Путь отмщения

Глава двадцать первая

Я вытаскиваю из-за голенища нож и обрезаю веревку. Билл мешком валится к моим ногам, точь-в-точь как па. На шее у него царапины: он скреб горло ногтями, когда пытался ухватить веревку под подбородком. На лбу вырезана роза. Лицо в крови, она струйками текла ему в глаза и по щекам — розу вырезали, пока Билл еще дышал.

Я отворачиваюсь, и меня рвет желчью.

Ублюдок. Чертов бессердечный ублюдок.

Роуза вообще не должно было здесь быть. Я думала, он въехал в горы с противоположной стороны, по тропе Перальты. Если только он не отправился вдоль Солт-Ривер, как и мы. Возможно, стук копыт, который слышал ночью Вальц, — это и были «Всадники розы», промчавшиеся мимо. А те крики в каньонах издавали братья Колтоны, попавшиеся им в руки: Джесси орал, срывая голос, пока ублюдки вешали Билла.

И тут я замечаю записку, пришпиленную ножом к стволу железного дерева. Я срываю ее. Это страница из Библии. Держа ее трясущимися руками, читаю слова, написанные поверх псалма: «Жди прямо у развилки. Принеси дневник, или второй тоже умрет. У тебя есть время до рассвета».

Вместо подписи небрежно нацарапана роза.

Я отступаю назад, и весь мир будто накреняется вбок.

Уэйлан здесь, он схватил Джесси. А дневник?.. Он требует принести дневник, а значит, ребята успели его либо спрятать, либо вовремя выбросить. Прежде чем попасть в засаду и превратиться в заложников, они избавились от тетради. Но Роуз думает, что дневник все еще у меня, и если я его не отдам, он повесит Джесси.

Как повесил Билла и па.

Я отворачиваюсь, сгибаюсь пополам, и меня снова рвет, хотя внутри не осталось даже желчи. Держась рукой за живот, я давлюсь сухим кашлем и рвотными позывами.

— Попей.

Поднимаю глаза: надо мной стоит Лил, протягивая флягу с водой. Я беру флягу и делаю несколько глотков. Горло жжет. Губы запеклись от жары и грязи.

— Лил, ты должна мне помочь.

— Лилуай, — поправляет она.

— Он схватил Джесси и собирается его убить.

— Меня не волнует судьба Джесси. Видишь, вон там? — Она показывает в дальний конец долины, где та сужается и разделяется на два новых каньона. — Если я поеду налево, то найду родник, за ним болото и тропу, которая ведет на широкую плоскую вершину месы. Там наше стойбище. Я уезжаю.

— Нет, Лил, пожалуйста. Умоляю тебя. Роуз дал мне времени до рассвета. Может, твои люди помогут. Может, вместе мы что-нибудь придумаем.

— Мой народ не станет помогать бледнолицым насиловать Мать-Землю, — резко отвечает она, сверкнув глазами. Впервые слышу, чтобы она говорила с такой страстью. У меня кровь стынет в жилах.

— Ну пожалуйста, Лил. Я тебя умоляю!

— Он вор, он украл у тебя.

— Чтобы помочь семье! Чтобы у Билла, их сестры и ее маленького сына была лучшая жизнь! — Теперь-то мне ясны причины поступка Джесси. — Ты должна понять. Я знаю, что для вашего народа золото ничего не значит, но в нашем мире оно может дать очень многое. Золото означает будущее, безопасность, возможность не оглядываться через плечо каждую минуту, ожидая опасности. Джесси украл дневник не потому, что хотел уязвить меня, а ради доброго дела, ради спасения своей семьи.

— Он точно тебе нравится, — говорит Лил, взбирается на пони и смотрит на меня свысока, как на малое дитя. — Ты запуталась, Кэти, и я ничем не могу тебе помочь. — Она огибает железное дерево и уезжает в долину.

— Лил! — кричу я ей в спину. — Дьявол тебя подери, не бросай меня здесь!

