Путь отмщения

Глава двадцать шестая

Дневной переход превращается в пытку.

Сколько бы мы ни продвигались вперед, цель не приближается ни на шаг. Солнце печет спину, саднит царапина на голове от пули, которой Роуз сбил у меня с головы стетсон. Рукава натирают обгоревшие на солнце руки, точно наждак. Я ворчу и злюсь; дорога тяжелая: груды каменных обломков, которые приходится обходить, кактусы, шипастые кустарники, цепляющиеся похлеще колючей проволоки. Джесси притворяется, будто идти ему легко, но я замечаю, как он прижимает руку к груди, как прерывисто и тяжело дышит.

Почти все утро над нами, не отставая, кружит ястреб, и только к полудню птица сдается и улетает на поиски другой добычи. Мы находим небольшую тень под уступом скалы и садимся отдохнуть. Я пью из фляги. Джесси жует вяленое мясо и делится со мной. Мы перекидываемся буквально парой слов, но меня это устраивает, потому что говорить не о чем. Вот доберемся до шахты, найдем Роуза — тогда другое дело.

После полудня мучения продолжаются: дорога лучше не становится, идти надо осторожно. В одном месте даже приходится воспользоваться горным снаряжением Вальца, чтобы перебраться через скалистый уступ. Джесси сосредоточенно вяжет узлы на веревке, нахмурив лоб. Но когда мы спускаемся, то обнаруживаем, что ослики уже отыскали обход по земле и опередили нас и вся эта возня с веревками была напрасной. Мы подшучиваем друг над другом, но как-то невесело. Мы устали, нас мучает жажда. У Джесси остается слишком много времени на мысли о брате и о том, что Роуз с ним сделал. Он все больше молчит и мрачнеет с каждой минутой.

Когда мы одолеваем худшую часть пути и спускаемся в поросшую кактусами долину, по небу уже разливаются яркие краски заката.

— Наверное, на сегодня отбой, — говорю я. — Все равно мы далеко не уйдем с наступлением темноты.

Джесси молча кивает.

Я сама готовлю ночлег. Нахожу ровный, без камней, участок земли, на котором можно раскатать подстилки. Снимаю поклажу с осликов и отпускаю их пастись на длинной привязи, не позволяющей отходить далеко. Костер разводить не рискую, иначе нас заметят. На ужин все равно одно вяленое мясо.

Джесси жует его с каменным выражением лица. Он не чистит свои ремингтоны, ничего не рисует в блокноте. Взгляд его уперся в носки ботинок, но вряд ли он их видит. Когда у меня отняли па, я превратилась в фурию, в сжатую пружину, готовую распрямиться в любой момент. А Джесси, потеряв Билла, полностью утратил присутствие духа. Ни огня, ни вспышек гнева. Он сам на себя не похож.

— Джесси? — окликаю его я.

— М-м?

— Я беспокоюсь. Тебя будто подменили. Вроде двигаешься, но все время молчишь, а сам витаешь мыслями где-то далеко.

Он поднимает на меня взгляд.

— Кэти, пока я лицом к лицу не встречусь с Роузом, так и будет. Если я сейчас дам волю гневу, он испепелит меня дотла. Я намерен сдерживаться, пока не придет время выпустить наружу свои чувства.

— Ты себя сдерживаешь?

— Не все же такие, как ты: тебе хватает запала ярости на долгие недели пути.

Я ковыряю землю носком ботинка.

— Может, и тебе стоило бы дать волю эмоциям. Джесси, ты сам не свой, и мне страшно.

На ум приходит рассказ Билла, как после смерти матери Джесси перестал разговаривать и только бесконечно упражнялся в стрельбе, забросив все прочие занятия. Похоже, сейчас он снова погружается в то же состояние, и если его не выдернуть оттуда, он превратится в тень самого себя.

— С каких это пор ты так хорошо меня знаешь? — спрашивает он.

— Все произошло постепенно. Ты вроде как исподтишка влез в мои мысли.

