Путь отмщения

Глава четвертая

Участок Эйба появляется на горизонте вместе с рассветом. В животе у меня урчит, но за ночь я ни разу не остановилась, чтобы перекусить или попить воды. Не слишком умно с моей стороны: я взмокла от пота, корка пыли покрывает меня как вторая кожа, рубашка пахнет дымом от костра, лишний раз напоминая, что со вчерашнего вечера во рту у меня не было ни крошки.

Передо мной открывается вид на старую усадьбу — скромный дом в дальнем углу огороженного участка земли. А вот сарай совсем не выглядит старым. Он такой огромный, что вполне подошел бы для ранчо. Я почему-то думала, что в этих краях живут одни горняки — в конце концов, именно добычей золота и прославился Уикенберг, с тех пор как в шахте Стервятника больше десяти лет назад открыли богатую жилу, — но кто-то же должен снабжать народ мясом и молоком. Возможно, Эйб заключил с горожанами сделку и, в отличие от торговых караванов, которые часто задерживаются, регулярно поставляет продукты.

Я натягиваю поводья и останавливаю Сильви возле изгороди. У сарая развалился паршивого вида пастуший пес, там же двое парней — один моих лет, другой немного постарше — седлают коней. Оба тут же бросают работу и таращатся на меня. Я не двигаюсь с места, и ребята недолго спорят между собой, а потом старший направляется ко мне.

Он щурится, будто смотрит против солнца, хотя никакого солнца нет, и демонстративно расстегивает на ходу куртку, показывая мне револьвер на поясе. На шее небрежно повязан платок густого винного цвета; у па был похожий. Нижняя губа у меня предательски дрожит, и я прикусываю ее.

Не время. И не место.

— Заблудился, приятель? — спрашивает парень. Вблизи ему не дашь больше двадцати. На щеках темная поросль щетины, но лицо гладкое, только морщинки вокруг глаз. Да и тех бы не было, щурься он пореже. — Если ты в Уикенберг, то до него еще несколько миль в ту сторону. Ты правильно едешь. — И он показывает на дорогу, будто я сама не вижу.

— Мне нужен Эйб, — говорю я.

— Эйб умер.

— Что? Не может быть!

— Может. Лошадь ударила его копытом в висок два года назад, и в тот же день он скончался.

— Но мне надо с ним повидаться.

— Теперь это будет сложновато, тебе не кажется?

Я уже собираюсь обозвать парня грубияном, но замечаю в его взгляде скорбь.

— Соболезную вашей утрате, — сухо говорю я.

— Как и все остальные, за исключением Господа Бога, — отвечает он, протягивая мне руку через изгородь: — Джесси Колтон. Эйб был моим отцом.

Я наклоняюсь из седла и жму ему руку.

— Люди обычно представляются в ответ, — намекает он.

— Нат, — называю я первое попавшееся имя, которое почему-то приходит на ум. — Нат Томпсон.

— Томпсон? — Джесси еще сильнее прищуривается.

— Мне велели обратиться к Эйбу, если что случится с моим па. И вот оно случилось, поэтому я здесь.

Но Джесси меня уже не слушает. Он размахивает руками, как сумасшедший, который пытается остановить на ходу почтовый дилижанс, и кричит другому парню:

— Оставь коней! Встречаемся в доме.

Только время зря потеряла. Эйб мертв, и в Уикенберге мне делать нечего. Я щелкаю языком и трогаю с места, но Джесси перемахивает через изгородь и встает перед Сильви, выставив руки, чтобы задержать меня.

— Как звали твоего отца? — спрашивает он.

— Генри.

— Генри Томпсон?

— Я ведь так и сказал, разве нет?

Джесси трет ладонью челюсть.

— Давай-ка ты зайдешь в дом и немного передохнешь. Сара как раз печет лепешки, там на всех хватит.

— Некогда мне рассиживаться и лепешки есть, — возражаю я. — Раз уж Эйба здесь нет, меня ждут дела в другом месте.

— Нат, послушай. — Джесси берет Сильви под уздцы. — Эйб часто говорил, что однажды может явиться молодой Томпсон. У нас кое-что есть для тебя. Оно принадлежало твоему отцу, и мы хранили его все эти годы.

Внутри фермерского дома пахнет свежим хлебом и обжаренным кофе. На накрытом столе не найдется двух одинаковых тарелок и приборов и, кажется, ни одной чашки без щербинки.

Я намазываю лепешку медом и уминаю ее за обе щеки вместе с яичницей. Знаю, что набросилась на еду как дикарь, но не уверена, чем объясняется повисшее глубокое молчание — моими дурными манерами или самим фактом моего присутствия.