Но она продолжает трусить на приземистом пони, наполовину скрытая кустарником и кактусами, пока на развилке не сворачивает налево и совсем не исчезает из виду.

Я смотрю на осла, на Билла, на записку у себя в руке.

А потом, не придумав ничего лучшего, разражаюсь слезами.

Я позволяю себе пореветь, пока считаю до десяти, потом прекращаю. Насухо вытираю щеки. Поднимаюсь на ноги.

Расстегиваю и выдергиваю из петель штанов ремень Билла с кобурой, ворочая худое тело младшего Колтона, и убираю в вещевой мешок на спине ослика. Потом проверяю карманы покойника: там ничего нет, кроме пакета с жевательным табаком. Платок у Билла на шее пропитался кровью, из-за пятен не видно узора с восточными огурцами. Не знаю зачем, но его я тоже забираю.

Земля жесткая, как камень, да и лопаты нет, поэтому я развожу костер. Закрываю Биллу глаза и перекатываю его тело в огонь.

Потом читаю вслух те строки псалма, которые удается разобрать под посланием Роуза: «Блажен муж, который не идет на совет нечестивых… Будет он как древо, посаженное при потоках вод, которое приносит плод свой во время свое»6.

Я бросаю записку в огонь и сглатываю ком в горле.

— Ты мне нравился, Билл, — говорю я. — Мне жаль, что наши последние беседы были не слишком приятны. Ты заслуживал лучшей участи.

Я не остаюсь дожидаться, пока его тело сгорит. Не могу этого вынести.

Пешком я ухожу в долину, и меня преследует вонь паленых волос.

Пока тропа еще не раздвоилась, я иду по ровной, плавно повышающейся к холму местности. Надвигаются сумерки, от вершин каньона тянутся длинные тени.

Игольный каньон разделяется надвое на дальнем краю равнины: между двумя новыми тропами вырастает скалистый гребень. Левое ущелье — куда уехала Лил — выглядит узким и суровым, верх его словно утыкан острыми кольями, каменными ножами и грубо обтесанными могильными камнями. Зазубренные края вспарывают небо, но один из зубцов — тот, что расположен дальше к югу, — напоминает животное. Два навостренных уха, выгнутая шея, удлиненная морда. Это конская голова. На рассвете над шеей каменного жеребца поднимется солнце и осветит лучами то место, где находится рудник, — но меня это больше не трогает.

Теперь мне все равно — теперь, когда картина с качающимся на ветке телом Билла навсегда отпечаталась у меня в мозгу, а страница из Библии, исписанная Роузом, все еще продолжает стоять перед глазами.

Может быть, для Лил все в жизни делится на черное и белое. Возможно, для нее ложь и воровство Джесси непростительны. Но я не дам ему свариться, как тому койоту из сказки.

Я смотрю на правое ущелье; эта часть Игольного каньона продолжается на юг. В угасающем свете дня замечаю какое-то мерцание на самом верху гребня. Может, блестит кусок кварца, а может, бликует металл ружейного дула. Или кто-то из «Всадников розы» стоит часовым над ущельем. Или апачи следят за молодчиками Роуза. В любом случае это означает, что лагерь бандитов неподалеку. После этого я замечаю блеск совсем иной природы — даже не блеск, а сияние. Оно разливается в глубине каньона, примерно в полумиле к югу от того места, где я нахожусь. Я роюсь в вещевом мешке, навьюченном на ослика, и достаю бинокль, забытый Джесси.

Так и есть, это они: «Всадники розы». Семь темных теней сбились вокруг костра. Их было семеро, когда мы забаррикадировались в заброшенном доме возле Солт-Ривер, но одного Роуз застрелил той же ночью, значит, сейчас седьмой — это Джесси. А еще это значит, что человек с ружьем на вершине ущелья не из банды Роуза.

Я сажусь и думаю.

