Сопротивляться бессмысленно

Глава 4

Алексей

— А еще нужно накрасить ноготочки. Выбирай — розовым или синим?

С опаской кошусь на возникшие в руках маленькой инквизиторши пузырьки. Губы липнут от детской помады, на щеках блестит какая-то розовая хрень, а в волосах пестрит целый комплект заколок. Я выгляжу как агент, внедрённый на рейв единорогов.

— Слушай, Ась, по-моему, ноготочки — это перебор, — дипломатично замечаю я, не желая вызвать гнев именинницы.

— Тогда постреляем по баночкам?

Маленькая дочка моих друзей хитро косится на мой пояс, где, конечно, нет ни кобуры, ни пистолета — я же не придурок — таскать их с собой, а послушный мент, который сдал табельное оружие, как только закончился рабочий день. Ну, ладно… Кого я обманываю? Существенно позже, потому что уже и забыл, когда в последний раз вовремя уходил из конторы.

— Это совершенно исключено. Твоя мама оторвет мне башку.

— Тогда ноготочки! — сощуривается зараза и убегает, будто вспомнив о чем-то важном.

— Соглашайся. Я потом дам тебе жидкость для снятия лака, — смеется Аськина мать, выходя из дома с очередной порцией угощений.

— Как будто у меня есть выбор, — наигранно возмущенно бурчу я.

— Смотри на это иначе. Ты покорил всех присутствующих дам.

С опаской озираюсь по сторонам. На таких сборищах, как правило, не бывает беззаботных девиц, с которыми можно без последствий и танцев с бубном потрахаться. А на другое у меня нет ни времени, ни сил. Вот почему обществу незамужних подруг хозяйки дома я и предпочитаю компанию ее пятилетней дочери.

Наверное, эти мысли проступают у меня на лице, потому что Ирка откидывает голову и смеется. Я цокаю, закатив глаза. И отвлекаюсь на зазвонивший вдруг телефон. Чуть приподнявшись, достаю тот из кармана. Мельком гляжу на экран и зло поджимаю губы.

«Тегляева выпустили под подписку. Судья — Пашков».

Мир вокруг, кажется, становится на паузу. Как будто кто-то нажимает на кнопку «стоп». Я перечитываю текст три раза, хотя такой поворот был вполне ожидаемым, и все сильнее закипаю.

Ножки стула подо мной входят в землю от того, как я резко подхватываюсь. Веселье отходит на второй план. Равно как и планы хорошенько отдохнуть и набить желудок. Остаются только злость, горечь во рту и вопрос: что дальше?

— Ты куда? — удивляется Ирка, перехватывая меня на полпути.

— Вызывают на работу, — вру я. — Попрощаешься за меня с Аськой?

Ира растерянно кивает. Я стремительно пересекаю двор, выхожу за калитку и достаю сигарету. Черт! А ведь мне удалось продержаться без этого дерьма аж два дня!

Подкуриваю. Впускаю никотин в легкие. Тот горчит, распирает грудь. Мне бы воздуха, а я поддаю отравы, механически втягивая ещё больше дыма.

Подписка. Подписка, блядь! Для человека, которого вообще нельзя выпускать из клетки. Пашков… Пашков. Это кто вообще? Имя судьи ни о чем мне не говорит. Но в конечном счете разве так уж важна его личность?! Такому, как Тегляев, далеко не один Пашков готов лизать зад, давая свободу и безнаказанность в обмен на какие-то свои бенефиты.

А мы, опера, стоящие на страже закона, в этой схеме не более чем расходник. И хорошо, если обойдется без выговора, потому что лишение премии у нас за здрасте. Мы всегда крайние. И нет никакого смысла злиться, да. Это же не впервые! Это скорее «обычно», чем «из ряда вон», пора бы уже привыкнуть. Но от этой мысли почему-то только сильнее тошнит.

Я иду по парковке, сжимая зубы до хруста в челюстях. Потому что когда-то, сто лет назад, я пришёл в эту систему как идиот, уверенный, что смогу сделать этот мир лучше. Думал, что если быть честным, упрямым и справедливым — тебя оценят. Спойлер: хрен там. Ты либо ложишься под эту систему, либо она тебя перемалывает и отторгает. Иногда это случается параллельно.

Я тушу сигарету о кованый заборчик, окружающий дом. И поднимаю взгляд в небо, по которому лениво плывут облака. Жизнь идёт своим чередом. Это бесит. Потому что у Сабины Игольниковой она вполне может пойти наперекосяк или прерваться вовсе. А я ведь обещал ей, что ее обидчик понесет наказание. Слова о том, что я действительно сделал все, от меня зависящее — ничуть не успокаивают бурлящее в душе недовольство. Потому что у нас тут не про справедливость. У нас тут про терпение. Или про выгорание. А я пока где-то между.

