Путь отмщения

Глава третья

На рассвете я выдвигаюсь на юг, не оглядываясь ни на сгоревший дом, ни на Гранитный ручей, ни на улицы Прескотта, которые остаются позади.

Вскоре я въезжаю в горы Брэдшоу, и мир вокруг окрашивается зеленым. Кусты становятся гуще, кроны деревьев — пышнее. По обеим сторонам пути вырастают сосны, и чем дальше я взбираюсь по тропе, тем выше и мощнее становятся их стволы, мешая увидеть, не подстерегает ли впереди опасность.

Этой тропой уже больше десятка лет пользуются золотоискатели и поселенцы, по ней же ездят почтовые дилижансы. Торговые караваны тоже обычно следуют через этот перевал, доставляя товары, которые сгружают с пароходов в крытые повозки на пристанях Колорадо. Я видела, как в город неповоротливой медлительной змеей вползают вереницы фургонов Мерфи, груженных бочонками виски и мешками муки и соли. С тех пор, как набеги апачей стали относительной редкостью, не припомню, чтобы торговцы лишались груза из-за нападения индейцев, но на всякий случай держу руку у пояса, готовясь быстро выхватить ружье или щестизарядник. На горной тропе не только апачи могут обобрать беспечного путника до нитки.

— Ты же предупредишь, если услышишь подозрительный шум раньше меня, да, девочка? — спрашиваю я Сильви и треплю ее по шее. Грудь у меня снова туго перетянута, и для случайного встречного я надеюсь сойти за парня. Не то чтобы с мальчишкой справиться труднее, чем с девчонкой, но одинокая девушка, едущая через перевал в горах Брэдшоу, привлечет гораздо больше ненужного внимания. Дьявол, да мне теперь безопаснее притворяться парнем до конца жизни. Фронтир не для слабых духом, а к женщинам здешние места особенно безжалостны. Иногда мне кажется, что весь мир против нас.

Я оглядываюсь на Либби: она трусит за нами, опустив голову. Лошадь уже немолода — па завел ее задолго до моего появления, — но я не собираюсь бросать ее на голодную смерть. К тому же они с Сильви неразлучны, как парочка старых дев. Если Либби сумеет одолеть перевал, на равнине ей, думаю, станет легче.

Извилистая тропа забирается все выше, и с середины дня пейзаж перед глазами почти не меняется: все те же освещенные солнцем южные склоны гор Брэдшоу и долина внизу. Река Хассаямпа ведет за собой, спрямляет путь сквозь заросли кустарников и ежевики; с высоты седла русло кажется полностью пересохшим, хотя мне известно, что вода уходит под землю намного дальше, почти у самого Уикенберга.

Хассаямпа. «Река, текущая вверх дном».

Мне не очень-то нравится ехать вдоль ее русла. Индейцы любят воду. Преступники любят воду. Вода притягивает неприятности. Чем скорее я окажусь в Уикенберге, тем лучше, а путь туда неблизкий даже верхом. Повезет, если к сумеркам доберусь до Уолнат-Грова.

И все же я не спешу погонять Сильви. Земля на тропе бугристая, ее пересекают корни деревьев, и если одна из лошадей оступится, я окажусь легкой добычей не только для четвероногих, но и для двуногих хищников.

Спуск с перевала дается тяжелее подъема. Жара усиливается, ландшафт становится суше. Сосны сменяются низкорослым колючим кустарником, а земля выглядит скорее выжженной, чем плодородной. Там, где тропа вплотную подступает к реке, каменистое русло в два раза шире жалкой струйки воды, бегущей к югу. Я отпускаю поводья и даю лошадям напиться, а сама перекусываю вяленым мясом из заплечного мешка, не слезая с седла.

Оглядываюсь на гору — и на тропе, готова поклясться, кто-то есть, но так далеко, что удается разглядеть только темный силуэт. Когда я тянусь за ружьем, человек вскакивает и с оленьей грацией исчезает в густых зарослях.

Я прищелкиваю языком, подзывая Либби, и разворачиваю Сильви к югу, а волосы у меня на загривке стоят дыбом. Давно этот индеец следит за мной? Преодолевая перевал, я не слышала ни звука, кроме цоканья подков и шума ветра в верхушках сосен.

Нужно уходить. Удирать без оглядки.

Я пришпориваю Сильви и надеюсь, что Либби не отстанет.

Уолнат-Гров — самый унылый городишко на свете. Весь центр состоит из нескольких зданий, два из которых — салуны. Там, где земля поровнее, с полдюжины переселенцев обустроили фермы, и только они здесь и радуют глаз. Впрочем, любая растительность в этих краях едва ли мне по пояс, да и обрабатывать такую землю — невеликое счастье. Сплошь песок и сухая глина.

