Путь отмщения

Глава девятнадцатая

Якоб Вальц провожает нас на рассвете. Мы навьючиваем большую часть поклажи на ослика — старик одолжил его нам и пообещал заботиться о лошадях и Дворняге до нашего возвращения.

— И все-таки вы сумасшедшие, — говорит он.

— У меня нет выбора, — отвечаю я и задаюсь вопросом, всегда ли так бывает с местью: разум отвергает любые логические доводы, пока ты собственными глазами не увидишь торжество справедливости.

— Да, но у остальных он есть. — Вальц указывает на братьев. — Им незачем тащиться за тобой в эти проклятые каньоны.

— Мы заключили соглашение, — говорит Билл. — Хотя я до сих пор считаю наше предприятие безрассудным.

— У нас не просто соглашение, — замечает Джесси. — Мы друзья семьи и обязаны помочь.

— Ладно, не буду допытываться, — сдается Вальц. — Кажись, подробности не предназначены для моих ушей. А как насчет тебя, девочка?

— Лилуай, — говорит индианка.

— Чего?

— Не нужно звать меня девочкой, у меня имя есть.

— Лил едет домой, — отвечаю я за нее.

Вальц хмурится. Мне показалось, он не слишком жалует апачей. Вчера вечером он рассказывал, что несколько раз у него случались стычки с соплеменниками Лилуай, после которых он еле унес ноги. Впрочем, мне его истории показались чересчур драматичными для правды: похоже, старику попросту хотелось покрасоваться перед публикой.

— Если вы с ребятами не появитесь здесь через неделю, я продам ваших лошадей и вернусь в Финикс, — предупреждает Вальц. — Не вижу смысла сидеть тут полуголодным в нищете, когда золото находиться не хочет, зато постоянно кто-то стреляет, а теперь еще и целая банда завелась.

— Что ж, справедливо, — соглашаюсь я. — А не укажете нам в таком случае путь к Боулдер-каньону?

Он машет рукой на восток, куда-то за каменные столбы, обступившие хижину.

— Следуйте по реке до крутой излучины, и увидите каньон с южной стороны. Небольшой рукав Солт-Ривер заворачивает прямо в Боулдер-каньон, но наполните фляги заранее. В самих горах воду найти нелегко.

— Спасибо вам, Вальц! — говорю я. Ребята приподнимают шляпы, а Лил коротко кивает старику. Он провожает нас взглядом, но вскоре мы огибаем скалы, окружающие его дом, и исчезаем из виду.

Мы легко находим вход в каньон — его только слепой не заметит. Солт-Ривер делает в этом месте крутой разворот к северо-востоку, но часть воды действительно утекает в устье Боулдер-каньона, подтачивая горы. Правильно Вальц нам посоветовал оставить лошадей. Сильви печально ржала, когда я прощалась с ней сегодня утром, но окружающий ландшафт определенно не годится для поездок верхом. Неровные скальные стены резко уходят вверх, дно каньона изрыто уступами и провалами. Мы взяли в путешествие только ослика, одолженного стариком, да пони Лил, и то лишь потому, что она не собирается возвращаться.

Мы наполняем фляги водой, как и велел Вальц, и углубляемся в каньон. Оказавшись внутри его стен, я тут же чувствую себя в ловушке — загнанной охотником дичью, пойманной в силки птицей. Скалы цвета ржавого железа теснят нас и нависают со всех сторон. Над головой виднеется лишь жалкая полоска неба. После множества дней, проведенных на просторах пустыни, эта узкая голубая лента кажется лезвием ножа, занесенного над головой. Я стараюсь сохранять спокойствие, но тропа наводит на меня страх: кажется, чем дальше мы продвигаемся, тем теснее смыкаются стены, — и бежать некуда. Идеальное место для засады. Просто удивительно, что апачи умудряются чувствовать себя здесь как дома.

Проходит совсем немного времени, и ручеек, ответвившийся от Солт-Ривер, истончается и уходит в дно ущелья. Местами, где есть хоть немного подземной влаги, растут кактусы и чахлые кусты, но в основном земля под ногами голая, сухая, испещренная трещинами. Лил едет впереди на пони, я следую за ней с осликом в поводу. Билл о чем-то спорит с Джесси у меня за спиной, но я не пытаюсь прислушаться. Все равно ничего приятного не узнаю. Наверняка они снова говорят обо мне, о нашем опасном походе или о том, что Джесси разучился думать головой.

