Путь отмщения

Глава тридцать первая

Я галопом проезжаю Финикс и задерживаюсь только для того, чтобы заглянуть к шерифу. Это низкорослый, крепко сбитый мексиканец по фамилии Гарфиас, и он недоверчиво усмехается, когда я сообщаю, что Уэйлан Роуз и его парни мертвы.

— Банда Роуза? — смеется он. — Все до единого?

— Так и есть.

— Что ж, нет тел — нет вознаграждения.

— Один из трупов был в нужнике в Прескотте, хотя наверняка его давно оттуда убрали. Еще два лежат на берегу Агуа-Фриа и один — в долине Солт-Ривер. Остальные, включая тело самого Уэйлана Роуза, разбросаны в горах Суеверия.

— Там же исконные земли апачей! — ахает Гарфиас, и сигара чуть не вываливается у него изо рта. — Никто не сунется обыскивать горы, чтобы найти тела преступников.

— Вот и хорошо, — говорю я. — Просто хотела сообщить властям, что молодчики Роуза мертвее мертвого.

— Вознаграждения ты все равно не получишь.

— Я так и поняла. Хорошего дня, мистер! — Я приподнимаю шляпу и ухожу, не оглядываясь, хотя затылком чувствую озадаченный взгляд шерифа.

Обратный путь до ранчо Колтонов кажется вполовину короче, чем наше путешествие на юг, и вдвойне одиноким.

Погода благоприятствует поездке — жара адская, но ни одной пыльной бури, — и вскоре я снова двигаюсь вдоль пересохшего каменистого русла Хассаямпы, направляясь в Уикенберг.

Сара совершенно убита известием о гибели Билла. Задать бы сейчас Джесси хорошую трепку! Это он должен сидеть здесь, на ранчо, держать Сару за руку, гладить по спине и обещать, что все наладится. Он, а не я. Трус, сбежал в свой Тусон, отговорившись срочными делами.

Но я сдерживаю злость, потому что Саре и так несладко. Ее муж Рой приковылял домой через пару дней после моего первого визита на ранчо и, со слов Сары, свалился на кровать в пьяном беспамятстве. С тех пор он почти не встает, разве что, шатаясь, поднимается налить себе еще виски, поэтому я молча выполняю всю работу на ранчо: дою коров, выбиваю половики и пропалываю грядки, а малыш Джейк скачет вокруг меня, распевая песни.

На четвертый день приносят телеграмму из Тусона. Джесси нашел бедную Клару в убогой гостинице, где, по ее уверениям, крысы каждую ночь пытались свить гнездо у нее в волосах. Джесси сообщал, что оплатит ей проезд в дилижансе до Уикенберга, но сам пока не вернется: Бенни и так закрыл глаза на прошлые проступки

Джесси, и теперь ему придется перегнать другую партию скота, чтобы остаться у босса на хорошем счету. Обо мне в телеграмме нет ни слова.

На следующий день я собираю вещи и уезжаю домой.

В первую ночь я ложусь в сарае рядом с Сильви; свернутая попона — раньше я укрывала ею Либби — служит мне подушкой.

Сплю я плохо. Такое чувство, что я никуда не уезжала: будто па только умер и я снова горюю о нем, свернувшись калачиком у ног своей лошади.

Я-то думала, свершенная месть принесет мне облегчение. Думала, жизнь вернется в прежнюю колею и снова обретет смысл. На самом деле я все так же одинока, все так же страдаю от потери па, все так же злюсь, что ничего не изменишь.

На следующее утро я сшибаю крест на могиле матери и выбрасываю его в ручей. Прибираюсь в сарае, выметаю пыль и паутину, накопившиеся за время моего отсутствия. Еще через день запрягаю Сильви в телегу и еду в Прескотт за досками для стройки. По пути заворачиваю на почту и даже набрасываю письмо Саре, где спрашиваю о Джесси, но гордость берет верх, и я рву черновик на мелкие клочки, так и не отправив письмо. В итоге, как и планировала, покупаю доски, и Сильви тащит их домой. Мне не увезти все за один раз, и я заказываю доставку.

На следующий день скачу две мили до ближайшего соседа, Джо Бентона. Он вместе с сыновьями пашет землю, но прерывается, завидев меня.

— Кэти! — радостно улыбается Джо. — Что привело тебя в наши края?

— Хочу попросить об одолжении. Дом сгорел, и мне нужна помощь, чтобы отстроить его заново.

— Господи, вот жалость-то! Мы приедем и поможем вам с Генри завтра же прямо с утра, идет?

— Па умер, — говорю я. — Его повесили бандиты.

— Боже всемогущий, когда?

— Три недели назад, когда вы были в отъезде, навещали родственников в Хардивилле.

Голова Джо мотается из стороны в сторону, как разболтанный флюгер.

— Ох, Кэти. Что же ты ничего не сказала, когда мы вернулись? — сокрушенно вздыхает он.

