Триумф в школе Прескотт

9. Бернадетт Блэкберд

В итоге я сидела на кровати Аарона с горячей водой, прижатой к моему животу, а мои руки дрожали, пока я просматривала фотографии, которые мальчики сохранили для меня. Мои глаза были настолько влажными, что я могла бы излечить засуху, прогнать суровые пески и приветствовать свежую зелень на земле.

— Пенелопа, — прошептала я, пальцы держали фотографию меня, Пен, Пэм и нашего отца.

Самое странное в этой фотографии то, что мы все улыбались, даже Пэм. Когда она начала ненавидеть нас? Не похоже, что она ненавидела раньше, но, может, дело было в деньгах, которые делали ее счастливой и сглаживали ее острые углы.

Я встала, сжав в руках бутылку горячей воды, и простонала. Сегодня на мне были мои трусики, моя футболка. Я просто хотела на минуту надеть свои собственные вещи. Я просто хотела на две минуты побыть одной. «Я влюблен в тебя. Так отчаянно».

Почему Оскар сказал, что любит меня в таком стиле, что был очень похож на слово «прощай»? Потому что это было все, что я услышала, когда он произнес это: я люблю тебя так сильно, но прощай. Он переживал за нас, из-за «Банды грандиозных убийств», из-за VGTF, из-за мира. Он, казалось, не был настолько уверенным во всем, как обычно.

Раньше я думала, что Хавок были неприкосновенны, но теперь, оказавшись изнутри, я поняла.

Мы все — как сказал бы Оскар — отчаянно человечны.

Но именно те нечеловечные части нас, все те самые уродливые, самые ужасные, самые кровавые части нас в конце конов станут нашим спасением.

Я опустилась на колени рядом с коробкой Пенелопы и начала яростно рыскать в ней, достав старое задание по математике, эссе — из всех тем — про Шекспира (а именно про то, что этот ублюдок, скорее всего, был плагиатором Джорджа Норта), пока не нашла стопку бумаг с напечатанными, тоненькими линиями на бумаге. Я узнала эти страницы, которые принадлежали ее дневнику.

И это были те вырванные страницы. Большинство из них едва ли были больше, чем несерьезные мысли. «Сегодня я увидела самые милые туфли». Мое горло сжалось. «Сегодня я увидела самую красивую девушку». Мое сердце так бешено забилось, что у меня закружилась голова и уселась на задницу. Мои ноги в носках скрежетали по ковру, когда я наклонилась вперед и положила страницы между ног, чтобы опустить между ними голову и избавиться от головокружения.

Позади меня, на тумбочке стояла пустая тарелка, в которой был говяжий бульон. Аарон принес его мне. Сегодня меня баловали. Технически, я должна была собирать вещи для безопасного дома, но вашей девочке нужна сигарета и время наедине.

Признание в любви от Оскара Монтока нельзя воспринимать легкомысленно.

— Пен нравились девочки, — сказала я, переворачивая страницу и обнаружив тираду про мистера Дарквуда, из-за которой я улыбнулась.

А затем нахмурилась. Я понятия не имела, жив ли он еще. Надеюсь, что да. Вообще-то, если бы я была хоть сколько-нибудь верующей женщиной, то молилась бы на это. Я снова перевернула страницы. Эта была списком желаний. Я едва ли могла смотреть на него.

Было ли что-то более депрессивное, чем нереализованный потенциал? И именно поэтому я ненавидела насильников. Именно поэтому ненавидела убийц (хоть, полагаю, теперь была одной из них). Как вы посмели развращать прекрасные души и вести себя так, будто этому есть какое-то оправдание.

На обратной стороне списка желаний была пустой, что заставило меня задуматься, нет ли еще одной страницы, приклеенной к ней. Сомневаюсь, что кто-то бы заметил, но Пенелопа всегда писала на обеих сторонах тетради. Я редко видела страницу, чтобы сзади не было что-то нацарапано: будь то список, заметка, рисунок солнца, или сердечка, или луны с лицом.

Я разъединила страницы и нашла то, что, дума, Сара Янг очень бы хотела оставить у себя.

«Самое худшее то, как она разговаривает со мной, когда рядом никого нет. Она сказала, что я разрушила ее жизнь. Сказала, что я украла ее молодость. Она говорила мне такие вещи, которые матери обычно никогда бы не прошептали своим дочерям в темноте.

Она хотела моей смерти.

Хотела, чтобы меня не стало.

Она сказала, что я увела ее мужчину.

Сказала, что убьет меня».