А ведь когда-то здесь кипела жизнь. Впрочем, как и в других заброшенных шахтерских городках. Когда в Аризоне появились первые золотоискатели, они принялись копать и бурить каждую пядь земли в поисках драгоценных самородков. Затем, каким бы скудным ни оказалось месторождение, они столбили участок, перепродавали право на будущую шахту какому-нибудь небедному деляге из пионеров-переселенцев и отправлялись на поиски новой жилы. Вот только деляги довольно быстро раскусили, что не все месторождения одинаково прибыльны, некоторые даже не стоят времени, потраченного на разработку, и в итоге жалкие шахтерские поселки вроде Уолнат-Грова быстро обезлюдели. Первыми их покинули золотоискатели. С их оттоком общины мелели и пересыхали, как реки в пустыне, пока там не оставались лишь пропащие души — бедолаги, кому больше некуда податься. Выжили только те поселения, где были или богатые залежи золота, как в Уикенберге, или хорошая земля, как в Прескотте, который к тому же когда-то был столицей — и теперь снова ею стал.

Я привязываю Сильви и Либби к коновязи у того из двух салунов, который грязнее на вид, и толкаю входную дверь. Внутри только бармен и три посетителя: двое мужчин поперек себя шире и дамочка толще их обоих, вместе взятых. Она взгромоздилась на пианино, высоко поддернув юбку, так что видны подвязки на жирных ляжках. Один из мужчин колотит по клавишам, а женщина фальшиво распевает во весь голос. Я приподнимаю шляпу в ее сторону, раз уж прикидываюсь джентльменом, и подхожу к стойке.

— Чего изволите? — интересуется бармен, наливая себе виски.

— Я надеялся раздобыть кое-какие сведения.

Бармен отхлебывает виски, окуная в стакан развесистые усы, и становится похож пастушью собаку, вылезшую из реки.

— Я ищу одного человека в Уикенберге, — продолжаю я. — Его зовут Эйб. — На случай, если за па действительно следили, я решаю, что лучше расспросить про Эйба в Уолнат-Грове. Здесь, вероятнее всего, обойдется без последствий, а в густонаселенном Уикенберге повсюду лишние уши.

— Эйб? — повторяет бармен, как попугай. — Джози, ты ведь знаешь Эйба?

Толстуха обрывает пение, а ее компаньон перестает терзать клавиши.

— Не трать свое время на Эйба, малыш, — говорит она. — Лучше выпей и спой с нами. Знаешь «Розу Алабамы»? Клод, играй! Это моя любимая песня.

Клод снова ударяет по клавишам, и все трое начинают выть, как койоты.

— Я приехал в город не песни распевать, — говорю я. Точнее, ору, пытаясь перекричать их вопли. — Мне нужен Эйб.

Джози спрыгивает с пианино, и пол содрогается, как при небольшом землетрясении. Пока она неспешным шагом направляется ко мне, в голове проносится предательская мысль: если эта дамочка плюхнется ко мне на колени, задавит насмерть.

— Ты самый хорошенький мальчишка из всех, что проезжали через наш город за последние десять лет, — заявляет толстуха, оглядывая меня с головы до пят.

Я мысленно чертыхаюсь: для парня у меня слишком нежное лицо, и с этим срочно нужно что-то делать — скажем, вымазаться грязью или нанести парочку порезов, будто от бритья. А еще, замечаю я себе на будущее, нужно говорить низким глухим голосом.

— Если поцелуешь, может, я и вспомню, где живет Эйб. — И Джози подставляет мне щеку.

— А может, вы сильно переоцениваете мое желание его разыскать. — Я отворачиваюсь, и мужчины в углу радостно улюлюкают.

Джози смеется глубоким грудным смехом.

— Господи, мальчик, давненько мне не давали от ворот поворот.

— Вот теперь я, пожалуй, выпью, — говорю я бармену.

Он молча наливает. Похоже, обстановка накаляется.

— Как я слыхала, Эйб по-прежнему обретается на окраине Уикенберга, — говорит Джози. — У него ранчо прямо на въезде в город, не пропустишь. Клод! Эй, Клод! Давай сначала, — требует она и затягивает: — О, темнокожая Рози…

Клод подхватывает мелодию на пианино.

— Роза Алабамы… — пронзительно завывает трио.

— Да тут целый концерт для вас одного, — замечаю я бармену.

Он фыркает и опрокидывает в глотку еще порцию виски.

— Допустим, я пытаюсь нагнать знакомого, — осторожно начинаю я.

— Эйба. Мы уже поняли.

— Нет, другого. Скорее всего, он проезжал здесь вчера с компанией приятелей. У него еще шрам под правым глазом.

Клод берет фальшивую ноту, и песня у меня за спиной резко обрывается. Выражение лица у бармена становится таким кислым, будто я ткнула ему под нос револьвер. Он тянется рукой под стойку и достает дробовик, словно и правда увидал мой кольт.