Возвращаюсь в машину. Сажусь. Долгое время не включаю зажигание. Просто сижу, кажется, впервые задаваясь вопросом, зачем это все, и не поздно ли включить заднюю. С психом луплю ладонями по рулю и, наконец, замечаю в зеркале собственное отражение. М-да… Красавчик! Тени, тушь, гребаная помада, размазанная, как у клоуна после трехчасового корпоратива. И заколки в форме сердец.

С губ срывается хохоток, злость немного отступает. Я выдыхаю. И очень медленно достаю из бардачка пачку влажных салфеток, чтобы стереть с лица это преступление против мужского достоинства. Приходится хорошенько постараться, потому что, зараза такая, косметика довольно стойкая.

На дорогу выезжаю, лишь убедившись, что выгляжу более-менее нормально. Еду медленно, с открытыми окнами. Кондиционер отключаю намеренно — пусть будет воздух, пусть будет жара. В салон врываются ароматы придорожной пыли и раскаленного асфальта. Солнце, проникая сквозь лобовое и даже стекла очков, выжигает глаза до искрящихся белых кругов. Август… Трава вдоль обочин выгоревшая, кое-где валяются пластиковые бутылки и прочий мусор, который никто не спешит убирать. Дворники давно плюнули на свои обязанности — им тоже жарко. Впереди ползёт грузовик с арбузами, за ним — троллейбус, под завязку забитый изнуренными жарой дачниками. Лето сходит с ума, как всегда в последние недели перед исходом. Всё вокруг кажется липким, словно растаявшее мороженое. Даже мысли.

Поворачиваю в сторону дома Игольниковой. Навигатор молчит. Пульс стучит в ушах, а в такт ему и раздражению, пульсирующему внутри, по рулю барабанят пальцы. И вот уже знакомая арка. Тень от дома падает резко, как занавес. Машина въезжает во двор. Я паркуюсь и откидываюсь на кресле, обреченно размышляя над тем, какого черта я здесь забыл.

Захожу в дом вслед за пацаном с собачкой. Поднимаюсь по широкой лестнице. В подъезде гораздо прохладнее, чем снаружи. Пальцы сжимают деревянные перила — чуть остываю.

На лестничной клетке встречаю мужика лет сорока. Заношенная синяя спецовка, чёрная барсетка через плечо. В руке — чемодан с инструментами. Он мнётся у двери, ведущей в квартиру моей потерпевшей.

— Вы к кому? — напрягаюсь я.

— Да вот… — мужик заглядывает в телефон, — У меня заявка на смену замка. Это ваша квартира? Так чего не берете трубку? Договаривались же. А я звоню-звоню.

Мир, блядь, не без иронии. Я выдыхаю через нос, достаю корочку:

— Майор Багиров. Здесь произошло преступление. Хозяйка квартиры в больнице. Так что я за нее.

— В смысле — я могу вскрыть замок? А понятые как же?

— Тебе меня мало? — раздражаюсь. Мужику происходящее явно не по душе. Но моя корочка заставляет его быть покладистым. Через пару минут мы уже стоим в коридоре. Я хмуро наблюдаю, как он вытаскивает сердцевину из злосчастного замка.

— Вам тоже, наверное, не по себе тут? — пробует завязать разговор.

— Тут вообще никому не по себе, — отвечаю, разглядывая разводы на полу.

Замена сердцевины занимает минут десять. Я жду, пока мастер проверит, что механизм работает без нареканий.

— К замку идет четыре комплекта ключей.

— Хорошо.

— Мне вам отдать? Или как? — чешет репу работяга. — Знал бы, что тут такое срочное дело — так поменял бы все вне очереди. Никак муж с женой что-то не поделили?

— Угум, — бурчу.

Он уходит. Я задерживаюсь. Просто стою в тишине. Сюда бы профессиональный клининг. И проветрить не помешает. Но это уже без меня, пожалуйста.

Закрываю дверь. Спускаюсь, снова сажусь в машину и еду в больницу. Раз уж я не сдержал обещания ее защитить — будет честно хотя бы предупредить об этом. Ну и ключи отдать. Наверняка ведь девчонку скоро выпишут.

Сабина сидит у окна, поджав под себя ноги. В больничной пижаме, с лохматым хвостом, она вздрагивает, когда открывается дверь.

— Добрый вечер.

На противоположной кровати, пустующей в первые дни, теперь лежит пожилая женщина. В ее глазах — любопытство.

— Чего это вы без стука? — хрипловато, но с вызовом интересуется Игольникова.

— Привычка. У меня обычно нет времени церемониться, — роняю, заходя внутрь.