— Бесшумно, как Лил?

На губах у него появляется тень улыбки. Нужно постараться его разговорить.

— Да нет, скорее как гремучая змея. Которую постоянно слышишь, но ее укус все равно застает врасплох.

— Я не кусаюсь, — возражает Джесси.

— Неужели? Потому что голова у меня в последнее время как в тумане. Наверное, яд уже действует.

Его улыбка становится шире.

— Кэти Томпсон, уж не хочешь ли ты сказать, что я тебе нравлюсь?

— Больше ничего не скажу, иначе ты каждое слово опять обернешь против меня.

Он улыбается, и в лунном свете блестят зубы — белые и острые, как у хищника. Вместе с улыбкой на секунду будто возвращается прежний Джесси.

— Потанцуй со мной, — вдруг говорит он, протягивая руку.

— Ты спятил?

— Давай же, Кэти. Мне нужно отвлечься. Переключить мысли. — Он снова предлагает мне руку. На губах у него все так же играет легкая улыбка, и мне не хочется спорить. Я сдаюсь, и он тянет меня вверх, чтобы поставить на ноги. Точнее, пытается. Взяв меня за руку, он тут же ее выпускает, кривится от боли и прижимает ладонь к груди.

— Ты как? — спрашиваю я, вставая сама.

— Прекрасно, — упрямо отвечает он.

— А если швы разойдутся? Давай лучше посидим, тебе нельзя…

— Я хочу танцевать.

Джесси ждет с открытой в мою сторону ладонью, и я уступаю.

— Музыки нет, — замечаю я, когда мы, обнявшись, начинаем кружиться под звездным небом.

— Она повсюду. Прислушайся.

Сначала я различаю только свое дыхание. Потом добавляются шуршание земли у нас под ногами, шелест ветра в зарослях, уханье совы вдалеке. Я так близко к груди Джесси, что ритм мне задает биение его сердца, глухо стучащего за ребрами. От Джесси пышет жаром, как от костра. Он такой сильный, крепкий. Я касаюсь внутренней стороной запястья его шеи и таю. Если бы не его ладонь, надежно придерживающая меня за талию, я бы рухнула: колени у меня подгибаются от слабости. Если Джесси меня отпустит, я просто осяду кулем на землю.

— И где такая дикарка выучилась прилично танцевать? — спрашивает он.

— Дикарка? Вовсе я не дикарка.

Он смешно сводит брови домиком.

— Когда я была маленькой, па ставил меня ногами к себе на ботинки и кружил по всему дому, — бормочу я. — Потом я подросла и стала танцевать сама. А к тому времени в Прескотте начали устраивать собрания и разные праздники.

— Могу поспорить, все парни мечтали потанцевать с тобой.

Я не отвечаю, потому что за всю жизнь танцевала всего с несколькими мужчинами, включая Морриса. Но ни разу у меня не подгибались колени, как сейчас, с Джесси. Если честно, со всеми остальными я вообще ничего не чувствовала.

— А ты где научился? — спрашиваю я. — Откуда у погонщика скота время на танцы?

Джесси кружит меня за руку, немного неловко из-за ранения, потом притягивает обратно и еще крепче прижимает к себе.

— Не на перегонах, конечно, — говорит он. — Но время от времени мы останавливались в приличных местах и тогда уж не упускали случая отправиться вечером на танцы.

Я представляю, как Джесси кружит в танце какую-нибудь красотку, щедро одаривая ее своими улыбками, и у меня подводит живот.

— И девушки соглашались танцевать с таким увальнем? — поддразниваю я.

— Если я успевал сначала помыться и переодеться в чистую рубашку, от желающих не было отбоя.

— Настоящий джентльмен.

— Как все ковбои.

— Похоже, в последние дни я путешествовала не с ковбоем.

— Проклятье, ты невыносима, — жалуется он, но тон шутливый, и Джесси улыбается, глядя на меня сверху вниз. Только сейчас я замечаю, какой он высокий. Я и сама не маленького роста, но он все равно выше меня на целую голову.

