Путь отмщения

Глава семнадцатая

Я мою грязную тарелку и сковородку, чищу запылившееся ружье, раскатываю одеяло и ложусь. Подсунув под спину седло, открываю дневник па.

На бумаге путь до рудника выглядит просто. Нужно въехать в Боулдер-каньон с юга и миновать три сосны, отыскать скалу в форме лошадиной головы и дождаться рассвета, стоя на обрыве в указанном месте. Все это следует проделать на исходе лета. И когда лучи восходящего солнца пробьются из-за лошадиной шеи, они упадут прямиком на то место, где находится рудник. На другой карте он отмечен крестиком — туда якобы должна указывать тень от Иглы Ткача. И вот тут все дьявольски усложняется.

Па посвятил целую страницу заметкам об Игле Ткача — островерхой скале, которая возносится над горами подобно церковному шпилю. По его расчетам, ее высота равна паре тысяч футов. Я пытаюсь проникнуть взглядом за низкие холмы, туда, где темнеют тени гор Суеверия, но отсюда Иглы не видать, хотя дневник утверждает, что в горах она заметна почти отовсюду. Впрочем, если она и вправду такая высокая, как считал па, нам все равно не удастся найти шахту с ее помощью. Рано утром и на закате дня тень Иглы может простираться на многие мили. Что ж, тогда остается ориентир в виде конской головы. При условии, что я все-таки смогу отыскать нужную скалу. Даже у этой излучины Солт-Ривер нагромождено столько валунов и осколков причудливой формы, что, если долго всматриваться, при желании можно разглядеть в их очертаниях любое животное.

Но даже если подсказка с лучами поверх конской шеи окажется ложной, у меня в запасе остается еще несколько ориентиров. На одной небрежно набросанной карте есть рисунок дерева пало-верде; от него до шахты несколько сотен шагов. Внизу страницы приписка: к западу от входа растут кактусы сагуаро, подрубленные ножом таким образом, что отростки указывают в одном направлении: к золоту.

Я продолжаю читать, хотя и костер уже догорел, и последний свет растаял в вечернем небе. Наконец глаза начинает жечь, будто в них насыпали песка, и тогда я захлопываю дневник и засовываю за пояс брюк сзади. Нет никакого смысла перебирать в уме подсказки и ориентиры. Наверное, когда я увижу их своими глазами, многое прояснится само собой. Кроме того, у меня перед Роузом есть одно неоспоримое преимущество: опытный следопыт.

Лил сказала, что хочет искупаться, и ушла плескаться в реке. Поскольку она велела Колтонам держаться подальше и не подглядывать, а Джесси в кои-то веки не стал пререкаться, парни сейчас сидят и курят на другой стороне лагеря, рассматривая горы. Думаю, самое время рассказать им об отношении Лил к золотоискателям — другого такого случая может и не выпасть. Я встаю и направляюсь к ним. Они молча, без возражений выслушивают мою просьбу никогда не упоминать о нашей сделке при Лил, и я испытываю невероятное облегчение. Я-то думала, Джесси нарочно начнет орать про золото в надежде избавиться от ненавистной девчонки-апачи. А может, он испугался, что она перережет им горло во сне, если узнает правду. В любом случае оба соглашаются держать язык за зубами.

Я иду обратно к своей подстилке, и братья тянутся следом, однако Джесси не останавливается возле их места ночлега, а подходит и садится на одеяло рядом со мной.

— Вот интересно, — говорит он, не вынимая изо рта самокрутки, — каким образом глухая тетеря вроде тебя могла услышать то, чего я не рассказывал.

— В смысле?

— Про ма, — поясняет он. — И тот набег на Уикенберг, в котором она погибла.

— Билл рассказал мне в Белой купальне, пока ты спал.

Он выдыхает дым и молча кивает, не глядя мне в лицо.

— Сочувствую, — добавляю я. — Тяжело, когда родители уходят молодыми, ведь мы к этому совсем не готовы.

— Нет, меня другое расстраивает, — говорит он. — Знаешь… может, я и не умею отпускать прошлое. Может, не следую своему же совету. Но, по крайней мере, ворошить прошлое уж точно не стану: ни говорить о нем, ни переживать его заново. И мне тем более не нравится, когда брат треплется у меня за спиной. Да еще при посторонних.

Меня задевают его слова. Не найдясь с ответом, я отворачиваюсь и наблюдаю, как на другом конце лагеря Билл играет с Дворнягой. Тут волосы у меня на затылке чуть ли не шевелятся, и когда я снова смотрю на Джесси, он буравит меня взглядом. Выражение лица у него жутко серьезное.

— Ты была права, когда сказала, что я обвиняю девчонку в преступлениях, которых она не совершала.

— Джесси, ты не передо мной должен извиняться.