— Ты настоящий, — говорит мальчик, который сидит напротив. Он такой мелкий, что голова едва торчит над столом. На вид малышу лет пять. — А Билл говорил, это все дерьмо собачье.

— Джейк, следи за языком! — прикрикивает Сара и для убедительности отвешивает ребенку подзатыльник. Она хорошенькая: светлые волосы, белая матовая кожа; стройную шею подчеркивает воротничок застегнутого на все пуговки платья, голубенького, как барвинок. Точь-в-точь фарфоровая куколка. Наверное, жена Джесси, но нас толком не представили, и, если честно, мне глубоко плевать. Сейчас я поем, заберу вещь, которую для меня хранили, и отправлюсь в город. Стоит упустить время, как след мигом остынет.

— Пока Эйб был жив, поминал тебя чуть не каждую неделю, — говорит Сара извиняющимся тоном. — Вечно твердил: «Не забывайте, однажды объявится наследник Генри», хотя временами нам не верилось. Еще кофе? — Она подливает мне в кружку, прежде чем я успеваю ответить.

— Что теперь скажешь, Билл? — замечает Джесси, пихая локтем в бок парня, с которым раньше седлал лошадей. — Я был прав, как всегда.

— Когда ты наконец ошибешься, я буду припоминать тебе это следующие десять лет, — ворчит Билл.

У них похожи носы и нижняя часть лица, только Билл не щурится.

Маленький Джейк набивает полный рот лепешки и не сводит с меня глаз.

— Тебя не учили, что пялиться некрасиво? — спрашиваю я.

Мальчик утирает нос рукавом и продолжает таращиться.

— Пользуйся носовым платком, — наставляет его Джесси.

— Не нужно притворяться его отцом, — недовольно замечает Сара.

— Ладно, Сара, и когда же вернется Рой? Обещался приехать два дня назад, и по-прежнему ни слуху ни духу. Говорил же я тебе, что не доверяю этому шахтеру. Не понимаю, почему ты выскочила за него замуж.

— Ты никому не доверяешь, Джесси. Даже собственной сестре!

Значит, все-таки не жена.

Я продолжаю есть, не поднимая головы, пока они спорят о Рое и какой-то девице по имени Клара. Недосуг мне разбираться в их отношениях или следить за перебранкой.

Когда в разговоре возникает пауза, Билл вдруг спрашивает:

— Нат, а что случилось с твоим па?

— Его повесили.

— За конокрадство? Или утайку золота?

— Па не преступник, — возражаю я.

— Тогда почему его повесили?

— Это было убийство, и я как раз пытаюсь выяснить причину. Надеюсь, вещица Эйба мне поможет. — Я кладу вилку и вытираю губы. — Покажете, что он хранил для меня?

Джесси встает и приглашает последовать за ним.

В маленькой спальне он выдвигает ящик письменного стола и вываливает содержимое. Потом поддевает фальшивое дно, под которым обнаруживается потайное отделение. В нем лежит один-единственный конверт. Джесси протягивает его мне.

— Письмо? — недоверчиво переспрашиваю я.

Он пожимает плечами.

— Оставлю тебя одного.

Я сажусь за письменный стол и верчу в руках конверт — пожелтевший от времени, без единой надписи. На нем нет даже имени, вообще ничего. Я поддеваю ногтем восковую печать и вскрываю письмо.

Из конверта выпадают тонкие хрупкие листы. Почерк у па строгий и элегантный — совсем не похожий на его голос.

Если ты это читаешь, значит, дурные люди добрались до меня, и мне очень жаль, что я так и не рассказал тебе правду, Кэти. Я все время собирался, ждал подходящего момента, но, похоже, он так и не настал. Наверное, я решил, что опасность миновала.

Если коротко, то, когда мы с твоей матерью были молодыми, мы нашли золото. Не здесь, в Уикенберге, а намного южнее, в долине Солт-Ривер. Там, в горах Суеверия, есть шахта и несколько тайников, без карты их не найдешь. Однажды мы случайно наткнулись на останки двух ослов, рядом лежали два человеческих скелета. Седельные сумки были доверху набиты золотом, но в черепах виднелись дыры от пуль, а среди костей валялся дневник. Толстый, в кожаном переплете. Тот самый, что я храню у себя под кроватью. В нем есть карты и подсказки. Ориентиры даны по солнцу, кактусам, форме скал в каньонах. Там описаны все подробности, Кэти, и мы с твоей мамой нашли один из тайников. Не саму шахту, правда, но золотишка и там хватало.