На ходу вынимаю ключи, кладу на тумбочку. И чувствую, как ее взгляд становится настороженным:

— Что это?

— Ключи от нового замка, — говорю. — Слесарь не мог до вас дозвониться. К счастью, я оказался поблизости.

— Вот как? — Сабина отводит глаза. — Спасибо.

— Не за что. Что у тебя с телефоном?

— Отключила, — пожимает плечами.

— Тегляев звонил? — сощуриваюсь. Девчонка молчит, но по ее бледному лицу и так понятно, что мое предположение верно. — Я как раз пришел предупредить, что его выпустили. Это суд… Я на решение судьи повлиять не в силах — сама понимаешь.

Мой голос звучит несколько взвинченно. Сабина поднимает ресницы, устремляя на меня немигающий взгляд. Смотрит несколько долгих секунд, сведя брови к переносице. И вдруг медленно, словно опасаясь, что я отшатнусь, касается моей щеки. Кожа в том месте начинает гореть и покалывать.

— Извините. У вас… блёстка, — шепчет. — Вот тут. Розовая. А здесь что-то красное… — тычет тем же пальцем, показывая на себе, где я выпачкался.

— Помада, — хмыкаю я.

— Что? — она так искренне удивляется! Я прямо вижу ту версию Сабины, которой она была до встречи с Тегляевым. Открытой, смешливой, растерянной…

— Я приехал со дня рождения одной пятилетней принцессы. Там меня расчехлили по полной.

— А, понятно. Ну, хоть ногти не успели накрасить.

— Только потому, что я вовремя свалил.

Сабина хихикает, прикрывая ладонью рот. И в этот момент — чёрт, да. Она хороша. Даже в этой больничной серости, с бледной кожей и огромными фингалами под глазами. В ней что-то есть. Определённо. Что-то живое, тёплое, несмотря на весь тот ад, через который ей довелось пройти. И это цепляет. К этому хочется прикоснуться… М-да.

Я откашливаюсь и делаю шаг назад. Воздух в палате вдруг кажется теплее, чем был еще какую-то секунду назад.

— В общем, замки тебе поменяли, — говорю. — Просто будь осторожна и смотри, кому открываешь. Ну и в целом по сторонам посматривай.

— Спасибо, — она смотрит в сторону. — Не только за ключи. А вообще.

— Я ничего не сделал, — признаю очевидное. — Но с другой стороны, впереди суд. А у тебя на руках все карты.

Я встречаю её взгляд. Прямой. Открытый. И, чёрт, он будто в ребра лупит.

— Конечно. Я справлюсь. Вы не волнуйтесь… Я же понимала, — пожимает плечами, — что вы не волшебник.

Что ж так тошно, а?! Понимала она…

— Ясно. Ну, — перекатываюсь с носка на пятку, — если что — сразу звони в полицию. Или мне. Визитка у тебя есть? Не потеряла?

— Нет. Что вы! Спасибо за участие…

— Сабина, ты же из Т*, да?

— И что? — напрягается пострадавшая.

— Может, ты бы домой вернулась? Глядишь, спокойнее будет под крылом у родителей.

— Нет. Я же учусь. И работаю… Не могу. Да и не для этого я уезжала!

— Ну, смотри… А что этот говорил, когда звонил? Если угрожал…

— Нет, конечно. Он же не дурак.

Ну, да. Не стоило и надеяться, что Тегляев проявит такую глупость. Хотя на эмоциях чего только не бывает.

— Вернуться к нему не надумала?

— Вы совсем, что ли?!

— Правильно. Ну… — чешу в затылке. — Тогда я пойду. Извини еще раз, что не сдержал слова.

Разворачиваюсь на пятках и даже делаю пару шагов к двери, когда за спиной раздается немного взвинченное:

— Майор Багиров!

— М-м-м?

— Я знаю, что это странно прозвучит, но… — девчонка сглатывает, приглаживая несуразные больничные вещи ладонями. — Вы не могли бы завтра встретить меня после выписки? И проводить до дома… — Я ничего не успеваю ответить, так Сабина частит: — Видите ли, вы у меня прочно проассоциировались с ощущением безопасности. Это психология, понимаете? Мне немного страшно возвращаться к привычной жизни и почему-то кажется, если вы в этот момент будете рядом, процесс адаптации пройдет быстрее.

— Ты же вроде на маркетинге учишься, а не на психфаке? — хмыкаю я.

— Верно. Психология — мое хобби. Нет так нет. Я ни к чему не принуждаю. Просто… Вдруг вам нетрудно.

— Мне нетрудно. Но у меня завтра рабочий день.

— Ясно. Ну… если вырветесь. Я буду очень признательна.

— Договорились. Если смогу — звякну.