостановимое нарушение баланса. В таком случае место должно быть заполнено на седьмую луну.

Признаюсь, я в замешательстве:

— Мне это кажется полной бессмыслицей. Математические последствия имени, времён и законов? У меня от этого мозг болит.

Она сдерживает улыбку и пожимает плечами.

— Я знаю. Но это то, что это символизирует, и то, что написал твой отец.

Я провожу рукой по лицу и спрашиваю:

— Ладно, а как насчет седьмой луны? Почему это важно?

Зара отвечает не сразу, а потом щелкает пальцами.

— Семь, тоже важное число, вроде 666.

— Да?

— Да. В Бытии 1 число семь представляет собой полноту и завершённость мира. Так что это имеет смысл.

Я бормочу:

— Или несчастье.

— Или удачу, — предлагает она.

На несколько мгновений между нами воцаряется тишина.

Губы Зары подрагивают.

— Твой отец увлекался колдовством?

— Насколько я знаю, нет, — отвечаю я, но неприятное чувство возвращается.

— Ладно, значит, седьмая луна. — Она переворачивает страницу и продолжает читать все правила.

Большинство из них посвящены верности и доверию братьям и сестрам. Затем мы доходим до поправки. Первоначальное правило гласило, что и мужья, и жены должны сидеть за столом. Мой отец добавил: «если только они не являются потомственными участниками», и написал рядом «поправка № 1».

У меня сводит живот. Я смотрю на Зару, чувствуя нарастающее беспокойство.

Она смягчает голос.

— Ты думаешь, твоя мама ничего не знала или всё-таки врала?

Моя грудь сжимается. Я признаю:

— Я хочу ей верить. Может, она не знала, а может, она не хотела в этом участвовать.

Напряжение наполняет воздух.

— Почему тогда отец вписал себя «по наследству», если считал это общество решением для мира между семьями? Разве он не хотел бы видеть маму рядом с собой?

Зара ничего не говорит, выражение ее лица полно сострадания.

— Она должна знать, — решаю я.

— Шон, ты не знаешь наверняка, — предупреждает она.

Я вскакиваю из-за стола.

— Я еду в Нью-Йорк.

— Сейчас? — удивляется Зара.

— Да, — я иду в спальню и накидываю на себя какую-то одежду.

— Шон, ты действуешь нерационально.

— Почему? Мне нужно поговорить с мамой.

— Шон, я не думаю, что твоя мама что-то знала. Похоже, ей тоже было больно постоянно вспоминать твоего отца и заставлять ее переживать его смерть. Это было нелегкое время для неё, знать, что ее мужа убили, и иметь двух маленьких детей, о которых нужно было заботиться одной.

Мое сердце забилось быстрее, а внутренности сжались.

— Да, я знаю, что ей было тяжело, но мне все равно нужно с ней поговорить.

— А что, если она ничего не знает, а ты заговоришь с ней о том, о чем не следует? Омни все равно узнают!

— Я придумаю, как поговорить с ней аккуратно, — заявляю я.

— Это невозможно.

— Возможно, — заявляю я, целую Зару в лоб и прохожу мимо неё.

— Шон, ты не можешь просто так улететь.

— Могу и я это сделаю, — заявляю я, выходя из квартиры.

Я пишу водителю в лифте. Через несколько минут я уже в машине, направляясь в частный аэропорт. Отправляю сообщение своему экипажу, чтобы он был готов, и когда мы останавливаемся на взлетной полосе, я быстро сажусь в самолет.

До Нью-Йорка лететь пару часов. Прямо с самолёта я еду в поместье семьи Марино.

Доступ на территорию у меня всё ещё есть, так что я быстро прохожу к главному входу. Там сталкиваюсь с отцом Данте — Анджело.

Его лицо светится радостью, когда он видит меня, и он ухмыляется.

— Шон! Что ты здесь делаешь? — Но он всё ещё в здравом уме и очень подвижен благодаря строгой программе тренировок и диете, на которой настаивает его дочь Арианна.

Я обнимаю его и отвечаю:

— Рад тебя видеть, Анджело.

Он обнимает меня в ответ и берёт мои щёки в ладони.

— Я нечасто вижу тебя. Я помню, когда ты был маленьким, а теперь посмотри на себя. Ты совсем вырос. Настоящий мужчина.

— Спасибо. Мама дома?

Он отпускает меня.

— Я думаю, она в гостиной.

Я киваю.

— Спасибо. Я найду тебя позже, хорошо?

— Конечно, — он похлопывает меня по руке.

Я прохожу мимо, направляясь по коридору и вхожу в гостиную.

Мама сидит за своим столом с ноутбуком. Она поднимает взгляд.

— Шон, что ты здесь делаешь?

— Мне нужно поговорить с тобой. — я закрыл дверь.

Она встает. Ее лицо бледнеет.