Сейчас не выйдет к ним подкрасться — слишком светло. Но я не настолько тупая, чтобы соваться в лагерь к бандитам ночью и угодить прямиком в засаду. А вот они, возможно, и вправду настолько тупы, что ждут от меня именно этого. Даже если не принимать в расчет невозможность маневра, дневника у меня все равно нет. Хотя можно притвориться, что он у меня.

Да еще тот блик на гребне ущелья…

Я смотрю наверх и, поискав взглядом, через пару секунд снова нахожу его, но даже в бинокль не могу разглядеть, кто там прячется.

Однако это наводит меня на мысль.

Роуз, конечно, не идиот и не верит в рассказы о призрачном стрелке, но я ведь путешествовала с индейской девчонкой-проводником. Уэйлан не знает, что она уехала. По его мнению, она по-прежнему мне помогает. А возможно, не только она, но и другие апачи.

Завтра я могу прийти в лагерь бандитов среди бела дня с гордо поднятой головой и притвориться, что дневник у меня. А потом, прежде чем заключить сделку, я изменю условия: жизнь Джесси в обмен на безопасность Роуза и его бандитов. Если Уэйлан отдаст мне Джесси, я велю своему проводнику не стрелять.

Это может сработать.

Должно сработать.

Примерно в четверти мили от их лагеря я останавливаюсь на ночлег. Ближе не рискую подойти, иначе бандиты меня услышат.

Костер тоже не развожу — так меня заметят еще быстрее.

Я жую черствую лепешку и запиваю остатками воды из фляги. Нужно будет набрать еще, но это может подождать до того времени, когда я вызволю Джесси. Лил упоминала ручей. Да и позади меня в долине, откуда я пришла, тоже наверняка есть вода, или там ничего не росло бы. Но ползать сейчас в темноте в поисках воды нет смысла — напрасная трата сил, которые наутро мне понадобятся вместе с ясной головой. И потом, у меня едва зажила растянутая лодыжка, и я не хочу снова оступиться и подвернуть ногу.

При свете луны я чищу оружие. Я умею разбирать и собирать его на ощупь, особенно винчестер — из него я и выстрелить могла бы с закрытыми глазами, не то что перезарядить.

Крепко держа ствол, я думаю о па и своем восьмом дне рождения: тогда отец подарил мне ружье и настоял на том, чтобы я сразу же начала учиться стрелять. Когда я спросила зачем, он ответил:

— Я не вечно буду рядом, Кэти. Нужно уметь самой о себе позаботиться.

— Но больную лошадь можно пристрелить в упор, — спорила я. — А курицу на обед зарубить топором. Зачем мне сбивать бутылки с забора на другом конце фермы?

Па щелкнул меня по носу и сказал:

— Есть хорошие люди, но есть и плохие. Большинство людей хорошие. У них добрые намерения, и они готовы прийти на помощь, если ты в беде. Я правда в это верю. Но может настать такой день, когда тебе потребуется помощь, а вокруг будут одни плохие люди. — Он заглянул мне в глаза. — И в этом случае остается надеяться только на себя. Поэтому ты должна уметь стрелять из ружья без промаха. Ты слышишь меня?

Раньше я ни разу не видела на лице па такого холодного выражения. Помню, тогда я впервые задумалась, не жалеет ли он о том, что я девочка. Может быть, он хотел сына?

— Покажи мне, — попросила я, протягивая руку за ружьем.

Па отдал мне винчестер, улыбнулся и сказал:

— Умница дочка.

Закончив чистить ружье и револьвер, я проверяю, чтобы оба были полностью заряжены.

«Ружье длинное, оно требует места для маневра».

Я еще раз убеждаюсь, что револьвер заряжен, а все ячейки в патронташе набиты патронами. Завтра мне придется целиться мгновенно и ловко управляться со стволом, а еще мне потребуется вся моя удача, чтобы опередить такого стрелка, как Уэйлан Роуз.

«Надо стрелять быстрее быстрого, молниеносно, лучше всех».

Я засыпаю, но сплю плохо. Каждый шорох в ночи таит опасность. Каждый миг может стать последним.

Едва я успеваю смежить веки, как уже встает солнце.