Путь отмщения

Глава седьмая

Джесси разворачивает Бунтаря кругом и ведет нас за собой. Тропа в каньоне постепенно становится шире и полого взбирается на один из уступов, но даже на такой высоте скалы загораживают нас от летящей пыли.

Мы поднимаемся еще выше, и в какой-то момент нас накрывает ливень — короткий, но сильный: наверное, тот самый штормовой фронт, который гонит перед собой стену пыли. Дождь идет всего несколько минут и даже не успевает смыть с нас грязь и насквозь промочить волосы.

После недолгого перехода мы добираемся до цели нашего путешествия, и я не верю своим глазам. Посреди суровых камней и сухой земли раскинулся водоем с прозрачной водой. По белой, как кость, скале стекает дождевая вода от недавнего ливня и наполняет до краев небольшой бассейн у ее подножия. В самом глубоком месте, у стены, уровень, наверное, выше колена.

Дворняга запрыгивает в воду, жадно лакает и выскакивает обратно. С намокшей шерсти под брюхом течет, и пес отряхивается, обдавая нас брызгами.

— Добро пожаловать в Белую купальню, Нат, — говорит Джесси.

— Как вы вообще нашли это место?

— Нам о нем рассказал золотоискатель по имени Ди. Прежде чем объявиться в Уикенберге, он искал золото в здешних горах и рассказывал, что не нашел ничего, кроме нескольких миниатюрных водопадов и каскада белых каменных купален. А потом его прогнали отсюда индейцы.

Я тут же оглядываюсь через плечо.

— Мы ночевали здесь несколько раз и никогда никого не видели, — успокаивает меня Билл. — Должно быть, племя давно откочевало в другое место.

— Возможно, — неуверенно соглашаюсь я.

— Ладно, хватит болтать, пора мыться. — Джесси спрыгивает с Бунтаря и скидывает ботинки. — Кто последний, тот сегодня готовит! — И начинает расстегивать рубашку, прежде чем я успеваю сориентироваться.

Пока я хлопаю глазами, Джесси с Биллом раздеваются до подштанников. Я отворачиваюсь и слышу плеск воды — они уже нырнули в бассейн.

Боже милосердный, мне нужно срочно найти другое занятие. Нужно поскорее сбежать.

— Нат готовит ужин! — хохочет Билл.

Я рискую обернуться и взглянуть на них одним глазком.

Оба сидят, прислонившись спиной к скале и вытянув ноги; вода доходит им до пояса. К счастью, между ними стекает струйкой водопад, разбивая рябью поверхность воды, так что больше я ничего не вижу, и слава богу.

— Что? — Я притворяюсь, будто не расслышала, и стараюсь не разглядывать парней.

— Ты готовишь ужин! Оглох, что ли? Не слышал уговор?

— Наверное, пропустил мимо ушей.

— Думаю, он и вправду глуховат, — сообщает Билл Джесси.

Джесси только улыбается. Оба они широкоплечие, мускулистые — под рубашками это было не так заметно. Господи, я же таращусь на них во все глаза.

Прекрати пялиться.

Джесси сползает по стенке, будто собираясь улечься на дно. Он окунается с головой, выныривает и отряхивается, как Дворняга, — вода летит с мокрых волос во все стороны. В животе у меня возникает странное ощущение, словно сосет под ложечкой, но не от голода. Предстоящий ужин тут ни при чем.

— Ну что, — говорит Джесси, — так и будешь стоять и потеть или залезешь к нам?

— Мне… мне что-то нехорошо, — выдавливаю я и пячусь подальше от них. — Наверное, пойду прогуляюсь.

— Прогуляешься?

— Ага, — говорю я, спотыкаюсь о камень и чуть не падаю. — А потом, может, начну готовить ужин, раз уж проиграл.

— Ну как хочешь, — говорит Джесси.

Углубляться в горы мне не хочется — страшновато блуждать здесь одной, — но все же я удаляюсь на достаточное расстояние, чтобы справить нужду без посторонних глаз. Я еще немного брожу вокруг, но когда небо начинает темнеть, натыкаюсь на высеченные в скалах племенные знаки, разворачиваюсь и иду обратно в лагерь. Неловкие разговоры с братьями Колтонами я, пожалуй, предпочту индейским стрелам.

К моему возвращению парни уже вылезли из купальни и почти одеты. Джесси вытирает волосы насухо рубашкой, под загорелой кожей на руках и груди перекатываются тугие мускулы. Я не хочу его разглядывать, но на ферме мы жили вдвоем с па, и единственный парень моих лет, с которым мне случалось разговаривать, это Моррис. Интересно, он без рубашки выглядит так же?

