Сопротивляться бессмысленно

Эпилог

Сабина

Говорят, если женщина очень любит мужчину, то однажды родит его еще раз. С сыном у нас с Багировым пока не заладилось. Но наши дочери-погодки похожи на Лешку так, что если им подсунуть его детские фотографии, ты им нипочем не докажешь, что на них запечатлена не одна из них, а их обожаемый папа.

С любовью смотрю на две каштановые макушки, склонившиеся над разукрашкой. Они сидят бок о бок на кухне, свесив ноги с табуретов, и сосредоточенно закрашивают снежинки. За грудиной тянет от нежности, а на глаза набегают слезы.

Тренькает таймер духовки. Я вынимаю подрумяненный штрудель. Кухню окутывает праздничный аромат корицы и печёных яблок. Малышки отвлекаются от своих художеств, принюхиваясь.

— Голячо?

— Да, горячо еще, — улыбаюсь я, ставя противень на подоконник, поближе к приоткрытому окну.

— Подоздем, — философски вздыхает Кира и обнимает коленки. А вот у Стеши с терпением беда. Ее брови угрожающе сходятся в одну линию:

— Сисяс! — требует дочь.

— Нет, Стеша. Пусть чуть остынет. Достань пока мороженое. Холодное к горячему — знаешь как вкусно?

Стефания спрыгивает со стула и несется к холодильнику. За окном падает снег — крупный, пушистый, как в сказке. Он ложится на голые ветки, на покатую крышу беседки, на дорожки, которые наш дворник расчищал все утро с таким усердием! Невольно залипаю на этой волшебной картинке…

В корзинке у батареи, смешно дрыгая во сне лапами, посапывает Пряник. Что-то снится ему. Возможно, наша прогулка, которая вышла весьма активной. Багиров катал дочерей на плюшках, кружил их, резко менял траекторию, так что у малышек захватывало дух, а Пряник с диким лаем носился рядом.

Вдруг в глубине квартиры раздается грохот. Пряник вскакивает на лапы, спросонья не соображая, куда бежать.

— Папа всё сломал! — вздыхает Кира.

— Это не я, это гравитация, — оправдывается Багиров, заходя в кухню. Я прыскаю со смеха.

— Полка не поддалась? — спрашиваю, проглатывая смешинку.

— Ага… Прилегла отдохнуть, — Багиров подходит ко мне и, приобняв за талию, целует в висок. — Штрудель?

— Угу.

— Пахнет просто божественно.

Лёша открывает ящик, достает вилку и отламывает себе огромный кусок.

— Не-е-ет, папа! Подозди. Голячо!

— Угу, — поддерживает сестру Стеша, оттесняя отца подальше от угощения. — Обоззоссяя, зывот болеть будет.

— Та-а-ак, — с наигранным возмущением сощуривается Багиров. — Это что же такое делается? Вам для любимого папки куска пирога жалко?!

— Ты нам не помогал. Кто лаботал — тот ест!

— Вот это да. Вырастил деточек себе на погибель.

Я улыбаюсь. Сползаю с подоконника. Достаю красивые тарелки из шкафа.

— Штрудель большой, здесь всем хватит, — подавляю в зародыше наметившееся восстание. Разрезаю горячую выпечку на аккуратные порции и только потом вспоминаю, что опять забыла сделать хоть пару снимков для контента. Да-да, я все еще веду свой блог. Но теперь он в основном сосредоточен на всяких благотворительных проектах, которые благодаря Лёше и связям его семьи мне удается поддерживать, и лайфстайле. Надо ли говорить, что в основном я сосредоточена на помощи жертвам домашнего насилия?

Девчонки хлопают в ладоши, Багиров с видом победителя садится за стол. Разливаю чай по кружкам, добавляю к каждому кусочку штруделя шарик пломбира — девчачий восторг зашкаливает.

В оконном стекле отражается идеалистическая картинка… Кира опять рассказывает историю о том, как Пряник порвал ей куртку, Стеша с набитым ртом жалуется, что мороженое слишком холодное. А Лёшка, откинувшись на спинку стула, ерошит себе волосы и бросает на меня поверх кружки пристальные долгие взгляды, от которых мне до того горячо, что даже мороженое не в силах понизить градус.

— М-м-м, кстати, совсем забыл. Родители решили забрать девчонок с ночёвкой. Поедете?