Лил уже вернулась после купания и расстилает попону, готовясь ко сну, но Джесси не делает ни единого движения в ее сторону.

— Значит, мне ты можешь признаться в собственной неправоте, а ей нет? — возмущаюсь я.

Он пожимает плечами, вынимает самокрутку изо рта и вертит между пальцев.

— Пожалуй, лучше бы я сразу рассказал тебе и о маме, и о своих предубеждениях. Но я не был готов поделиться.

— Тогда поделись чем-нибудь другим, — предлагаю я, понимая, что сегодня мне не уговорить его извиниться перед Лил. — Правдивой историей вроде той, что я рассказала тебе в заброшенном доме.

Джесси удивленно поднимает брови:

— Но я никогда тебе не лгал!

— Но и никогда ничем не делился. Ты скор на осуждение ближних, Джесси, и раздаешь советы направо и налево, однако о себе не особенно распространяешься. Черт, да все, что мне известно о тебе, я услышала от Билла или из обрывков разговоров на ранчо. Так что скажи мне хоть что-нибудь. Такое, чего больше никому в целом свете не говорил.

В сгустившейся темноте его прищуренные глаза светятся, как у койота. Его взгляд обшаривает мое лицо, точно луч света, задерживаясь то на губах, то на носу, то на шее, и вновь возвращается к глазам.

— Наверное, ты одна такая в целом свете.

Меня снова бросает в жар, и хочется сбежать без оглядки.

— И что это значит?

— Не знаю. Сам пока не понял.

— Тогда не считается. Расскажи о том, что понимаешь.

Он смотрит на дотлевающие угли костра. Открывает рот, но снова закрывает и затягивается самокруткой.

— Из меня неважный читатель, — наконец выдавливает он. — Конечно, я запросто читаю и письма, которые Клара посылает в Уикенберг, и объявления, которые вывешивает шериф, но в жизни не прочел ни одной книги. Да что уж там, даже пары страниц подряд ни разу не осилил.

— Тут нечего стыдиться, — утешаю я. — У кого найдется время на книги, когда нужно растить урожай и перегонять скот. Чтение — это роскошь, Джесси. А не жизненная необходимость.

— Да, но ты с таким восторгом рассказывала про тот роман…

— «Маленькие женщины»?

— Ага. По всему видно, книга произвела на тебя сильное впечатление, и я подумал: «Господи, мне бы хоть каплю такой целеустремленности, как у этой девушки». Потому что у меня бы точно не получилось, Кэти. Вряд ли я смог бы одолеть такую толстую книгу и не помереть со скуки.

— Значит, тебе пока не попалась правильная книга, — говорю я. — Тут ведь каждому свое. Мой па обожал стихи: что может быть скучнее цветистой напыщенной чепухи, а ему нравилось. И если романы — это роскошь, то что уж говорить о поэзии. Я вообще считаю, что у любителей поэзии нелады с головой.

Джесси делает последнюю затяжку и тушит окурок в пыли между нами.

— Даже не удивлен, что ты так думаешь.

— Почему?

— Я как раз собирался сказать, что моего терпения хватает только на стихи. У Сары есть сборник, и она иногда читает вслух Джейку. Стихи — они ведь как песня. Как другой мир.

— Прости. Я не это хотела сказать.

— Именно это, но ничего страшного. Людям не должно нравиться одно и то же. Иначе жизнь была бы ужасно скучной.

Его взгляд скользит в сторону Лил, и я гадаю, не пытается ли он таким образом сказать мне, что он никогда не смирится с ее присутствием, никогда не извинится, глядя ей в лицо. Что насчет нее мы никогда не придем к согласию.

— И я вовсе не думаю, что у тебя нелады с головой. Это я ляпнула для красного словца. Мой па, например, был умнейшим человеком из всех, кого я знала.

Джесси улыбается и встает. Он идет к своему одеялу, но на полпути оборачивается и спрашивает:

— Кэти, а твое полное имя — Кэтрин?

Я киваю.

— Но отзываюсь я только на Кэти.

— Тебе идет. Увидимся утром, Кэти. — Джесси подмигивает, и в животе у меня вспархивает стая бабочек. Затем, не говоря больше ни слова, он идет на другой коней лагеря, где они с Биллом расстелили свои скатки. Я откидываюсь на одеяло и переворачиваюсь на бок, будто хочу скрыть свою улыбку от ночного неба. И тут же натыкаюсь взглядом на Лил: она лежит напротив и ухмыляется с понимающим видом.

«Ты ему нравишься».

Я перекатываюсь на другой бок и натягиваю одеяло до самого подбородка. Джесси мне разок подмигнул, и я тут же растаяла? Да у него такие узкие глаза, удивительно, как они вообще открываются! Может, у него тик или он просто моргнул. Или мошка в глаз залетела.