Я резко вскочила, схватила первые попавшиеся синие джинсы и сунула бутылку с горячей водой за пояс. Даже не удосужилась застегнуть молнию и пуговицу — они беспомощно болтались. Но у меня были дела поважнее. Рванула к двери, распахнула ее настежь и помчалась вниз по лестнице — там Оскар и Вик как раз распаковывали кучу новых телефонов.

— Посмотри, что мы достали, женушка, — начал Вик, его сигарета свисала с губ.

Он замолчал, когда увидел меня, а затем сильнее нахмурился, когда я схватила беспроводную трубку Аарона. Не теряя секунды, я взяла карточку с номером Сары, лежащую рядом с телефоном.

Со сжатой в моей руке странице я позвонила девочке-полицейской.

— Здравствуй, Бернадетт? — сказала она, почти в вопросительном тоне.

Полагаю, она сохранила этот номер на своем телефоне.

— Почему вы арестовали мою мать? — прошептала я, держа эту чертову страницу и дрожа так сильно, что я бы не удивилась, если бы моя кожа распадется пополам. — Это не было из-за нападения на меня, не так ли? И не за убийство Найла.

Последовала длинная пауза, а потом Сара вздохнула, словно у нее был долгий спор с самой собой о том, что она может рассказать, если бы я спросила. Но она все еще думала, что могла построить со мной доверительные отношения, что она могла убедить меня довериться ей.

— Бернадетт… Я арестовала твою мать по нескольким статьям. А именно, я сосредоточена на ее связи с Найлом и «Бандой грандиозных убийств», — последовала длинная, опасная пауза. Я еда ли распознавала звуки своего собственного дыхания. — Но думаю, ты спрашиваешь о том, были ли она арестована за подозрение в убийстве твой сестры?

Если честно, я не знала, как на это ответить.

— Я оставила тебе одну страницу в коробке, — сказала она, и я почувствовала, как в моей груди зарождалось странное чувство. Как было с мисс Китинг. Часть меня, которая все еще хотела верить, была заинтригована. Другая же часть считала, что мы должны закопать девчонку-полицейскую шести фунтов под землей. — Ты сделала собственные выводы, но узнаешь больше по мере развития событий. Пока, если ее не выпустят под залог, твоя мать останется в тюрьме окружного суда.

Я повесила трубку до того, как Сара произнесет что-нибудь еще.

Опустив взгляд на страницу в руке, я подумала: почему бы просто не предложить парням из Хавок поместить Пэм в один гроб с Найлом?

— Ты в порядке, миссис Ченнинг? — спросил Вик, вставая позади меня и положив свои горячие руки мне на плечи.

Как только он коснулся меня, мое оцепенение разбилось как стекло. Оно упало на пол со звуком, похожим на колокольчики, и я повернула голову, чтобы посмотреть на него.

— Сара Янг предложила мне сделку со следствием, — сказала я, и руки Вика почти незаметно напряглись.

— Да? Какие были условия

Я повернулась к нему.

— Мне похрен какие были условия. Я не работаю на копов. Я работаю только на Хавок, — я уставилась на своего мужа, самой главной голове, когда речь заходит о пятиглавом чудовище гидре, которым является Хавок. Он уставился в ответ, и я до боли чувствовала это магнитное притяжение, которое одновременно толкало нас друг к другу и разводило в разные стороны. — Вполне уверена, она хотела, чтобы я дала показания против своей матери?

— За что? — спросил Вик, посмотрев на Оскара.

На нем снова был один из его костюмов, такой же отполированный и идеальный, как всегда. Он отдал мне все, а затем запаниковал. Но я была там и чувствовала, как его сердце билось у моей спины. Оно у него определенно сильное. Когда мы были в окружении других людей, я позволяла ему играть главную роль в его личном выступлении, как ему хотелось. Но наедине я хотела увидеть, как этот парень в маске скелета полностью сорвется.

— Во-первых, за убийство моей сестры, — сказала я, а затем подняла страницу из тетради Пенелопы. Я положила ее в руку Виктора. Наши пальцы при соприкосновении создали искры. Он на минуту уставился на страницу, а затем посмотрел на меня. Я так чертовски онемела без тебя, Вик. — Она…как…, — я замолчала, и мои мысли устремились в ту ночь, когда Пенелопа, глядя прямо Пэм в глаза, рассказала ей про платье.

«Я взяла его и продала».

А затем — образ ее, лежащей на кровати, обернутой в одеяла... На прикроватной тумбочке лежали таблетки Памелы.

Таблетки Памелы…

Памелы…

Виктор потянулся и двумя пальцами достал из-под футболки цепочку, на которой висело кольцо его бабушки. Я не двигалась. Не говорила. Просто уставилась в его эбоновые глаза и позволила себе падать. Он поймает меня. В этом я уверена наверняка.