Мы идем весь день, но вряд ли одолели больше трех миль. Слишком часто приходится замедлять шаг, чтобы перебраться через овраг, поросший кактусами, или обойти нагромождение скал. Задолго до заката на каньон начинают наползать тени. Это мне тоже не нравится. Я предпочитаю естественное положение вещей, когда солнце опускается за горизонт, а не прячется за гребнем ущелья.

Впрочем, не все так плохо. Впереди Боулдер-каньон раздваивается, и нам, согласно указаниям дневника, нужно налево, к Игольному каньону, где есть неплохое место для ночлега, если, конечно, заметки па точны.

— Нам туда, — говорю я и указываю нашему маленькому отряду направление. — Мы ищем ориентир: три сосны.

— Точно сосны? — переспрашивает Лил.

— Да, именно они. Высокие деревья с прямым стволом и зелеными иголками.

— Я знаю, как выглядят сосны, — говорит она. — Но здесь они не растут.

— А в горах Брэдшоу растут.

— Да, но мы-то сейчас не в горах Брэдшоу, правда? — замечает Билл.

Я вытаскиваю дневник, заткнутый сзади за пояс штанов, и раскрываю его на странице с картой.

— Здесь написано: три сосны. Вот же они нарисованы, как и все остальное.

— Отлично, с первой же приметы весь маршрут псу под хвост. Напомни, почему мы вообще доверяем этой карте?

— Потому что «Всадники розы» повесили моего отца ради нее, Билл. Повесили, понимаешь?

— Может, они такие же болваны, как и твой па, если верят любым россказням.

— Ты, никчемный сукин сын, возьми свои слова обратно! — Я толкаю его в грудь, и он от неожиданности теряет равновесие и чуть не падает. Отступив назад, Билл выпрямляется, кидает на меня возмущенный взгляд и поправляет выцветший шейный платок с восточными завитушками.

— Я просто сказал вслух то, о чем все остальные думают про себя, — цедит он.

— Па не сумасшедший! — рычу я сквозь зубы.

— Нуда, — откликается Билл, — может, это только ты чокнутая.

Я снова бросаюсь на него, теперь уже всерьез разозлившись. Если бы Джесси не вклинился между нами и не оттащил меня назад, я бы заехала Биллу кулаком прямо в челюсть.

— Полегче, Кэти, — увещевает меня Джесси, пока я вырываюсь из его захвата. — Спокойно. Остынь.

— Посмотрим на твое спокойствие, когда начнут оскорблять твоих покойных родственников!

Джесси хмурится, но понимает, что я права. Он поворачивается к брату:

— Зачем ты нарываешься?

— А то ты, черт возьми, не знаешь!

— О господи! — стонет Джесси. — Да прекратите вы оба! Подняли такой крик, что нас наверняка слышно по всему ущелью. Лично мне не улыбается, чтобы ваши вопли достигли ушей банды Роуза. Поэтому быстро заткнулись и помирились. Делайте что хотите, только без пререканий. — Он нагибается, подбирает с земли шляпу, слетевшую в ходе схватки, выбивает пыль из полей и снова водружает ее на голову. — Теперь о карте. Возможно, она не совершенна, но это всего лишь один ориентир из многих. Так ведь, Кэти?

Я киваю.

— Значит, держимся левее, как ты и сказала, и будем надеяться, что следующий знак окажется верным. Все равно сосны не отмечали ничего особо важного, чего бы мы и без них не знали.

— Только воду, — говорю я.

— Что?

— Воду. Нам ехать еще несколько миль, а запасов осталось всего ничего.

— Ох, черт, — тяжело вздыхает Джесси.

У меня внезапно начинает першить в горле. Ужасно хочется пить, а фляга на плече кажется вдруг неприятно легкой.

— Бледнолицые безнадежны, — бросает Лил. — Вода есть везде, нужно только знать, где искать.

— Наглая гордячка, — бурчит Джесси. — Спасибо, ты нам сильно помогла.

