Сопротивляться бессмысленно

Глава 18

Сабина

За то недолгое время, что я провела в ресторане, на улице резко похолодало. Запахиваю рубашку, не позволяя пронизывающему злому ветру пробраться к телу. Сжимаю пальцы на предплечьях. Скрещенные на груди руки словно удерживают рвущийся из нее крик. Меня доканывает осознание того, что как бы я ни поступила сейчас, какой бы выбор ни сделала — это будет один черт предательство. По отношению к себе. Или к Багирову… И оттого кажется, что выбора нет. Но я заставляю себя не делать резких движений. Ясно же, что у Светки свой интерес. Она наверняка спит и видит, как бы меня устранить с дороги, пользуясь моей растерянностью. Я же не настолько глупая, чтобы этого не понимать. И не настолько слабая, чтобы позволить.

Прежде чем что-то решить, консультируюсь с Молотовым. Выспрашиваю, какие у нас варианты, как это обычно бывает. И правда ли, что Лёшкины шансы на освобождение тают с каждым часом, проведенным за решеткой.

— Ну, как тебе сказать? — задумчиво протягивает Молотов. — Смотря какая задача стоит перед вэбэшниками. Он же там в их полной власти, Сабин… — добавляет с намеком. Меня начинает мутить. Я блею что-то невнятное. Молотов меня останавливает:

— Ты так не расстраивайся, окей? Даже если дело развернется по самому худшему сценарию из возможных, ментовские зоны — это тебе не обычные. Там можно жить.

Я истерично всхлипываю. Тоже мне аргумент!

— Ясно. Я поняла. Если что — позвоню, — шепчу, сбрасывая вызов.

На автопилоте добираюсь до дома. Щёлкаю ключами по кнопке домофона, не попадаю, злюсь, потом снова пробую. Ноги ватные. Я захожу в квартиру, вешаю рубашку на плечики. Принимаю горячий душ. Завариваю крепкий кофе — уже как будто смирившись, что это последние минуты свободы. И да, я знаю, что Багиров бы в жизни на это не пошёл. Он бы скорее добровольно лег под каток «правосудия», чем поступился бы принципами. А я, наверное, слишком слабая… Подчиняюсь обстоятельствам. Иду туда, где мне страшно. К тому, кто меня сломает. Не потому, что это путь наименьшего сопротивления, а потому что в сложившихся обстоятельствах другого пути не вижу. Его не существует. Я пыталась его найти, но все напрасно. А значит, выход один. Казанцева права. Я просто не могу допустить, чтобы Багиров принес себя в жертву. Потому что люблю…

Тянуть время дальше бессмысленно. Все решено. И будет лучше прояснить ситуацию сразу. На удивление, когда я достаю телефон и удаляю номер Тегляева из черного списка, у меня даже не дрожат руки. Жму на дозвон. Вслушиваюсь в гудки. Иван, конечно же, не спешит отвечать. Ну… это предсказуемо. Вряд ли этот садист упустит свой шанс отыграться за все те случаи, когда я сама его игнорировала. Он кайфует, осознавая, как мне сейчас плохо. Он как вампир — жрет мои эмоции ложками. Он упивается ими.

Проходит полчаса. Я не нахожу себе места. Сижу, стою, потом просто мечусь по квартире, будто зверь в клетке. Снова ему звоню. И снова наталкиваюсь на игнор. Он даже не сбрасывает! Просто молчит. И постепенно меня все же начинает трясти от мысли, что это только прелюдия, а главное унижение впереди.

Я больше не звоню. Зачем? Если все впустую. Я пишу ему в мессенджер. Пальцы не попадают на кнопки, я стираю получившуюся абракадабру и пишу снова.

«Привет. Мне нужно с тобой поговорить. Это важно. Очень. Пожалуйста, дай знать, когда и где мы можем увидеться».

Пожалуйста. Я написала ему «пожалуйста»… — клокочет в горле истерика.

Кладу телефон на тумбочку. Отхожу. Сажусь на пол. Смотрю в одну точку. Потом возвращаюсь. Проверяю, не прочитано ли. Нет. Но это вовсе не означает, что мое послание не просмотрено. Наверняка Иван видел пуш. А его молчание — просто очередная иезуитская пытка. Чтобы причинить боль, унизить и напомнить лишний раз, что я теперь играю по его правилам. Но если это плата за шанс вытащить из тьмы того, кто спас меня тогда, когда никто другой даже не посмотрел бы в мою сторону — я готова ее заплатить. Или… не готова, но мне придется. Впрочем, какая разница?

Звонок раздается ближе к ночи, когда все внутри уже немеет от страха и нетерпения.

— Ба! Какие люди. Даже глаза протер — думал, показалось.