Я отворачиваюсь и сосредоточенно развожу костер — какая мне разница, как выглядит Джесси? Или Билл, или Моррис, или вообще любой парень. Я здесь не для того, чтобы плескаться в горных купальнях и впустую тратить время, разглядывая тех, кто мне не больно-то нужен. У меня своя цель, и чем скорее мы тронемся в путь, тем быстрее разъедемся в разные стороны, каждый своей дорогой. Я должна выследить Роуза. И убить его, как и задумала.

Только я и Сильви, и к дьяволу всякую чепуху.

Только я и моя месть.

Костер наконец разгорается, и за это время я успеваю прийти в себя. Вытряхиваю в миску остатки муки и молока, добавляю щепотку соли — пусть сегодня у еды будет хоть какой-то вкус, надоела преснятина. Жарю лепешки и делю их на всех вместе с вяленой говядиной. Мы едим, Билл нахваливает мою готовку и шутит, что нужно назначить меня постоянным поваром, потому что у Джесси лепешки вечно получаются черствыми и горелыми.

Интересно, стал бы Билл шутить по этому поводу, узнай он, что я девчонка? Вообще-то, если правда откроется, Джесси, скорее всего, немедленно развернет коней и отконвоирует меня обратно на ранчо, к Саре.

Сама я им ни за что не расскажу. Никогда. Они не должны ничего знать.

Пока мы едим, лошади бродят вокруг: то подходят попить из купальни, то разбредаются, пощипывая кустики травы, растущие между камней. Оставшиеся лепешки я заворачиваю в тряпицу и прячу к себе в мешок. Они быстро зачерствеют, но всю следующую неделю мне и так придется питаться одним вяленым мясом.

Позже, раскладывая попону перед сном, я вдруг ловлю на себе взгляд Джесси: он рассматривает мои бедра. Я обмираю от ужаса — неужели догадался? Неужели моя тайна раскрыта?

— Это никелированные пластины? — спрашивает он.

— Что?

— Я про твой револьвер. Великолепный шестизарядник.

Хватаюсь за кольт, пристегнутый к бедру, и выдыхаю с облегчением:

— Ага, великолепный. Это парные револьверы, раньше оба принадлежали моему отцу, но па подарил мне один, когда я научился стрелять из ружья.

— Откуда у простого фермера из Прескотта кольты, отделанные никелированными пластинами?

«Оттуда, — думаю я, — что он купил их на золото из тайного клада в горах Суеверия». Но вслух ничего не говорю, только разглядываю кольт в кобуре.

— У нас обычные ремингтоны. Стальные, без всякой отделки, — говорит Джесси. — Но бьют точно и быстро перезаряжаются. Черт, я даже слышал, что ремингтон даст фору кольту, если придется отстреливаться ради самозащиты.

— В таких случаях я полагаюсь на ружье.

— Что?

— У меня винчестер. Я рассчитываю…

— Да нет, я понял. Просто удивился: ружье длинное, оно требует места для маневра. И что ты будешь делать, если вдруг парень в салуне за твоим столом затеет ссору со стрельбой? Или на тебя наставят револьвер посреди улицы?

— В Прескотте мне не доводилось с таким сталкиваться, — признаюсь я, и тут же на ум приходит Том из Уолнат-Грова. Он ведь чудом не опередил меня, хотя я уже держала револьвер в руке! Возможно, мне под силу сбить бутылку с изгороди, если опуститься на одно колено, приладить ружье поудобнее и не спеша прицелиться, но в скорострельности я пас.

— И насколько хорошо ты управляешься с кольтом? — ? спрашивает Джесси.

— Неплохо, — говорю я. В конце концов, я застрелила из него одного из «Всадников розы» в нужнике. И Тома. Бедняга Том. Никак не выкинуть его из головы. Эти широко распахнутые мертвые глаза… Когда долго трясешься в седле, слишком много времени остается на раздумья, и я тысячу раз прокрутила в мыслях тот случай, пытаясь представить другой, более мирный исход.

— Неплохо — значит, не идеально. Этого мало, — возражает Джесси. — Надо стрелять быстрее быстрого, молниеносно, лучше всех.

— А ты у нас кто — главный стрелок на всей Территории?

Джесси сводит брови к переносице.

— Нат, ты зачем-то гонишься за бандой безжалостных головорезов, хотя не раскрываешь своих настоящих целей. Только вспомни, как они расправились с людьми в том фургоне.

Я видела, как они расправились с моим отцом, но по-прежнему молчу.

— Ты должен стрелять как дышишь, не задумываясь, — добавляет Джесси, — и обладать орлиной зоркостью, чтобы бить без промаха. Пока мы едем вместе, я готов помочь. Можем потренироваться хоть на вот этом кактусе, если хочешь.