— Давай-ка вон отсюда. — Он указывает дулом на дверь.

Я поднимаю руки вверх:

— Но я даже не расплатился за выпивку.

— Неважно. Катись. Здесь вашей братии не рады.

— Нашей братии?

— «Всадникам розы», — поясняет он. — А теперь считаю до десяти: или ты выходишь в эту дверь, или я угощу тебя свинцовой сливой.

Он начинает отсчет, и я пячусь к двери, сохраняя спокойствие. Приподнимаю шляпу и киваю Джози, которая таращится на меня из угла.

— Благодарю за концерт, мисс, — говорю я. Потом вылетаю из салуна и запрыгиваю в седло.

Бармен и певческое трио выходят на улицу проводить меня, и хотя в спину мне направлено дуло дробовика, я не могу сдержать торжествующей ухмылки.

Потому что мой так называемый друг проезжал этой дорогой, и теперь у банды появилось название.

Я еще на шаг ближе к тому, чтобы выследить трусливые задницы убийц па и отправить всю их компанию в преисподнюю.

Отъехав от Уолнат-Грова на пять миль, я понимаю, что дела мои плохи.

Небо на глазах бледнеет, теряя краски, а до Уикенберга еще миль двадцать. Ночевать придется под открытым небом.

Я еду верхом, пока не нахожу маленький овраг, со всех сторон окруженный зарослями кустарника и опунции. Увожу лошадей с тропы, обматываю поводья вокруг ветки низенького мескитового дерева, а сама бегом возвращаюсь назад и осматриваю место будущего привала с дороги. Белые уши Сильви все-таки торчат над зарослями, но кто взглянет в эту сторону ночью, в полной темноте? Я буду спать на земле, с дороги меня не увидят.

Развожу костерок, жую вяленое мясо и мысленно возвращаюсь к тому, что сказал бармен. «Всадники розы».

Видимо, это молодчики Уэйлана Роуза; дурная слава бежит впереди них еще с тех времен, когда они совершали налеты на почтовые дилижансы по всему Нью-Мексико. Когда в Аризоне тут и там начали появляться золотодобывающие шахты, банда перекочевала к западу и теперь моталась по дорогам между шахтерскими городками, выслеживая и грабя казенные дилижансы, которые перевозили золотую руду. Я однажды слышала, как Мулвенон жаловался на Роуза, хотя в Прескотте бум золотой лихорадки пришелся на прошлое десятилетие и давно закончился. Я тереблю нижнюю губу и раздумываю, что могло заставить Роуза бросить привычные маршруты и устремиться на север, к моему отцу.

Прежде чем улечься, я разбрасываю угли костра, чтобы они погасли задолго до темноты. К вечеру становится прохладно, и я, завернувшись в одеяло, наблюдаю, как летучие мыши, еле видимые в сумерках, расчерчивают своими полетами темное небо. Оно такое огромное, что в него можно нырнуть с головой.

Вокруг тихо, но это не та тишина, к которой я привыкла. Пока па был жив, его голос провожал меня каждый вечер. «Сладких снов, Кэти», — говорил он и закрывал скрипучую дверь моей спальни. После этого я всегда легко засыпала. Но без папиных слов меня окружает только пустота: огромное небо, огромные пространства и огромная, бесконечная прерия.

«Сладких снов, Кэти, — говорю я себе. — Сладких снов».

Потом накрываю лицо стетсоном и жду, пока придет забытье.

Я просыпаюсь от шороха в кустах.

Резко распахнув глаза, тянусь за ружьем, но оно запуталось в одеяле, и сразу его не вытащить. Я не хочу лишнего шума, поэтому тихонько достаю револьвер, изо всех сил напрягая слух. И снова те же звуки: кто-то ворчит и продирается сквозь кусты в нескольких шагах от меня. Я медленно сдвигаю шляпу на макушку и даю глазам привыкнуть к темноте.

Сильви и Либби тоже проснулись; в лунном свете мне отчетливо видны две пары настороженных ушей.

Я замечаю какое-то движение в кустах у дальнего края овражка, возле самого склона. Осторожно встаю, держа револьвер наготове, и тихо подкрадываюсь. Кто бы ни прятался в зарослях, он меня услышал и замер, потому что шорох прекратился.

— Я знаю, что ты там, — шепчу я и отодвигаю ветки рукой. — Выходи с поднятыми…

Темная тень бросается мне под ноги из кустов и визжит. Я падаю, больно приземляясь на копчик, и тут же меня кусают за лодыжку.

— Тьфу ты, черт! — Я поднимаю глаза и вижу удирающего пекари. — Глупая дикая свинья!

Крупный кабанчик сердито хрюкает на меня и присоединяется к сородичам, объедающим кактусы.