— Не знаю. — У меня щиплет в горле, на глаза наворачиваются слезы. — Я повела себя… глупо. Теперь-то я понимаю, что просить помощи не стыдно.

— Конечно, не стыдно! — уверяет Джо. — Мы поможем тебе со стройкой. Непременно поможем.

В течение нескольких дней мы возводим наружные стены, потом занимаемся внутренними перегородками и спустя две-три недели уже навешиваем ставни на окна. Я отстроила дом в точности таким, каким он был, с комнатой па и всем прочим. Единственное отличие — дощатый пол. Хватит с меня утоптанной земли.

Соседи не спрашивают, где я взяла деньги на стройку, за что я им очень благодарна.

Дни идут за днями, я занимаюсь мелкими столярными работами. Конечно, можно было купить все необходимое на золото, доставшееся мне в горах Суеверия, но это слишком рискованно. Не хочу, чтобы люди начали судачить и задавать вопросы, чтобы пошли слухи. Иначе меня выследят, как выследили па. Поэтому я сама мастерю кухонный стол, навешиваю несколько полок, сколачиваю новую раму для кровати. Мои изделия далеки от совершенства, но свое предназначение выполняют, и этого достаточно. Кое-что даже не пришлось заменять. Каменная печка гордо стоит на прежнем месте, да и чайнику ничего не сделалось.

Джо привозит лишний матрас, который валялся у них с тех пор, как его старшая дочка вышла замуж и уехала из дома, а еще целый сундук постельного белья и даже одеяло и немного одежды. Но и на этом не останавливается, а помогает мне оформить собственность на землю. Па оставил по завещанию сто сорок акров, но я, будучи незамужней, по закону не имею права лично владеть участком. Мы указываем Джо вторым собственником, и хотя после подписания бумаг он становится фактическим владельцем моей земли, он клянется никогда ее не продавать.

— Пока мы, Бентоны, будем твоими соседями, участок, что застолбил для тебя па, по праву принадлежит тебе. А когда выйдешь замуж, я сразу же продам тебе его обратно за один пенни.

Я столько раз говорю «спасибо», что под конец чувствую себя попугаем, повторяющим одно и то же.

Когда месяц спустя дочь коммерсанта из Прескотта выходит замуж, я вместе с Бентонами еду на свадьбу. Ожидаются танцы и веселье, и я решаю, что имею право развлечься. Надеваю платье — одно из тех, которые отдал мне Джо. Непривычно снова чувствовать, как ребра сдавливает корсет, а вокруг ног колышется юбка. Правда, я так и не забрала волосы кверху, как раньше. Распущенные пряди по-прежнему не достают даже до плеч.

Я пью чай с сахаром. Притоптываю ногой в такт музыке. Моррис приглашает меня танцевать.

На нем приталенный пиджак и галстук-бабочка — настоящий франт, не то что за прилавком «Голдуотерса», — и от него пахнет табачным дымом. А еще горным воздухом и пряностями. Эти запахи напоминают мне о Джесси.

— Ты подстриглась, — говорит Моррис, когда мелодия заканчивается.

— Ага.

— Мне нравится. Тебе идет.

Я улыбаюсь. Моррис заливается румянцем. Почему-то именно в этот момент я понимаю, что у меня все наладится. Даже если обида никогда не пройдет до конца, даже если мое сердце будет вечно тосковать по упрямому ковбою с прищуренными глазами, я справлюсь. Наверняка справлюсь.

В последующие дни я, как могу, обрабатываю поле, и мне удается спасти большую часть урожая. Я сажаю цветы на могиле па и возле крыльца. Погода начинает портиться, сумерки опускаются все раньше, принося облегчение после изнуряющей жары. В очередной день рождения па я пеку пирог и объедаюсь им, пока не начинает болеть живот.

Почти все золото с гор Суеверия я закапываю под мескитовым деревом и только небольшую часть храню в кожаном кисете па, который держу под матрасом в жестяной коробке для бутербродов. Там же лежат мои документы, договор на участок и фотография, где мы вместе с отцом и матерью. Поначалу, вернувшись домой, я хотела оторвать часть с ма. Теперь я рада, что удержалась. Эта фотография — единственное, что осталось целым в моей жизни.

Проходит некоторое время, и я наконец начинаю спать спокойно, не вскидываясь по нескольку раз за ночь, хотя кольт всегда кладу рядом.

Лето незаметно сменяется осенью, и в одно слишком холодное для начала октября утро я смотрю в окно и вижу на дороге одинокого всадника. Он останавливается у ручья, дает лошади напиться и сворачивает на мой участок.

Я беру ружье и выхожу на крыльцо.

Всадник приближается, хотя не особенно спешит. Он лениво раскачивается в седле, правя одними бедрами и почти не налегая на стремена. Первым делом мне удается разглядеть вороную масть его коня. А потом я вижу, как ветер треплет платок винного цвета, повязанный на шее седока.