— Что случилось? Что-то случилось с Фионой?

Я поднимаю руки.

— Нет, с Фионой все в порядке.

Она облегчённо вздыхает. Несмотря на то, что мы взрослые, и Данте всегда уверяет ее в нашей безопасности, она все равно беспокоится о нас.

Я беру её за руку и веду к дивану.

Мы садимся.

Она смягчает тон.

— Шон, я знаю, что все прошло не самым лучшим образом, когда мы были в Чикаго. Я пытаюсь думать о том, как вернуть все на круги своя, чтобы не было обид между нашей семьей и Марино. Я не хочу этого для вас с Зарой.

Мое сердце сжимается. Я признаю:

— Мы поступили неправильно. И мне жаль за это.

Её глаза блестят.

— Почему вы так поступили? Мы ведь любим Зару. Мы были бы счастливы за вас, если бы всё было правильно.

У меня сводит живот.

— Просто так получилось. Ты же знаешь, как это бывает с влюблёнными: тупые поступки.

Она хмурит брови.

— Ну, а когда вы начали встречаться? И почему всё держали в секрете?

Я уклоняюсь.

— Ты же знаешь, какая Фиона.

Мама кивает.

— Да, я знаю.

— Мам, мне нужно, чтобы ты сосредоточилась, хорошо?

— На чем?

— Мне нужно, чтобы ты рассказал мне, что ты знаешь о папе и черепе.

Она строго заявляет:

— Шон, я рассказала тебе всё, что знаю. Почему ты думаешь, что я что-то скрываю? Я не знаю. А если бы знала, то рассказала бы тебе. Но даже Данте говорит, что тебе не стоило наносить этот символ.

— Данте ничего не знает, — выпалил я.

— Перестань. Данте был для тебя вторым отцом. Ты любишь его как родного.

Чувство вины съедает меня. Она права. Я вздыхаю.

— Я знаю, но люди не придают большого значения пустякам. Так в чем же правда?

— Я рассказала тебе все, что знаю, — настаивает она, и в ее голосе и на лице слышится боль.

— Это не так, — обвиняю я.

Она начинает плакать. Слёзы, разочарование, боль и гнев на её лице.

— Мам, прости. Я не хочу тебя расстраивать.

Она шмыгает носом и смотрит в окно.

— Думать о твоём отце и его смерти очень тяжело. И мне никогда не нравился этот череп.

— Почему?

Она поворачивается ко мне.

— Он только приносил боль. Сначала при нанесении, всё воспалилось и было отвратительно. Потом он пошел и сделал татуировку. Мне это казалось самоуничтожением. Я никогда этого не понимала, Шон. А теперь ты тоже это сделал, но ты еще и нанес это на шею Зары. Как ты мог это допустить?

Меня переполняет еще большее раскаяние. Но я знаю, что не имею никакого отношения к этому решению. То, чего я хотел, не произошло. Это было вне моего контроля. Поэтому я добавляю:

— Я не заставлял Зару что-либо делать.

— Ты ее муж. Ты должен ее защищать.

— Я пытался, — говорю я и тут же жалею об этом.

Она пристальнее изучает меня.

— Ты пытался, Шон?

— Отговорить её... Но она сама захотела, — быстро лгу я.

Мама разочарованно качает головой.

Это разрывает мне сердце. Но я умоляю:

— Мне нужно знать всю правду.

— Я так устала от твоих обвинений в том, что я знаю что-то большее. Я была с тобой честна, — настаивает она и встает. Мама кладет руку на бедро и указывает на меня. — Ты никогда не умел оставлять вещи в стороне, Шон. Тебе нужно это делать, потому что я ничего не знаю. Я так устала от обвинений. Я беру на себя всю вину за то, что сделала, когда ты был ребенком, всю вину. Но это? Это не моя вина. — Из ее глаз текут еще слезы, и мне становится просто отвратительно.

Я встаю, решив, что она ничего не знает. Разочарованный, я обнимаю ее, добавляя:

— Извини. Я прекращу.

Она отступает и изучает меня.

— Правда, — лгу я.

— Иногда мне хочется, чтобы ты не был так похож на своего отца.

— В каком смысле?

Она делает несколько глубоких вдохов, а затем заявляет:

— Ты такой же упрямый. И это, как правило, доставляло ему неприятности. Так что будь умнее, Шон. Не копайся в вещах, которые не имеют к тебе никакого отношения, только чтобы навредить тем, кого ты любишь.

Я обдумываю ее слова.

Она добавляет:

— Но он также сделал все, чтобы защитить твою сестру, тебя и меня. Защищай свою жену, чего бы это ни стоило. Будь лучше, чем был.

Меня накрывает очередная волна вины. Я сдаюсь. Я клянусь больше не втягивать в это маму. Она ничего не знает, и по какой-то причине мой отец не хотел, чтобы она это знала.