— Нет, не показалось, — заставляю себя рассмеяться, подыгрывая выбранному Тегляевым тону беседы.

— Так чему обязан, котенок? Ты же убеждала меня, что все. С дерьмом смешивала. Про абьюз на весь мир кричала.

— Ты знаешь, что случилось, — шепчу я, хотя, да, лучше было бы играть. Не показывать ему то, как мне плохо. — Отпусти его. Он ни при чем. Твоя взяла.

— Как-то неубедительно ты просишь, Сабинка. Прям вот не верю…

— Скажи, как попросить, чтобы тебе понравилось — я это сделаю, — говорю, сглотнув подкатившую к горлу тошноту.

— Да я вообще думаю, что поздно ты спохватилась. Сегодня вот зашел с друзьями в один премиленький ресторанчик, гляжу по сторонам, Сабин, а тут сто-о-олько красивых ба-а-аб. Чего меня заклинило на неблагодарной суке вроде тебя? Теперь даже не знаю.

— Ну, заклинило ведь, — пру напролом, до холода в конечностях испугавшись, что он реально сольется, и тогда Багирову уже никто не поможет.

— Хм… Еще и самоуверенная.

— Вань, — добавляю в голос низкие соблазнительные нотки, — ну, ты сам говорил — мы оба хороши. Может, хватит уже? Помиримся?

Одной рукой прижимая телефон к уху, другой — опираюсь на стену. От отвращения тонкие волоски на моих руках стоят дыбом, как шерсть у приготовившейся атаковать кошки.

— Ну, приезжай. Сравню… Мало ли, — смеется мне в ухо.

— Прямо сейчас?

— Сама ж говоришь — соскучилась. Чего тянуть? — потешается Тегляев. Господи, дай мне сил.

— Конечно, — прикрываю глаза. — Адрес скинешь?

Он скидывает название ресторана, пока я одеваюсь. Хорошо изучив его вкус, надеваю льнущее второй кожей к телу платье. Чулки, шпильки… Вызываю такси. Выхожу из дома, не чувствуя ног. Я иду, но будто лечу над асфальтом. Губы онемели. Внутри пусто. Совсем. Внутри я… мертвая. И мне не воскреснуть.

Крашусь в машине. Судорожно проводя тушью по ресницам, очерчиваю красной помадой рот. Он любит, когда мои губы оставляют следы на его члене. От одной только мысли об этом мне хочется выпрыгнуть из машины на полной скорости под колеса проносящегося мимо КамАЗа. Но я лишь сильнее вжимаюсь в диван — нельзя. Ведь я затеяла это все ради Лёши!

В ресторан захожу как во сне.

— Меня ждут. Столик на имя Тегляева, — бросаю выскочившей мне навстречу хостес.

Та кивает и провожает меня, но не за столик, а в отдельный кабинет. Глаза с трудом привыкают к царящему там полумраку. В уши льются женский смех и негромкие мужские голоса. И только потом я вижу, да… И Тегляева в обществе пары друзей, и скрашивающих их досуг девок, которых насчитываю аж шестеро.

— Ну, чего застыла, Сабинка? Присоединяйся. С этого бока свободно, — ржет Иван, постукивая ладонью по ляжке. И никак его не смущает, что другое бедро почти оседлала расфуфыренная рыжуля.

Как марионетка, послушно устраиваюсь рядом. Это полная жесть, но на секунду мелькает мысль, что я сама виновата… В конце концов, когда мы были вместе, он никогда не унижал меня на людях.

«Ага, только убить пытался, — отзывается язва внутри. — А так, конечно. Все отлично. Не жизнь, а сказка!»

— Ну, чего сидишь?

— А что делать?

— Я же сказал — убеждать меня, что ты лучше.

— Вань, — умоляюще шепчу я. — Не надо… Ты же хотел по-человечески, — напоминаю. — Дать нам второй шанс…

Говорить о личном в присутствии такого количества посторонних людей, наверное, унизительно. Но мне уже все равно.

— Ребеночка родить, — начинаю плакать, уткнувшись ему в шею.

Вру, конечно. Какой ребеночек, господи?! Тем более от Тегляева, но… Я тоже изучила его слабые места, да. Это — аргумент.

На щеках Ивана вздуваются желваки. Он сощуривается, но откидывает от себя рыжую, будто та и не человек вовсе. Дергает меня за руку.

— Пойдем.

Семеню за ним на высоченных каблуках. Врезаюсь в спину, когда он останавливается перед гардеробом. Хватает ветровку и, не оглянувшись, идёт вперёд. Вместе мы выходим на улицу. Прохладный воздух обжигает щеки, остужает голову. Борюсь с желанием сбежать. Ага, тупо дать деру. И будь что будет.