Тщетно пытаясь уснуть, я придумываю и другие возможные варианты, потому что мне все это не нравится. Я тысячу раз беседовала с Моррисом в Прескотте, но никогда сердце не выпрыгивало у меня из груди. Похоже, это у меня нелады с головой. Нужно будет завтра пить побольше воды и беречься от солнца. Пустыня плохо на меня действует.

В кои-то веки Сильви не рвется в дорогу прямо с рассветом. Думаю, ей понравилась наша стоянка: и вода, и зелень здесь в изобилии. Когда Сильви паслась вчера вечером, клянусь, я собственными ушами слышала, как она радостно ржала, заигрывая с конями Колтонов. А может, она подружилась с пони Лил. Своей понурой мордой и потертой шкурой он немного напоминает мне Либби. Бедная папина лошадь.

Сильви покусывает мне руки, пока я затягиваю подпруги седла, и снова тянется меня ущипнуть, когда я скручиваю одеяло и прилаживаю ей на спину.

— Ты уже капризничаешь, а ведь еще весь день впереди, — ворчу я на нее.

Она фыркает, будто понимает мои слова, и больше не пристает. Иногда мне кажется, что Сильви различает на слух все мои интонации.

Мы оставляем место ночевки, наполняем фляги и пускаемся в путь. Братья в авангарде — точнее, впереди всех бежит Дворняга, — мы с Лил едем сзади. Местность становится гористой, и мы вынуждены замедлять шаг и направлять лошадей по руслу реки, потому что Солт-Ривер уже пробила дорогу между обрывистых берегов.

Чем ближе к полудню, тем шире разливается река. Очень приятно смотреть на ярко-голубую воду после того, как глаза привыкли к унылой серости пыли и обломков камней. Дворняга с разбегу прыгает в реку, растопырив в воздухе все четыре лапы, как будто вообразил, что умеет летать. Мы ненадолго останавливаемся набрать воды и смыть пот с лица, но тут же едем дальше. До хижины Вальца еще несколько миль, и мне уже не терпится туда добраться. Судя по описанию местности, она находится неподалеку от Боулдер-каньона, а именно этим путем нам и следует добираться до рудника. Во всяком случае, если верить карте.

Мы продолжаем ехать по руслу Солт-Ривер. Оно прихотливо извивается; река то и дело петляет, сворачивая то в одну, то в другую сторону. Я ловлю себя на мысли, что уже скучаю по высохшим равнинам, где можно скакать к цели по прямой. А здесь нас со всех сторон обступают скалы, и даже там, где они отходят назад, путь преграждают высокие холмы. Мне не видно, что находится за ними, но не хочется заставлять Сильви взбираться на каждый холм только с целью убедиться, что дорога по ту сторону холма не уведет нас с маршрута. Поэтому мы держимся у берега и пускаем лошадей по отмелям, если по суше совсем не проехать.

Мы уже давно не видели ни единого человека. Ни одной живой души кроме ястребов, парящих в небе, да ящериц, которые греются под солнцем на прибрежных камнях. Здесь так пустынно, что поневоле становится жутко. В памяти всплывают горные духи и сердитые боги из рассказов Лил, а также призрачный стрелок, о котором упоминал Билл: он подстерегает путников, сидя в засаде на гребне хребта.

Когда мы направляем лошадей в узкий проход между ржаво-красными скалами, теснящими реку с двух сторон, руки у меня покрываются гусиной кожей, несмотря на жару. Эти скалы и вправду выглядят зловеще: как могильные камни, или мертвые тела, или гигантские ножи с окровавленными лезвиями. Или окаменевшие люди, проклятые мстительными духами, чтобы стоять здесь целую вечность. Чертовы легенды апачей и дурацкие рассказы о призраках! Мне и без них тревог хватает.

За несколько часов до заката перед нами открывается широкая панорама: красные, будто из обожженной терракоты, скалы и высокие каменные столбы, а между ними вьется голубая лента реки. Течение здесь довольно быстрое, как и обещал Билл. Похоже, Солт-Ривер в этом месте так глубока, что в ней можно поплавать. Берега поросли приземистыми деревцами, кустами и пучками высокой травы.

Мы едем по реке, против не сильного пока течения.

— Еще немного, и мы должны увидеть дом Вальца, — говорит Билл.

— Должны? — эхом откликаюсь я.

— Вообще-то, мы здесь раньше никогда не были. Только у него дома в Финиксе. Однажды.

— Дьявол, ребята, тогда как мы вообще найдем хижину? — Я обвожу рукой суровый пейзаж перед нами.

— Никакого доверия, — обиженно качает головой Билл.

— Помолчи, Билл, — осаживает его Джесси, поворачиваясь ко мне в седле: — Вальц говорил, что если ехать вдоль реки и поглядывать на юг, то хижину никак не пропустишь. Здесь мало кто путешествует, и он опасается незнакомцев: предпочитает, чтобы дом не бросался в глаза с дороги.