— Сегодня?! — глаза Стешки загораются предвкушением. Багиров бросает взгляд на часы.

— Угу. С минуты на минуту обещали заехать. Так что?

— Я поеду! — кивает Стеша. — А дедуля отвезет нас на аттлакционы?

— Эм… Не знаю, какой у них с бабушкой план. Но ты можешь предложить им заехать в луна-парк.

— Посли, Кия!

— Я не доела! — возмущается старшая дочь.

— Хватит злать! Нузно налязаться. Скоей.

Младшая волочит старшую прочь из кухни, как на буксире. Со смешком качаю головой.

— Жрать?! Багиров! Где наш ребенок мог услышать такие слова?!

— Да она что-то другое сказала, — отмахивается муженек. — С дикцией у нее не ахти.

— Вот-вот. Я давно говорю, что ее надо отвести к логопеду. А ты — ей всего три, всего три… — бурчу я, собирая со стола грязную посуду.

— Потому что ей всего три! — поддразнивает меня Багиров, вставая следом, чтобы помочь мне с уборкой. Проходит мимо и будто мимоходом касается моей поясницы. Лёгкое, но очень говорящее прикосновение, от которого по коже пробегает волна. Я сглатываю.

— Слушай, — говорю, не поворачивая головы, — а ты уверен, что девчонкам нормально с ночёвкой у твоих? Ну, без нас…

— Сабин, они обожают бабушку с дедом. А нам с тобой… — он наклоняется к моему уху, обжигая горячим дыханием кожу, — нам с тобой не помешает побыть вдвоем.

Я резко разворачиваюсь, едва не врезаясь в мужа. Лешка стоит близко и сверлит меня тем самым взглядом, от которого у меня слабеют колени.

— Да ты, я смотрю, всё спланировал, — шепчу, не отступая.

— Жалуешься?

— Нет. Задаюсь вопросом, действительно ли твои родители так горят желанием провести время с внучками, или это ты их попросил.

— Какая разница?

Он отходит ровно на шаг. А я стою посреди кухни, с салфетками в руках, и вдруг понимаю: Господи, как же я соскучилась по нам. По этой тяге, по жару, по тому, как он смотрит, держит, касается. Как будто мы не пять лет вместе…

— Да никакой. Они у тебя замечательные. И так любят наших девочек!

— Они и тебя любят.

Я улыбаюсь. Потому что в последнее время их отношение ко мне действительно поменялось.

Из прихожей доносится сначала звук домофона, потом дикий визг: бабушка с дедушкой приехали! Девчонки натягивают куртки на ходу, Пряник суетится, путаясь у них в ногах.

Расчувствовавшись, шагаю в объятья мужа. Обнимаю его крепко-крепко.

— А я люблю их.

Внутри поднимается знакомое сладкое волнение. В голове мелькают горячие картинки. Господи боже, спасибо тебе за все. И отдельное спасибо за предстоящую ночь. Потому что, черт его дери, как бы я ни любила своих дочерей, иногда я все же хочу быть не только мамой. Я хочу снова почувствовать себя женщиной. Его женщиной. И больше никем.

— И тебя очень-очень люблю…

Руки Багирова опускаются на мою задницу.

— Черт, надо выйти хоть поздороваться, — чуть задыхаясь, бормочет он.

— Да уж выйди! — раздается от входа в кухню смеющийся голос моего свекра. Я тушуюсь, отступаю от мужа, отвожу стыдливо глаза, когда Лёшкин отец подходит ближе. — А то совсем засмущал мне дочку…

Я розовею от удовольствия. Когда я говорю, что его родители меня приняли, я ничуть не кривлю душой. Роман Борисович одаривает меня смеющимся теплым взглядом и похлопывает по плечу. Я тут же начинаю суетиться. Предлагать напитки и угощения.

— Нет-нет, я пас. Девчонки уже составили для нас целую программу. Не хочу заставлять их ждать.

— Они сытые! — предупреждаю я. — Так что осторожно с угощениями. Если Стефания переест…

— Её вырвет. Я уже ученый, — смеется Багиров-старший. А меньше чем через четверть часа мы остаемся с Лешкой одни.

Не теряя ни минуты времени, муж снимает часы, кладёт их на полку в прихожей, вытаскивает рубашку из брюк. Он даже не смотрит на меня, но от этой небрежной, почти будничной уверенности у меня пересыхает во рту.