Лил, мотнув головой, указывает в глубь каньона:

— Я вижу сейбу[6]. — Она идет вперед, оглядывается и добавляет через плечо: — Тут их три штуки.

— И что? — спрашивает Джесси.

— Три сосны, три сейбы. Может, это и есть ваш ориентир, а тот, кто рисовал карту, попросту не разбирается в деревьях. — Никто из нас по-прежнему не двигается с места, и Лил вздыхает: — Сейбы пьют много воды. Возле их корней всегда можно найти воду.

Я тут же приободряюсь:

— Ясно вам, умники? Вот поэтому я и взяла ее в следопыты.

Широко улыбаясь, я шагаю за Лил и не обращаю внимания, что Билл вполголоса бормочет мне в спину ругательства, а Джесси жалуется на самоуверенных всезнаек-апачей.

Вблизи сейбы представляют собой жалкое зрелище. Они растут в тени стены Игольного каньона и, хотя изо всех сил тянутся к свету, высотой едва ли с меня. Стволы, правда, толстые: видно, что деревья немолодые, но еще крепкие. Кора грубая, в трещинах, а корявые сучья напоминают переломанные руки.

Пока мы с парнями выбираем место для лагеря и ночевки, Лил острым камнем подкапывает землю у корней деревьев. Как только она разбивает запекшуюся коркой поверхность, земля становится темной и влажной, а затем в ямке начинает собираться вода.

— Сейбы много пьют, — говорит Лил, отряхивая руки и вытирая их о подол рубахи. — В сезон дождей по каньонам текут целые потоки. Когда ручьи пересыхают под солнцем, деревья продолжают тянуть воду из-под земли.

Я опускаю сложенные лодочкой ладони в ямку и плещу себе в лицо. Вода теплая и мутноватая. Нужно будет ее процедить — хотя бы через рубашку — и прокипятить. Тогда у нас будет питьевая вода. Я так довольна, что даже не тычу Лил носом в ее лицемерие: получается, копать Мать-Землю ради воды можно, а ради золота нельзя. Может, секрет в том, что ямка сделана в земле, а не в скалах, поэтому горным духам плевать. Или, раз уж древесным корням позволено проникать в землю, то и человеческим рукам можно. Но мне не настолько интересно, чтобы расспрашивать Лил.

Мы снова ужинаем вяленым мясом и черствыми лепешками. Мясо еще ничего, потому что два дня подряд мы для разнообразия ели свежее, но лепешки на вкус как зола. Мы допиваем всю воду, потому что знаем, что наутро сможем наполнить фляги заново.

К концу ужина полоска неба над каньоном еще светлая, но наш маленький лагерь уже полностью поглотили ночные тени. Я снова чувствую себя в ловушке; языки костра и тени от них, пляшущие на стенах каньона, не успокаивают, как на равнине, а наоборот — пугают. В складках горной породы мерещатся призрачные фигуры, чудовища и убийцы. Неудивительно, что в этих краях рождаются истории вроде легенды о призрачном стрелке.

— Расскажи нам что-нибудь, Лил, — прошу я.

— С чего вдруг? Потому что я апачи и теперь, в минуту скуки, вас развлекут легенды нашего народа, которые раньше только раздражали?

— Просто я не знаю ни одной хорошей истории, вот и вся причина, — сердито говорю я.

Она подтягивает колени к груди и ненадолго задумывается. Джесси откладывает блокнот, в котором рисовал, и шурует палкой в костре — мы развели огонь, чтобы отгонять голодных койотов, а не ради тепла. Над пламенем взлетают искры.

— Кажется, я поняла, какую шахту вы ищете, — наконец произносит Лил и сразу привлекает общее внимание. — Игла, черная столовая гора — все они находятся недалеко от знакомой мне шахты.

— Это же ориентиры из дневника па! — удивляюсь я. — Ты что, рылась в чужих вещах, Лил?

— Всего один раз. И я спросила разрешения, но ты не ответила. Хотя, сдается мне, ты все равно отказала бы.

— Спросила? Ничего ты не спрашивала!

— Вчера утром, когда ты еще спала.