Хорошо, что на мне высокие ботинки. Кабану не прокусить толстую кожу, а то сейчас я, наверное, истекала бы кровью. Поднимаюсь на ноги и, продолжая ругать пекари на чем свет стоит, хромаю обратно в лагерь. Столкновение со свиньей настолько притупило мою бдительность, что я чуть не пропускаю настоящую опасность.

— Видишь, я же говорил, что мы найдем его лагерь!

Я замираю и резко пригибаюсь за кустами.

— Но где мальчишка? Клод сказал, он поедет этой дорогой.

— Откуда мне, черт возьми, знать? Давай просто спугнем лошадей и заберем оружие и вещи.

— И кто нам даст вознаграждение, если не предъявим тело?

— Мальцу только и останется вернуться в город пешком, придурок. Там мы его поймаем и порешим. Отвязывай поводья.

— Погоди. У него на седлах даже не выжжена роза. А ведь у них такой знак, разве нет?

— Может, у него потому и нет метки, что он не хочет себя выдать? Наверняка ему известно, что за голову Роуза обещано целое состояние, да и за любого из его бандитов хорошо заплатят.

— Том, у меня дурное предчувствие. Сдается мне, мальчишка прямо сейчас наблюдает за нами, того и гляди пристрелит.

А вот и нет. Стрелять я буду только в крайнем случае. Мои пули предназначены для тех, кто убил па, и все-таки я крепче сжимаю рукоять револьвера.

— Тогда иди покарауль, — предлагает Том напарнику.

— Покараулить? Если парень и правда из банды Роуза, против них не попрешь. — Тем не менее говоривший выбирается наверх и встает у края оврага, где они оставили своих лошадей; оттуда отлично виден мой лагерь.

Том отвязывает поводья Либби от дерева, тут же достает револьвер и стреляет ей под ноги. Лошадь вскидывается на дыбы, разворачивается и скачет на север.

Вот дьявол.

Я поспешно шарю под ногами, пока не нащупываю камень, который помещается в ладонь. И швыряю его в сторону тропы. Как только напарник Тома уходит проверить, что там за шум, я выпрыгиваю из-за кустов и наставляю на Тома револьвер.

— А ну-ка, стой смирно, — говорю я, держа его на прицеле.

Он отпускает поводья Сильви и поднимает руки вверх.

— Идите оба к своим лошадям и проваливайте отсюда, — продолжаю я. — Тогда я сделаю вид, что ничего не произошло.

— Ага, а потом поедешь дальше и вырежешь всю семью Эйба? — говорит он. — Вот уж вряд ли, сынок.

— Так ты об Эйбе беспокоишься? И вознаграждение тут совсем ни при чем?

— Ладно, подловил. Вознаграждение очень даже при чем.

Он так быстро выхватывает револьвер, что я едва успеваю среагировать, инстинктивно нажимая на спусковой крючок. Выстрелом Тома отбрасывает к мескитовому дереву, он сползает вниз и больше не двигается.

Господи, он мертв.

Я убила его.

Это совершенно не входило в мои планы, но он меня вынудил. Не будь у меня в руке револьвера, я сама была бы сейчас мертва. Сердце в груди колотится как сумасшедшее.

— Том! — кричит его приятель. — Ты отвязал вторую лошадь? Пора сматываться.

Я пригибаюсь за Сильви и вытягиваю руку с револьвером поверх ее крупа, чтобы, когда напарник Тома покажется на краю обрыва, сразу взять его на прицел.

— Считаю до трех и, если не уберешься, стреляю! — кричу я. — Один, два…

Он вскарабкивается на лошадь, хватает вторую за уздечку и скачет на север, исчезая в бледном облаке пыли.

Как только он скрывается из виду, я свистом зову Либби, хотя прекрасно понимаю, что она слишком далеко и вряд ли услышит. Она уже не вернется. Па владел этой лошадью больше двадцати лет, а я потеряла ее за один день. Опять я его подвела. В очередной раз. Ничего-то у меня не выходит.

— Идиот несчастный, — обращаюсь я к трупу под деревом. — Я не из банды Роуза. И не меньше твоего желаю их смерти. Зачем ты только влез? И меня оставил без лошади, и себя угробил.

Его широко раскрытые мертвые глаза смотрят прямо на меня, я вздрагиваю и чуть не роняю револьвер. Убираю кольт в кобуру. Нужно уезжать. Второй наверняка вернется, причем не один.

Я закидываю седло на спину Сильви, приторачиваю к нему сумки. Оглядываю вещи, которые везла Либби, и понимаю, что теперь о них придется забыть.

«Надеюсь, Эйб, ты стоишь моих потерь», — говорю я про себя, запрыгиваю на спину Сильви и пускаюсь вскачь. Мы летим по пустыне, точно серебряная пуля в лунном свете.