Я отставляю ружье в сторону и бросаюсь навстречу.

Он натягивает поводья за несколько шагов до меня и спрыгивает с Бунтаря.

— Кэти. — Он приподнимает шляпу и окидывает прищуренным взглядом все, что видит вокруг: мою фигуру от кончиков ботинок до макушки, сарай, поле, дом, белеющий свежими, еще не потемневшими от смены времен года досками. — Я думал, он сгорел, — говорит он, кивая на дом у меня за спиной.

— Я отстроила его заново. После всех этих безрассудных погонь по горам Суеверия у меня осело кое-какое золотишко.

— Надо было мне приехать и помочь тебе.

— Да. Надо было, — резко отвечаю я, потому что все еще злюсь.

— Меня задержали. Пришлось перегонять скот в Лос-Анджелес. Бенни был в ярости, кричал, что за мной должок. Перегон выдался долгим и трудным, сплошь по пустыне, в города мы почти не заезжали. Я бы написал, но не знал, вернулась ли ты в Прескотт. Пришлось расспрашивать о тебе в городе, чтобы найти сюда дорогу. — Он чешет заросшую щетиной щеку, и я проглатываю вертящееся на языке замечание, что уж письмо-то он мог бы попытаться отправить. — Ты не думай, я не ищу отговорок, просто объясняю, почему не писал, — добавляет он.

Я молчу.

Он роется в седельной сумке и достает оттуда сверток в коричневой бумаге, обвязанный бечевкой, и протягивает мне:

— Вот, привез тебе.

Я удивленно вскидываю брови.

— Просто возьми. Пожалуйста, Кэти. Я проделал такой путь, чтобы извиниться за столь долгое молчание, и теперь…

— Ага, так вот зачем ты приехал? А то раньше об извинениях ни слова не было.

Джесси Колтон продолжает стоять, держа сверток в протянутой руке и умоляюще глядя на меня.

Я выхватываю у него сверток и разрываю обертку.

Сначала вижу переплет, потом обложку. «Маленькие женщины»! Я бережно провожу пальцами по золотым буквам названия.

— Оказывается, в Лос-Анджелесе есть ужасно милая книжная лавка, — говорит он. — Ну и после всех этих безрассудных погонь по горам Суеверия у меня осело кое-какое золотишко.

Он ухмыляется, да я и сама с трудом сдерживаюсь, чтобы не улыбнуться в ответ. Однако поджимаю губы и кидаю на него строгий взгляд.

— А если я решила оставить прошлое позади и жить дальше? И знаешь, Джесси, у меня даже получается. Не могу же я просто сидеть и ждать.

— Я и не думал, что ты будешь ждать. Каждый день нашей разлуки я молился о том, чтобы снова отыскать тебя и чтобы ты меня приняла. Я так виноват! Когда ты сказала, что тебе некуда возвращаться, я ведь дал понять, что ты всегда можешь вернуться ко мне, а сам сбежал. Но мне было слишком… тяжело. — Он морщится, как от боли. — Каждый раз, когда я думал о тебе, мне тут же вспоминался Билл. У меня ушло много времени, чтобы разделить эти воспоминания, думать о каждом из вас по отдельности и больше не испытывать злости и скорби при мыслях о тебе.

Я глажу кожаный переплет, провожу пальцем по корешку книги.

— Ты прочитал? — спрашиваю я.

— Осилил страниц десять, потом заснул.

— Джесси Колтон!

— А не хочешь сама почитать мне? Вслух. Думаю, так будет лучше.

— Можем попробовать.

Он выпускает поводья Бунтаря и делает шаг ко мне.

— Сегодня вечером?

— Ты хочешь остаться?

— Если позволишь.

— Джесси, я вообще не хотела, чтобы ты уходил.

— Я и не ушел. Просто отлучился на время.

Он приподнимает мне подбородок согнутым пальцем, пока мы не встречаемся взглядами. Глаза у него орехового цвета. Раньше я не замечала.

— Можно? — спрашивает он и наклоняется так близко, что шепчет почти в губы. — Можно мне остаться?

— Да, — отвечаю я. — Думаю, да.

Он целует меня нежно и крепко. И снова все плывет, как в тумане, но теперь мне уже не страшно. Я притягиваю его ближе и возвращаю поцелуй, отбросив прочь заботы и тревоги.

Он кружит меня в беззвучном танце, но в этот раз я не жалуюсь на отсутствие музыки. Ветер шелестит листвой мескитового дерева, шуршит сухой травой на участке. Птица чирикает на изгороди, сердце Джесси глухо стучит у него в груди, и мой пульс учащается в ответ. Жаркое солнце встает над Территорией, и в сердце зарождается надежда, которой я не чувствовала со дня смерти па. Она поет у меня в груди.

Лучшая мелодия на свете.

Драгоценнее любого золота.