— Черт, Лил! Конечно, я не ответила, если спала. Нельзя так поступать. Нельзя без спросу брать чужое.

Лил отвечает, не поднимая головы:

— Бледнолицые забрали нашу землю и золото Усена. Без спросу, как будто имеют право. Я, по крайней мере, положила дневник на место, после того как посмотрела.

— И все равно…

— Погоди, — перебивает меня Джесси. — Какая разница, видела она дневник или нет? — Он поворачивается к Лил: — Ты знаешь, как найти эту шахту?

Индианка выпрямляется и одергивает рубаху.

— До того, как я пришла на эту землю, спустя три луны после пятнадцатилетия моей матери, наш народ втянули в войну. Конный отряд мексиканцев приехал в каньоны с юга. Захватчики направлялись за ту гору, которая в дневнике названа Иглой Ткача, в ущелье на востоке от черных гор с плоскими вершинами. Чужаки приехали забрать золото из семейной шахты. Вскоре должны были подписать договор, по которому горы переходили в собственность бледнолицых. Предводитель мексиканцев, Мигель Перальта, опасался, что белые отнимут у него фамильную землю и он навсегда лишится шахты. Так он сказал вождям нашего племени, когда те посоветовали ему не трогать желтое железо.

По рукам и ногам у меня пробегают мурашки. Перальта. Его именем названа тропа, которая ведет к шахте с юга и которую наверняка выбрала банда Роуза.

— Наш народ велел отряду Перальты навьючить мулов и отправляться домой. Золото не принадлежит ни одному человеку, и слова на листе бумаги тут ничего не изменят. Но люди Перальты копали все глубже, много дней вытаскивая золото на поверхность из недр земли. Мы пытались их отговорить и даже запугать; наши воины напали на лагерь, когда чужаки были в шахте, и поубивали мулов, хотя людей не тронули. Но мексиканцы упрямо не понимали ни советов, ни угроз. И вот мои соплеменники — сотни сильных воинов — забрались на вершины гор вокруг ущелья, и когда люди Перальты двинулись обратно в Сонору, их осыпали дождем из стрел. Не знаю, выжил ли кто-нибудь из чужаков, но рассыпанное золото лежало на дне ущелья еще долгие годы спустя. Эту историю рассказывали в нашем стойбище много лун, и я сама ходила теми тропами в самые жаркие дни, чтобы выразить благодарность воинам, защитившим достояние Усена.

— Значит, тебе известно, где находится шахта? — встрепенувшись, спрашивает Джесси.

— Нет. Я никогда ее не видела.

— Но тропа! Если ты ходила в тех местах, где ваши люди устроили засаду на мексиканцев, тогда ты знаешь Иглу Ткача, а там и до шахты недалеко.

Ома качает головой

— Я не могу отвести вас туда.

— Что? Почему? — Он все больше повышает голос, жилы у него на шее натягиваются от напряжения. — Указав верную дорогу, ты сбережешь нам кучу времени, которое потребуется на расшифровку примет на карте.

— У вас не больше прав на эту шахту, чем у людей Перальты, — заявляет Лил.

— Проклятье! — Джесси вскакивает и принимается шагать взад-вперед. — Зачем тогда нужен следопыт? Она вообще не собирается вести нас к шахте. — Он поворачивается ко мне: — Ты сама решила взять ее в отряд, Кэти. Она твой следопыт, но мы заключили сделку. Мы помогаем тебе поймать Роуза, а взамен получаем золото.

— Золото? — переспрашивает Лил, тоже поворачиваясь ко мне. — Ты говорила, что тебе не нужно золото, что ты к нему не прикоснешься!

— Мне оно и не нужно, — говорю я. — Мне нужно только одно: убить Роуза и его бандитов.

— Но ты заключила с ними сделку? — Лил бросает взгляд на братьев поверх пламени костра. — Она противоречит нашему уговору. Ты солгала мне.

— Вовсе нет.

— Я не буду тебе помогать, — говорит индианка, вставая. — Не хочу и не буду.

— Лил, да ну ладно тебе.

Но она встает и решительно топает к своей постели, развернув плечи и задрав голову; косы мотаются по спине в такт шагам.