— Надо же. Слезки, бровки домиком, вся такая трагическая. А с чего вдруг, Сабин?

— Он же мне помог. Не по-людски как-то бросить.

— Просто так помог? Хочешь сказать, что ты с ним не расплатилась… — просовывает руку мне между ног, сжимая лобок. — Этим? Нет?!

— Нет!

— Я что, похож на идиота?! — ревет.

— Нет, на ревнивца. Почему я решила, что ты правда готов меняться?

Это чушь. Ясно же — я ничего не решала. Просто сейчас очень важно убедить Ивана, что он до сих пор единственный. Только в этом случае тот согласится оставить Лёшку в покое. Никак иначе.

Тегляев бросает на меня злой, цепкий взгляд. Кривлю губы, словно реально обижена. И, кажется, это срабатывает.

— Садись, — открывает передо мной дверь Гелендвагена, прежде чем водитель успевает выйти, чтобы сделать свою работу. Забираюсь в салон. Тегляев садится рядом, закидывает мне руку на плечи, притягивая ближе к себе. Я чувствую запах табака, виски и дорогого парфюма. Всё вместе усиливает мою тошноту.

Машина трогается. На моей груди сжимается мясистая лапа. Ухо щекочет шумное дыхание возбужденного раскочегаренного бугая. Вперемешку со всякими пошлостями, на которые Иван всегда был щедрым, ощущается это едва выносимым.

Меня передергивает. Пальцы-сардельки скользят вверх по моим ногам. Настойчиво тычутся между, вынуждая раскрыться. Под мой всхлип забираются под трусы. Я позволяю, хотя это так отвратительно, боже! Еще же и водитель…

Истерика, разбухающая в груди, перекрывает доступ кислорода. Я задыхаюсь, но так даже лучше. С натяжкой это можно принять за возбуждение.

Машина, наконец, останавливается у моего дома. И мы выходим на воздух. Потом парадная, лестница, дверь… У которой Тегляев вдруг совсем другим голосом интересуется:

— Так, говоришь, у вас ничего не было?

— Нет, — вру, не моргнув глазом.

— Интересно… А я своими глазами видел обратное.

Что-о-о?!

Иван заталкивает меня в квартиру, протаскивает за руку через коридор, швыряет на кровать, а сам зачем-то забирается на стул.

— Во-от тут у тебя установлена камера. И тут. Ты разве не замечала?

— З-зачем установлена? — шепчу, стуча зубами от страха.

— Так ведь шлюхам вроде тебя нет веры, — хохочет Тегляев, спрыгивая на пол и делая шаг ко мне. — Вы же без контроля совсем в животных превращаетесь. Похотливых животных… Как ты под ним виляла задницей, а?

— Перестань! Не начинай, пожалуйста!

— Да разве это я начал? Ты! Будем вместе, говорила, детей еще сюда приплела… — брызжет слюной и вдруг осекается. — Или, может, ты уже пузатая, а? Хотела заставить меня воспитывать чужого ублюдка?!

— Ну, про что ты, боже-е-е?! Нет!

— Тогда что?! — он нависает надо мной, обхватывает плечи и с силой встряхивает.

— Просто хотела, чтобы ты отстал от человека, который ни в чем не виноват! Пожалуйста, Вань… Оставь его в покое. Пусть живет… Это же только между нами. Он-то при чем? Сам говоришь, я кому хочешь м-мозги запудрю.

— Нет, ты вообще слышишь, что несешь?! Даже теперь за него просишь, сука?!

Его рука смыкается на моей шее.

— Прошу, — сиплю я, обливаясь слезами. — Умоляю.

Он кажется совершенно обезумевшим. Что-то такое мелькает в его глазах, что я понимаю — мне конец. Тегляев все-таки закончит то, что начал. И для этого ему даже топор не понадобится.

— Что ж… Тогда лучше проси.

— Лучше?

— Да. Пока выходит неубедительно.

Я в ужасе вглядываюсь в его лицо. По нервам проходится звук расстегиваемой ширинки. А следом за ним и треск платья, разрываемого у меня на груди.

— Сосала ему?

— Нет, — всхлипываю, ничего не видя перед собой.

— А мне отсосешь, правда? Отсосешь ведь?

Слизываю слезы со щек и послушно киваю. Иван хватает меня за волосы, сбрасывает на пол. Давит на подбородок пальцами, раскрывая челюсть, и просто делает это.

— Вот умница. Глубже бери. И старайся, работай на камеру, если не хочешь, чтобы твоего мента заставили делать то же самое. Их знаешь как не любят на зоне?! — я стараюсь, я правда очень-очень стараюсь, а слезы катятся-катятся-катятся…