— Кэти? — тихо спрашивает он.

Джесси так близко. Слишком близко. Мы перестаем танцевать.

Его взгляд скользит по моему лицу, задержавшись на скуле, где у меня то ли порез, то ли синяк, или то и другое вместе. Не знаю почему, но я привстаю на цыпочки и тянусь к Джесси, положив руку ему на грудь. Его сердце колотится у меня под ладонью.

— Кэти, я очень хочу тебя поцеловать.

Теперь и у меня сердце чуть не выпрыгивает из груди.

— По-настоящему, — добавляет он. — Но только если ты хочешь.

Я молча смотрю на воротничок его рубашки, боясь пошевелиться. Я и правда хочу. Пусть поняла я это только вчера вечером, но хотела с тех самых пор, как мы всю ночь проговорили в заброшенном доме о книгах. А может, и еще раньше, в Белой купальне.

— Глупо с моей стороны, прости… — бормочет Джесси, отворачиваясь. — Прошлой ночью… ты это сделала только потому, что я… — Он снова смотрит на меня. — Прости, Кэти. Я дурак, и я прошу прощения, и…

Я обнимаю его за шею и притягиваю к себе. Губы у него горячие и нежные, а щека и подбородок колючие. Он наклоняется и отвечает на поцелуй, крепче прижимая меня к груди, снова заставляя привстать на цыпочки, и я почти теряю голову. Понятия не имею, что делать, но он, похоже, знает, и я позволяю ему направлять себя. Как в танце: он ведет, а я следую за ним, изо всех сил стараясь удержаться на ногах, потому что колени снова слабеют и подгибаются, и я не удивлюсь, если прямо сейчас растаю от нежности. Вкус его поцелуя отдает остротой пряностей и табака, сладостью горного воздуха, соленым потом нашего путешествия.

В его объятиях я словно обретаю дом, который не хочу покидать. Я крепче обвиваю рукой его шею, а другой тяну к себе за рубашку.

Но Джесси вырывается. Делает шаг назад, останавливается и смотрит на меня.

— Так ужасно? — упавшим голосом спрашиваю я.

— Кэти, это настолько прекрасно, что лучше мне держаться от тебя подальше, иначе ты точно узнаешь, какой дрянной из меня джентльмен. А мне хотелось бы остаться у тебя на хорошем счету.

— Джесси Колтон, ты меня боишься?

— И что тут такого? Я видел, что ты можешь сделать с мужчиной. И не хочу быть следующим.

— Вот негодяй.

Он улыбается так беззаботно, что с души у меня точно камень падает, и я тоже улыбаюсь в ответ.

Мы устраиваемся на одеялах. Джесси вытягивается во весь рост, скрестив ноги в лодыжках. Я сажусь по-турецки, немного волнуясь.

— Я рад, что тебя подстрелили у Агуа-Фриа, — говорит он минуту спустя.

— Что?!

— То есть я рад вовсе не тому, что ты пострадала. Но если бы не та пуля, я бы до сих пор считал тебя Натом, безрассудным тощим мальчишкой из Прескотта.

— Серьезно? Да только после Агуа-Фриа ты вел себя ужасно, Джесси. Просто ужасно. Вечно осуждал и выводил меня из себя. Только вспомни, что ты сказал, когда увидел меня в платье!

— А каково было мне? Я вдруг понял, что ты совершенно другой человек, не тот, кем я тебя считал. Мне казалось, что меня предали, Кэти. Использовали. А дальше стало только сложнее, потому что я наконец разглядел, какая ты на самом деле: сильная, решительная, верная. И в довершение вы с Лилуай спасаете меня — после всего, что я натворил! Прости еще раз за дневник.

— Понимаю. Мы оба хотя бы по разу поступили неправильно, но теперь все позади. Не ты ли сам твердил, что нельзя жить прошлым?

Джесси слегка улыбается. Откашлявшись, он косится на меня.