— Где эта проклятая шахта? — орет ей в спину Джесси. — Говори, дьявол бы тебя побрал! Ты, бесполезная, дрянная…

— Джесси!

— Она знает, Кэти. — Он выбрасывает руку вслед индианке обвиняющим жестом. — Она все знает! Мы могли проехать прямиком к треклятой шахте, но девчонка не хочет помочь. Твоя разведчица бесполезна, и я не стану извиняться за правду.

В глазах у него появляется лихорадочный блеск, которого не было раньше: они горят злобой. Я вспоминаю предостережение па из уикенбергского письма: «Золото превращает людей в чудовищ». Один намек на грядущее богатство изменил Джесси до неузнаваемости.

— Сам виноват, — говорю я.

— Не понял?

— Я тебя просила не упоминать в ее присутствии ни о золоте, ни о нашей сделке, а ты начал трепаться. Так что хватит орать и винить нас с Лил в собственной дурости. И не вздумай упрекать, что я первая солгала Лил насчет нашей миссии и все зло идет от меня. Я лишь хочу отомстить за отца, чтобы его душа упокоилась в мире. А ты? Тебя ослепила жажда золота, ты горишь желанием превзойти собственного отца и настолько опьянен мыслью о грядущем успехе, что даже не замечаешь своего эгоизма! А теперь из-за тебя я лишилась проводника.

— Да ты… да я… — Джесси отшатывается, делает шаг ко мне и снова отступает. — Господь всемогущий! — стонет он, разворачивается и уходит на свое место.

Билл по-прежнему сидит по другую сторону костра, чистит револьвер и с интересом наблюдает за нашей склокой.

— Спасибо, что поддержал меня, — ворчу я.

Он пожимает плечами.

— Не я же заключил сделку, которая противоречит условиям предыдущей.

От злости мне хочется чем-нибудь в кого-нибудь швырнуть. Я вскакиваю, ухожу от костра и долго нарезаю круги вокруг кактуса, чтобы унять кипящую кровь.

Теперь уже ничего не изменишь: правда выплыла наружу, Джесси проболтался, а Лил, вероятно, исчезнет с первыми же лучами солнца. Мне нужно сохранять присутствие духа, потому что теперь добираться и до шахты, идо банды Роуза придется в одиночку.

Я постоянно возвращаюсь мыслями к словам Лил. Помню, па рассказывал, как впервые попал на Территорию. Ему и двадцати не было, когда они с отцом отправились на Запад, почти через полстраны, надеясь разбогатеть на золотых приисках Калифорнии. Тогда считалось, что земли, по которым они путешествуют, принадлежат янки. Я точно помню, как па говорил об этом. Но всего годом раньше ими владели мексиканцы, а до этого по обе стороны границы шла война. Думаю, соглашение, упомянутое Лил, — это мирный договор Гуадалупе-Идальго, по которому многие юго-западные территории отошли Америке. А в Аризоне все земли севернее реки Хилы, включая горы Суеверия, перестали быть частью Мексики.

Спустя несколько лет, когда мечты о золоте рассыпались прахом, па с отцом снова вернулись в Аризону и перегоняли стада с небольшим отрядом ковбоев. Тогда Территория была еще обширнее. Помню, па что-то рассказывал о сделке, по которой Аризона докупила южных земель в расчете на то, что там проложат трансконтинентальную железную дорогу. Что ж, поезд и сейчас еле доходит до Юмы, не говоря уже о Тусоне, где мой дед сильно заболел, да так больше и не встал. После его смерти па уехал, встретил ма и женился на ней.

Я нащупываю дневник, заткнутый за пояс штанов, и мысленно проклинаю Джесси. Ручаюсь, он умудрится свалить все на меня. Даже завтрашний отъезд Лил.

Когда я возвращаюсь обратно в лагерь, Лил уже спит, Колтоны тоже укладываются. Я беру скатку и выбираю себе место, но, когда стелю одеяло, сзади подходит Джесси.

— Прости, — говорит он. — Я вышел из себя. Это совсем на меня не похоже.

Кивнув в ответ, я продолжаю устраивать постель.

— Хочешь? — спрашивает он, протягивая мне самокрутку.

Я распрямляюсь.