Он так на меня смотрит, что мне хочется пнуть проклятый кактус. На лице у Джесси написана жалость. Жалость! Как будто мне нельзя доверить серьезное дело. Как будто мне восемь, а не восемнадцать.

— Билл прав, — бормочу я. — Ты жаждешь помочь всем и каждому, но я уж как-нибудь обойдусь, Джесси. Обойдусь без твоих уроков, нотаций и твоего дурацкого мнения.

— Билл точно прав, — надув губы, кивает Джесси. — Такого глухого упрямца, как ты, еще поискать.

Он растягивается на одеяле и обиженно поворачивается ко мне спиной. Я пинаю в костер кусок щебня, и огонь злобно шипит.

— Знаешь, — говорит Билл, — если долго дразнить быка и тыкать в него палкой, однажды он развернется и взденет тебя на рога.

Я сажусь рядом с ним, и Билл, как и вчера, протягивает мне кисет с табаком. Я снова отказываюсь, качая головой.

— Хочешь сказать, мне стоит опасаться Джесси?

— Хочу сказать, что ты мелешь языком без разбору. И не каждый спустит тебе это с рук, будь ты хоть трижды крут. Некоторые во всем видят вызов, не принять который значит показать свою слабость.

— А разве нет?

— Нужно уметь выбирать свои битвы.

Билл сплевывает табак и попадает точнехонько в жука, ползающего возле костра. Я сквозь пламя смотрю туда, где лежит Джесси. Дворняга свернулся клубочком у него в руках, как младенец, и от этого я злюсь еще сильнее.

— Просто… я сам могу о себе позаботиться, — тихо говорю я Биллу. — Не нужно со мной нянчиться.

— И прекрасно, — улыбается Билл. — Не позволяй ему строить из себя вожака. Хочешь быть одиноким волком — будь им. Но постарайся вести себя спокойно, не принимай в штыки каждое слово. Джесси обещал присмотреть за мной и Сарой после смерти отца, и за тобой тоже — если ты явишься на ранчо. Для брата это не пустые слова, ведь ему уже случалось подвести человека.

Не знаю, намеренно или нет, но он пробудил мое любопытство.

— Кого? — спрашиваю я.

— Нашу маму, — отвечает Билл.

— Я думал, ее убили апачи.

— Так и есть.

Я молчу, Билл тоже ничего не говорит. Он сплевывает в костер и поворачивается ко мне лицом:

— Означает ли твое долгое терпеливое молчание, что ты хочешь услышать эту историю?

— Если ты хочешь ее рассказать.

Он сдержанно ухмыляется, совсем как Джесси: не размыкая губ и печально опустив уголки рта. Но, едва заговорив, меняется в лице, поддавшись гневу и скорби.

— Когда тот самый Уикенберг, в честь которого назван город, в конце шестьдесят третьего года нашел золотое месторождение, Джесси было шесть, Саре — восемь лет, а мне три. И хотя от нашего ранчо до города путь не близкий, па стал мотаться туда каждый день в надежде, что ему тоже повезет. А ма оставалась одна с тремя детьми и кучей работы по дому.

Не прошло и года, как город наводнили старатели. Один предприниматель выкупил участок, на котором находилась шахта Стервятника, как ее теперь называют, и люди стали наниматься рыть землю за деньги, утаивая найденное золото при каждом удобном случае. Думали, их не поймают. — Билл с усмешкой качает головой: мол, вот безумцы.

Я вспоминаю виселицу у входа в шахту и не могу с ним не согласиться.

— Па тоже работал на руднике — тогда у нас еще не было ранчо, — а ма снова ждала ребенка, примерно шестой месяц. Однажды у нее вдруг начались схватки, да такие сильные, что с ног валили. Она испугалась, что случатся преждевременные роды. Па был на работе, а Джесси хватило ума сообразить, что матери нужен врач, но сама она к нему не доедет. Поэтому брат запряг лошадь в телегу, велел Саре присматривать за мной и повез ма в город.

В тот день апачи совершили набег. Обычное дело в те дни: на востоке еще шла война, и туда стянули почти все войска. Думаю, племена сочли Уикенберг новой угрозой их безопасности: раньше поселенцы не задерживались на одном месте, перемещаясь дальше на запад, а теперь обосновались тут и принялись рыть шахты в их горах. Или апачи решили, что одолевают белых. Мы убивали их сотнями, грабили и разоряли стойбища, но когда федеральные войска перебросили на восток, чтобы отбить Нью-Мексико у конфедератов, для индейцев это выглядело как отступление. Как будто мы сдались и пришло время мстить. В общем, какова бы ни была причина, в тот день индейцы вихрем промчались по городу, уничтожая все на своем пути.