— Если хочешь знать, в платье ты выглядела потрясающе. Непохоже на ту Кэти, которую я знаю, но посмотреть было на что.

Я невольно улыбаюсь. Обычно я предпочитаю не выделяться, чтобы иметь возможность незаметно ускользнуть. Но теперь, когда я знаю, что на меня смотрел Джесси и ему понравилось увиденное, в животе снова начинают порхать бабочки.

Мы с Джесси похожи: нас связывает и ведет вперед жажда мести. Страшно представить, что я сидела бы здесь одна, готовясь выступить против Роуза с одним лишь верным кольтом. О чем я только думала, когда собиралась справиться с ним сама — одинокая девчонка против отъявленного злодея? На Роуза надо идти по меньшей мере вдвоем, а лучше бы собрать целую армию для усмирения адского пса.

— Что бы ни случилось завтра, — говорю я Джесси, — я пойду с тобой до конца. Даже если нам не выбраться живыми из этого пекла, я согласна. Мне все равно некуда возвращаться.

— И я тебя не оставлю, — отвечает он.

На серьезном лице Джесси отражается боль, брови сведены к переносице. Прищурившись, он смотрит на меня в темноте. Потом протягивает руку и гладит по щеке подушечкой пальца. И вдруг обнимает за шею, притягивает и снова целует.

Когда раскрытые губы Джесси встречаются с моими, я забываю о приличиях. О том, что я потная, от меня дурно пахнет и нам обоим не мешало бы помыться. Мои руки движутся будто сами собой, жадно исследуя его лицо, ключицы, плечи. Я срываю и отбрасываю в сторону его шляпу, чтобы запустить пальцы ему в волосы. И вдруг уже сижу на нем верхом, и Джесси со слабым стоном выдыхает мне в рот, доставая, кажется, до самого сердца. Он сгребает меня в охапку и перекатывается по земле, так что мы меняемся местами. Теперь я лежу на спине, а он целует меня в шею. Руки Джесси скользят по талии; он вытягивает заправленную в брюки рубашку и начинает ее расстегивать.

Я мечтаю, чтобы он двигался быстрее. Мечтаю, чтобы не останавливался, сорвал с меня рубашку и прижался ко мне; мечтаю почувствовать его всей кожей — боже всемогущий, да что со мной творится? Мы посреди дикой аризонской пустыни. В лагерь могут забраться койоты. Люди Роуза могут целиться в нас с каждой горной вершины. Все мыслимые и немыслимые опасности за одно-единственное мгновение проносятся у меня в голове и тут же улетучиваются, потому что я чувствую руки Джесси на своем теле. Я не могу нормально соображать, когда он почти лежит на мне. Вообще не могу соображать.

— Джесси…

Он замирает, поднимает голову и смотрит мне в глаза.

— Думаю, нам лучше остановиться.

— Хорошо.

Он медленно садится и наблюдает, как я застегиваю рубашку. И хотя вопросов он не задает, мне кажется, я должна объясниться.

— Джесси, завтра мне нужна ясная голова. А ты… просто сводишь меня с ума.

Он молча кивает.

— Ты злишься.

— Нет, — искренне отвечает он. — В любом случае не мешает поспать. Завтра нас ждет тяжелое испытание.

Испытание, из которого мы не обязательно выберемся живыми. Я вдруг понимаю, что, возможно, другого шанса не будет. Раньше я никогда не обнималась с парнем, а сейчас, когда мне впервые в жизни показалось, что я этого хочу, сама оттолкнула Джесси, вместо того чтобы осмелиться пойти до конца.

Джесси подбирает упавшую шляпу и отряхивает от пыли. Потом замечает мой взгляд и спрашивает:

— Ты чего?

— Я все испортила, да? Чем бы это ни было.

Мои слова вызывают у него улыбку.

— Нет. Даже не думай. Ничего ты не испортила. — Он достает револьвер и начинает чистить. — Сладких снов, Кэти. Я покараулю первым.