— Вон за тем холмом кто-то живет, — говорит Лил, указывая на невысокую горушку почти на берегу Солт-Ривер.

— С чего ты взяла? — спрашивает Джесси, щурясь в ту сторону.

— Земля вокруг скалы утоптана, но не со стороны реки. Тропой кто-то пользуется. Пешком и верхом. Там следы ног и копыт. Видите, трава и кусты примяты?

Теперь, когда индианка все объяснила, я и сама вижу: тропа действительно протоптана человеком.

— А-а, — тянет Джесси.

— В таком случае я хочу искупаться, пока мы не остановились на ночлег, — заявляет Билл, слезая с Рио.

Джесси улыбается с озорным видом и тоже спрыгивает с Бунтаря.

— На этот раз мы не станем снимать подштанники, — обещает он, расстегивая рубашку, и с усмешкой оглядывается на меня.

— Только посмейте, — говорю я.

Спустя мгновение он уже сверкает белой кожей, вбегая в воду, и ныряет. У меня в животе опять все переворачивается и ухает вниз — почти как от голода, но чуть по-другому. Билл и Дворняга тоже присоединяются к Джесси, балуются и брызгаются, и внезапно меня тянет к воде как магнитом.

Я снимаю шляпу и бросаю ее к снаряжению.

— Он тебе тоже нравится, — говорит Лил.

— Что?

— Старший. Он тебе нравится.

— Господи, Лил, у тебя что, своих дел нет?

— Лилуай.

— Я… Он мне… — Я тяжело вздыхаю. — Короче, я иду купаться. Мы не мылись уже несколько дней, а когда заедем в каньоны, там будет негде.

Я стаскиваю с ног ботинки. Лил пожимает плечами и похлопывает пони по крупу. Я не обязана перед ней оправдываться. Мне хочется искупаться, и пошло все к черту. Начав расстегивать штаны, я вдруг понимаю, что плавать мне придется в своих панталонах и нижней рубахе Эвелин, которую я взяла у нее из комода. Вид будет совершенно неприличный, и мне даже не верится, что я решусь на такое, но жара просто ужасная, от меня воняет потом, и одному богу известно, когда удастся искупаться в следующий раз. К тому же рану на плече необходимо промыть.

Последней я снимаю рубашку и бросаю ее к остальным вещам.

— Ты идешь? — спрашиваю я у Лил.

— Я мылась вчера вечером. Лучше прогуляюсь.

— Куда?

— Бледнолицым вечно нужна цель, — бормочет Лил себе под нос, — они не умеют попросту жить.

Я провожаю ее взглядом и вхожу в реку. Вода не холодная, но после целого дня езды под палящим солнцем обжигает, как ледяная.

— Господи, теперь-то я понимаю, почему ты не стала мыться с нами в Белой купальне, — говорит Джесси. Его взгляд скользит по моему телу, и я прикрываю грудь руками, потому что рубашка вдруг кажется слишком тонкой и прозрачной.

— Теперь, когда ты знаешь, что она девушка, мог бы вести себя при ней прилично, — говорит ему Билл. В его замечании нет ничего такого, но голос у него почему-то хриплый. Если бы я не знала, что все в порядке, то решила бы, что он чем-то взволнован.

Джесси напрыгивает на брата, в шутку осыпая его ругательствами, а я захожу подальше и окунаюсь. Тут по-прежнему не очень глубоко, вода едва доходит до бедер, но помыться можно. Ребята продолжают бороться в воде, и пока они отвлеклись, я скребу голову ногтями, споласкиваю волосы, тру руки и ноги, промываю рану, потом откидываюсь на спину и качаюсь на воде, глядя в бескрайнее голубое небо. Оно огромное и безмятежное, словно опрокинутое озеро. Я вздыхаю полной грудью и только собираюсь перевернуться и встать на ноги, как кто-то хватает меня за лодыжку и утягивает вниз. Едва успев набрать воздуха, я оказываюсь под водой. На мгновение мне кажется, что это водяная змея обвилась вокруг ноги, но захват слишком крепкий. Прежде чем я начинаю брыкаться, меня отпускают, и я выныриваю, закашлявшись и хватая ртом воздух.

Джесси, бултыхаясь на расстоянии вытянутой руки от меня, улыбается до ушей.

— Прости, не смог удержаться.

— Ах ты, подлец! — Я брызгаю в него водой. — Скажи спасибо, что это была не вывихнутая лодыжка. Куда делись твои хорошие манеры?

Билл закатывает глаза.

— Да у него их никогда не было. Он только притворяется воспитанным.

— Заткнись, Билл!

— Сам заткнись, Джесс.

— А теперь заткнитесь оба! — раздается грубый окрик с берега. И следом звук, который невозможно спутать ни с чем: лязг ружейного затвора.