Он повернул цепочку, чтобы я могла дотянуться до застежки, снимая ее и вынимая кольцо. Виктор надел его обратно на мой палец.

— Памела, а не Найл, — сказал он, словно удивлен этим. Он опустил взгляд на бутылку воды, выглядывающую из моих штанов. Это просто старая стеклянная бутылка воды без этикетки, которую один из мальчиков, вероятно, выкопал из мусорного бака. Но подогрейте ее под краном, чтобы стакан не разбился, когда вы нальете в него кипяток, и все будет в порядке. Его глаза поднялись к моему лицу. — Что ты хочешь, чтобы мы сделали?

Памела сейчас в окружной тюрьме.

Подозревается в убийстве моей сестры.

Но VGTF расследует дело «Банды грандиозных убийств».

Найл был связан с «Бандой грандиозных убийств». Памела, скорее всего, тоже. У нее были все эти богатенькие друзья, разве нет? Я начала дрожать. Что если она продала нас Кушнерам? подумала я. Что если она была частью этого? Вплетена в саму ткань моей погибели.

В горле так пересохло, что я едва ли могла произнести еще слово.

Я позволила Вику обхватить меня и притянуть ближе, прижимаясь губами к моей макушке.

— Что тебе нужно, жена? — спросил он, и я знала, что его сердце разбито.

За меня. Потому что мне всегда больно за него.

Так было с тех пор, как мы были детьми, и я увидела, как его один раз — лишь раз за все годы начальной, средней и старшей школы вместе взятые — его мама остановилась у школы и впилась ногтями в его кожу так сильно, что пошла кровь.

Я узнала в нем ту боль, когда нам было по восемь, и наши взгляды встретились через пыль детской площадки — той самой, что к тому времени уже была позабыта.

— У нас сейчас какие-то девочки в окружной тюрьме? — рассеяно спросила я.

— Нет, — настороженно начал Вик, его большой палец касался моих костяшек и заставлял меня дрожать. — Но мы можем найти одну. Готов поспорить девочки Стейси знают, с кем связаться. Что ты хочешь сделать?

Мгновение я стояла на месте.

Я еще не полностью все осознала.

Не уверена, что смогу, не сейчас. Не после вчерашнего.

— Найди для меня. А затем я дам Пэм выбор. Признаться в содеянном или…, — я замолчала, подвигав челюстью от злости. Мои пальцы сжались и обхватили пальцы Виктора. — Полагаю, однажды утром она может обнаружить себя висящей на простынях.

Я попыталась отстраниться, но Вик сильнее сжал руку, обнимающую меня. Я увидела, как Оскар напрягся за столом, словно это был танец, который мы танцевали, словно он узнавал каждое движение.

— Пока ты была наверху, звонила Офелия, — сказал Вик, его рот слегка нахмурился. Он хочет преследовать, прижать мои эмоции, возможно, прижать меня… Но он не мог сделать ничего из этого, так что просто позволил этому чувству проделать путь от его пальцев в мою кожу. — Сара Янг не ошиблась: «Банда грандиозных убийств» идет за нами.

Я уставилась на него, а затем покачала головой.

— Но. В этом где-то есть «но», — я увидела, что Оскар наблюдал за нами, но было проблематично встретиться с ним взглядом, так что я сосредоточила свое внимание на Вике.

Меня ударили очередные спазмы, похожие на удар в живот, и я съежилась. Виктор притянул меня ближе и положил свои руки на мои бедра. Я знала, о чем он думал: о куче дерьме в стиле они убили моего ребенка или какой там альфа-бред был в его толстом черепе. Он держал его осторожно скрытым, но это притворное безразличие не продлится долго. В конце концов, мы будем раздеты и будем дрожать друг перед другом, наши души будут обнажены, наши сердца будут оголены.

— Она хочет, чтобы мы переговорили с Тринити. Если мы ускорим процесс и гарантируем Максвеллу часть денег, то он на время сдержит свои людей, — Вик наклонился, чтобы поднести рот к моему уху. — Но знаешь, что? Я оставил тебе дилемму, как поступить.

— Да? — спросила я, большим пальцем потирая обручальное кольцо.

Я не могла смотреть на него прямо сейчас, от него несло грехом и сексом, он выглядел, как чертов демон, созданный из плотских мук и чернил. Мое тело так сильно болело, чтобы такое чувствовать. Это нечестно.