Уверен, что его кто-то припрятал. Вероятно, сами мертвецы или те, кто их убил, если только на них не напали индейцы. Я не хотел к нему прикасаться — меня одолевали дурные предчувствия, но Мария сказала, что с таким богатством мы заживем припеваючи. Мы взяли, сколько смогли унести, и больше никогда туда не возвращались.

Но, видишь ли, беда в том, что золото всегда оставляет след. Люди в Тусоне захотели узнать, где именно мы наткнулись на золотую жилу. Они задавали слишком много вопросов. Однажды кто-то даже залез ночью в дом, чтобы убить нас и забрать добычу. А потом родилась ты, и я понял, что пора уезжать.

В Уикенберге я изменил имя, и теперь меня звали не Росс Генри Томпкинс, а Генри Росс Томпсон. Несколько месяцев я притворялся старателем, и наконец мне «повезло». Мы забрали золото и переехали в Прескотт, где рассказывали всем, будто нашли его неподалеку от шахты Стервятника, хотя о точном количестве не распространялись. Даже Эйбу известна не вся история, а он честный человек и надежный друг. Он разрешил нам жить у него в амбаре все то время, пока мы притворялись, будто у нас нет денег на обзаведение собственным хозяйством.

Эйб — единственный, кому я доверяю в целом свете. Поезжай к нему, он обещал позаботиться о тебе не хуже родного отца. Возьми его фамилию и забудь о Прескотте. Никогда не возвращайся домой. Не вздумай пускаться в погоню за теми, кто придет за мной и за проклятым дневником. Золото превращает людей в чудовищ, и тебя могут убить за любую кроху сведений — даже за это письмо.

Оставайся с Эйбом в Уикенберге. Неважно, сколько тебе лет, когда ты это читаешь, останься у Эйба.

Я люблю тебя. Прости.

Я засовываю листки обратно в конверт. «Останься, — требует па. — Останься!»

Как будто он может мной командовать — теперь, когда его нет на свете, а вся наша жизнь на поверку оказалась сплошным обманом. Моего отца звали Росс, вовсе не Генри. Даже Томпсон — не настоящая фамилия!

Мне вспоминаются слова Морриса: Уэйлан Роуз в «Голдуотерсе» расспрашивал о Россе Генри Томпкинсе. Я хватаю шляпу и нахлобучиваю ее на голову. Интересно, сколько еще этим негодяям известно о моем отце такого, чего я сама не знаю?

Слышно, как за дверью Джесси с Сарой продолжают ругаться из-за Роя. Похоже, Джесси с Биллом собираются ехать в Тусон.

— А как же парнишка? — спрашивает Сара. — Нат?

— А при чем тут Нат?

— Ты хочешь бросить его на меня в придачу к Джейку? На ранчо и так трудно управляться, даже когда вы с Биллом оба здесь. Нужно вялить мясо, обрабатывать землю, доить коров…

— Значит, лишняя пара рук тебе не помешает, — замечает Джесси.

— С чего ты решил, что Нат останется?

— С того, что отец так говорил. Парень станет частью нашей семьи. И мы должны его принять как родного.

— Мне не прокормить столько ртов.

— Сара, ты определись: тебе на ранчо нужно больше людей или меньше?

— Ты каждое мое слово с ног на голову переворачиваешь.

— Так или иначе, мне нужно ехать в Тусон перегонять стадо. Если Рой не появится, Клару заберем мы с Биллом, раз уж мы все равно там будем.

Я услышала достаточно. Сара может не беспокоиться, я здесь не останусь. У меня есть четкий маршрут. «Всадники розы» поедут вдоль Хассаямпы по тропе Уокера на юг, в Финикс. Потом они вместе с Солт-Ривер повернут на восток и углубятся в горы, а уже там с помощью дневника па отыщут шахту. Потому что теперь я, черт возьми, почти уверена, что тетрадь не сгорела при пожаре.

Но зачем этим ублюдкам было вешать отца? Ну припугнули бы, избили, выпытали, где он прячет дневник, и скрылись бы с добычей. Зачем было отнимать у меня па?

Проклятое золото!

Отец прав: оно превращает людей в чудовищ. Не только мужчин, но и женщин. Потому что мне плевать на богатство, но я жажду отомстить Роузу с его молодчиками и не успокоюсь до тех пор, пока все они до последнего не сдохнут, как тот мерзкий ублюдок в нужнике. Мне известно, куда направляются «Всадники розы», и уж я позабочусь, чтобы там они нашли свою погибель.

Я сую письмо в карман, придвигаю стул к подоконнику и вылезаю наружу через окно, даже не оглянувшись.