— Это так же мерзко, как жевать табак?

— Вовсе нет.

Па курил трубку, и рубашка у него вечно пахла кедром, мускусом, пряностями и дымом. От этих воспоминаний меня тянет покурить вместе с Джесси. Не полому, что я его простила, — мне просто хочется снова вдохнуть знакомый запах и почувствовать себя ближе к на. Я никогда не пробовала курить: отец вечно твердил, что это не подходящее занятие для леди, но мне кажется, сейчас ему было бы приятно, если бы я выкурила сигаретку в память о нем. Да и какая из меня леди, если честно.

Я беру у Джесси самокрутку и зажимаю ее губами. Он чиркает спичкой и подходит ближе, чтобы дать мне прикурить, прикрывая огонек ладонью от ветра. Я втягиваю в себя дым — я видела, как это делается, — успеваю почувствовать слабый вкус дубовой коры и специй и тут же захожусь кашлем.

— Господи, — захлебываюсь я, согнувшись пополам и едва не выхаркивая легкие.

— Ничего, привыкнешь, — улыбается Джесси.

— Пожалуй, я не хочу привыкать.

— Кэти, послушай. — Голос у него серьезнее некуда.

Я выпрямляюсь, опустив руку и позабыв о самокрутке, все еще зажатой в пальцах. В прищуренных, как обычно, глазах Джесси затаилась боль. Видно, что он искренне сожалеет о ссоре и действительно хочет извиниться. Или даже готов пообещать вести себя по-человечески.

— Ты ведь не будешь возражать, если я просмотрю дневник?

Стараясь скрыть разочарование, я подношу сигарету к губам. Мне удается затянуться, лишь слегка закашлявшись.

— Дело в том… — Джесси отводит глаза и смотрит на сейбы. — Затея с самого начала казалась безумной, но я не мог упустить такую возможность, а теперь, когда мы добрались до первого ориентира, вдруг выясняется, что указания в дневнике не слишком точны. И это дурной знак. Особенно если твоя индианка возьмет и сбежит. Билл считает, что нет никакого рудника, это просто легенда, несмотря на рассказ Лил. Брат говорит, что Вальц приезжает сюда каждое лето из года в год, но так ничего и не нашел, а мы или заблудимся и погибнем в горах, или нас убьют апачи.

— А что думаешь ты, Джесси?

— Я думаю, что в рассуждениях Билла есть доля правды.

— Неужели? — язвительно интересуюсь я. — А может, ты просто переметнулся к нему, потому что тебе слабо совершать самостоятельные поступки?

— Я выбираю не самый легкий путь, Кэти, а самый правильный. И сейчас пытаюсь сделать то же самое. Я хочу добыть золото для семьи, для нашего ранчо, но не собираюсь совершать глупости. — Он тяжело вздыхает. — Послушай, я прошу разрешения посмотреть дневник, потому что забочусь о тебе. Да и о себе тоже, чего уж там: я не горю желанием сгинуть в этих горах. Даже если твой па считал, что шахта существует, не стоит безоговорочно верить ему. Бывает, человека после смерти уж слишком превозносят. За мной тоже такое водится. Но, черт возьми, тебе не приходило в голову, что у отца было слишком много секретов от тебя? Он ведь постоянно тебе врал. А то и, не ровен час, у него действительно начались нелады с головой?

Ага, вот и и дождалась чертовой проповеди! Я щелчком отправляю сигарету в пыль.

— Хочешь взглянуть? — Я выдергиваю дневник из-за пояса и пихаю ему в грудь. — Вперед! А когда закончишь, можешь высказаться и по поводу моего душевного здоровья. — Я разворачиваюсь, подбираю с земли одеяло и направляюсь к сейбам.

— Кэти, я не то хотел сказать! — кричит мне вслед Джесси. — Куда ты? Кэти, погоди!

Я ускоряю шаг.

Расстелив одеяло под деревьями, я отплевываюсь, пока вкус табака полностью не исчезает изо рта. Когда я решаюсь взглянуть в сторону братьев, Джесси лежит рядом с Биллом и листает дневник. И на лицах обоих Колтонов, освещенных пламенем костра, нет ни тени раскаяния.