— И чего ты стоишь? — Его голос звучит лениво, с хрипотцой. — В душ не хочешь?

— Я только была, — выдыхаю.

— Тогда я быстро.

Он уходит, а я, все больше волнуясь, подтягиваю к себе телефон, чтобы отвлечься. Пролистываю новостную ленту. «Колбасного короля Ивана Тегляева осудили за дачу взятки. Суд приговорил его к трём годам лишения свободы»…

Сердце замирает, будто кто-то незримо дотронулся до старой, почти затянувшейся раны. Я перечитываю статью, внимательно вглядываюсь в сопровождающее ее фото. Тегляев постарел. Измельчал, будто скукожился. Я отмечаю это мимоходом, ловя себя на том, что ничего не чувствую. Ни-че-го. Ни страха, ни боли, ни сожаления. Было — и было.

Но что-то мне подсказывает, у моего мужа на этот счет другие мысли. Я почти уверена, что без него здесь не обошлось. Ну, не прощают такие мужчины, как мой, когда их женщин, их любимых девочек обижают.

Я закрываю вкладку. Откладываю телефон. Поджимаю под себя ноги, и в этот момент в комнату возвращается Лёша — босиком, с повязанным на бедрах полотенцем. Замечая мой пристальный взгляд, чуть хмурится:

— Что-то случилось?

— Нет. Просто прочитала кое-какие новости.

Лёша приближается. Берёт в ладони моё лицо, мягко наклоняется:

— И что?

Я колеблюсь с долю секунды, а потом всё-таки говорю:

— Его посадили. На три года. За взятку. Твоими руками?

Он смотрит в мои глаза долго, спокойно, не спеша с ответом. Просто поглаживает большим пальцем мой подбородок.

— Кого?

Я раздумываю лишь секунду, решая, стоит ли мне продолжать этот разговор, если мой муж дал понять, что ему бы этого не хотелось. Не хотелось, может, и не разговора даже. А в принципе вспоминать, ворошить то, что давно улеглось, устаканилось… Так уж надо ли мне знать, какие связи он подключал, какие нити дёргал, с кем договаривался? В конце концов, это только его война… Если бы Лёшка считал для себя возможным втянуть в нее и меня, он бы сделал это гораздо раньше. А значит, не было у него такого желания…

— Да так. Одного придурка.

Лешка кивает. Садится рядом, сгребая меня в объятия. Молчим… В этой тишине всё: и давно минувшая боль, и ежедневная радость, и то, как я люблю его, и как он любит меня. Я кладу голову мужу на грудь и вслушиваюсь в ровный ритм его сердца. Лёша рассеянно гладит меня по спине. Но в этих движениях больше нет напряжения или сдержанности, что я знаю в нем наизусть. Раньше он всегда давал мне право быть первой. Первой, кто скажет, тронет, попросит. Но не сегодня. Сегодня он будто освободился.

Багиров опрокидывает меня на простыни и тянется ко мне, настойчиво касается ключицы, шеи. Целует. Агрессивно, несдержанно… Я чувствую, как нарастающее возбуждение пробегает по коже мурашками. Его пальцы уверенно, но осторожно скользят по изгибам моего тела, будто на ощупь вспоминают то, что давно знают наизусть.

Я распаляюсь. Отвечаю мужу с не меньшей жадностью. Он накрывает меня собой. И эта уверенность самца, у которого ноль сомнений в том, что он полностью в своем праве. Потому что его соперник, наконец, повержен.

Задыхаюсь в поцелуе, цепляюсь за его плечи, подаюсь навстречу. Он толкается в меня резко, до боли сладко, и я стону — не от неожиданности, а от узнавания. Ведь, оказывается, это именно то, чего я ждала все эти годы. Багиров не говорит ни слова, но его движения — жадные, мощные, сосредоточенные — кричат громче любых признаний. И кричат они о том, что он забирает меня целиком. Что он, наконец, уверен, что имеет на это полное право. Я слышу, как срывается его дыхание, как напрягаются мышцы спины под моими ладонями. Он избавляется от призраков прошлого. Стирает всё, что было до. Делает своей окончательно.

— Люблю тебя… Р-р-р, вот так, да… — в беспамятстве рычит Лешка. Подаюсь ему навстречу, целиком себя отдавая.

— А я тебя. Вот как увидела, так и все… Пропала.

— Раз и навсегда?

— Раз и навсегда.