Билл ненадолго умолкает, сплевывает табак, а я ерзаю на подстилке, уже догадываясь о продолжении, но боясь его услышать.

— Как позже рассказывал Джесси, телега перевернулась во время паники и его прижало к земле. Думаю, он выжил и даже обошелся без переломов только потому, что был слишком мал. Но вылезти он не мог и только бессильно наблюдал, как мать потащили прочь за волосы, а она достала из-под подола дерринжер и застрелилась, сунув дуло пистолета в рот.

На лицо Билла набегает мрачная тень, глаза прячутся под нахмуренными бровями. Он будто пересказывает заученную историю, избегая всяких эмоций. Возможно, иначе он вообще не смог бы ее рассказать.

— Когда с ма было покончено, Джесси по-прежнему ничего не оставалось, кроме как лежать и смотреть. Поэтому он молчал и боялся даже заплакать, чтобы не привлечь внимания индейцев. Он видел, как они прочесывали улицы и убивали всех, кого найдут. Видел, как апачи утаскивали за собой белых женщин. Видел, как племя скрылось за горизонтом. И даже потом, когда уцелевшие жители стали выбираться из укрытий и искать выживших, он был не в силах позвать на помощь. Мне кажется, в тот день брат онемел от страха в буквальном смысле слова. Просто лежал, придавленный телегой и парализованный ужасом, и бессмысленно таращился на солнце.

Когда па прискакал в Уикенберг с севера, из шахты, он застал в городе полный хаос, а потом нашел Джесси. Тот обмочился и лежал, крепко зажмурившись то ли от солнца, то ли от увиденного. Или от всего сразу. — Билл смотрит на спящего брата. — С того дня Джесси изменился. Долго молчал, но со временем снова стал разговаривать и начал упражняться в стрельбе из папиного револьвера, пока не научился сбивать с дерева пулей намеченную ветку с приличного расстояния. К двенадцати годам он превратился в великолепного стрелка, которому никто не решится перейти дорогу. После этого он спрятал револьвер в кобуру и стал вести себя так, будто ничего не случилось. Стал другим человеком. Снова начал шутить и улыбаться. Хотя я уверен, что по большей части он притворяется. Он так и не простил па за то, что работу тот поставил превыше семьи. И хотя со временем па бросил шахту Стервятника, переделал наш участок под ранчо и стал находить другие способы заработка, чтобы больше времени проводить с детьми, Джесси всю жизнь винил его в смерти мамы. С тех пор он старается быть настоящим главой семьи и притворяется, будто примирился с утратой: думаю, ему так легче. Но призраки прошлого все равно преследуют его. Даже не сомневаюсь… Черт побери, он так и не избавился от привычки щурить глаза.

Билл снова плюет в жука, на этот раз с такой силой, что тот опрокидывается на спину. Насекомое беспомощно сучит лапками, пытаясь перевернуться обратно, а когда ему это удается, поспешно удирает.

Я снова кошусь на Джесси, спящего по другую сторону костра. Что он видел сегодня, когда смотрел на разбитый фургон: ту перевернутую телегу? смерть матери? кровавую резню?

— Мне жаль, — тихо говорю я, сама не знаю кому.

— Жизни нет дела до наших сожалений, — замечает Билл. — Беда всегда приходит, когда не ждешь, но не позволяй несчастьям ожесточить тебя. Ты не виноват в том, что случилось с твоим па, Нат, и уже ничего не исправишь, поэтому просто отпусти.

— Ты говоришь совсем как твой брат.

— Я нисколько на него не похож. У меня душа нараспашку, а он вечно скрытничает. Но Джесси не такой пессимист, как я. Даже потеряв Мэгги в прошлом году, он снова научился быть по-своему счастливым. Отличный пример того, что наша жизнь такова, какой мы сами ее делаем. Или, по крайней мере, пытаемся сделать.

— Мэгги? — переспрашиваю я.

— Наша ближайшая соседка. Они точно поженились бы, если бы она не умерла. Представляешь, из-за укуса пчелы. Разве это справедливо? Как ничтожное насекомое может убить человека?

— Жизнь вообще несправедлива, Билл. Уж что-что, а это я знаю наверняка. И потому буду преследовать банду Роуза до последнего. Допустим, Джесси помогают шутки, мирная жизнь и стрельба по мишеням, но я из другой породы. Меня притворство только разрушит, и я не успокоюсь, пока не закончу дело.

Билл откидывается назади устраивается на подстилке. — Да уж, ты точно глухой, — говорит он. — Но мне это нравится. Я тоже глухой. Вот почему мы с Джесси прекрасно ладим. Судьба у него такая: возиться с упрямыми засранцами, которые вечно выводят его из себя.