— Ну, они уже попытались казнить нас, не так ли? — улыбнулся Вик белозубой улыбкой и со всем прочим дерьмом, прямо как мне нравится. Его фиолетово-темные волосы зализаны назад, его глаза были цвета пустой могилы. — И это не принесло им ничего хорошего. Я сказал Офелии отвалить нахрен.

Я резко выдохнула, когда что-то привлекло мое внимание.

Брошюра начальной школы Оак-Ривер.

Почти время моего телефонного звонка Хизер.

— Что случится со школой Прескотт? — спросила я, снова посмотрев на Вика.

Мне было интересно, где были Аарон, Хаэль и Кэл? После того, как мы чуть не потеряли Аарона, и примерно то же самое случилось с Кэлом, я не позволю кому-либо из них отойти более чем на тридцать метров.

— Закрыта на неопределенный срок, — сказал Оскар, его голос был совсем не таким благородным.

Можно было почти подумать, что в этой его безумной голове были чувства.

— Каков план района? — снова задав вопрос Вику. — Что бы получить свое наследство, ты должен закончить школу. Такое соглашение?

— У меня идея, — сказал Вик, потянувшись за брошюрой начальной школы Оак-Ривер. Он перевернул на страницу с рекламой школы Оак-Вэлли на другой стороне. Я подняла глаза, чтобы встретиться с его взглядом. — Нам нужна школа. Мне разрешено снимать деньги со своего траста на обучение.

Я уставилась на него, как на обезумевшего.

— Ты, блять, издеваешься надо мной, да? — сказала я, когда он посмеялся и отстранился, все еще качая головой. — Ты же не скажешь то, о чем я думаю, так? Наши убогие задницы в школе Оак-Вэлли? Я бы, наверное, спонтанно воспламенилась, если бы попыталась ступить на территорию этого кампуса будучи студентом.

— Отчаянные времена требует отчаянных, мать его, мер, — сказал Вик, открывая деревянную коробку на островке и доставая сигару. Он предложил мне, и я взяла ее двумя пальцами, уставившись на сигару, а потом посмотрела на него. — Знаешь, как мужчины в пятидесятых курили сигары, когда у них рождался ребенок? — спросил Вик, а я лишь уставилась на него. Он нахмурился, и я знала, что он расстроен, вероятно, сильнее меня. — Давай, сделай милость, покури со мной.

— И школа Оак-Вэлли? — напомнила я, потому что сама мысль посещать эту школу пугала меня по многим параметрам.

— Эй, подумай об этом, — сказал Вик, зажимая сигарету между своими зубами и ухмыляясь мне. — Если мы поступим туда, то будет гораздо легче убить Тринити Джейд, — он зажег сигару, сделав несколько затяжек, а потом протянул мне зажигалку.

Минуту я смотрела вниз на свои руки, но не могла отрицать, что это было логично

Он был прав.

* * *

Безопасный дом находимся прямо в самой грязной, самой уродливой части Южного Прескотта. Это квартал был самым южным в Южной части. Воздух пах отчаянием и безнадежностью, а ветер приносил с собой едкий запах мочи и немытых тел. Наркоманы, сгорбленные и разбитые, стояли вдоль крыльца. Копы никогда не заходят сюда. Или, если заходят, то не для того, чтобы помочь кому-то.

Я слегка стиснула зубы, руками обхватила себя за живот, удерживая на месте свежую бутылку горячей воды. Выкидыш посреди войны банд — это…невозможно. Нантакет, Бернадетт. Ты могла бы быть в Нантакете. Нет. Но на самом деле, вы можете вывести девушку из Прескотта, но не сможете вывести жаждущую шлюху из девушки.

Я бы никогда не смогла там выжить.

Все это дерьмо, этот адреналин, эти опасные мальчики, которые пахнут остреньким и страстью, как я могла уйти от этого? Это буквально в моей крови. Насилие в моей крови. Необходимость победить врагов, которых я вижу, чувствую, ощущаю на ощупь. Куда чаще наши худшие враги нематериальны.

Сомнение в себе. Страх. Неведение.

Аарон открыл дверь пассажирского сиденья, протягивая свою недавно сломанную руку. Немного рано снимать гипс, но я понимаю, почему он снял его. Уязвимость причиняет боль, особенно, если это значит, что можешь не иметь возможность помочь тем, кого любишь больше всего.

Я взяла его вытянутые пальцы и позволила ему помочь мне спуститься из Бронко. Наши тела прижались друг к другу, и я взглянул в его золотисто-зеленые глаза, в которых, словно танцоры, кружились блики цвета, когда холодный зимний солнечный свет падал на его лицо. Воздух был таким свежим, и, несмотря на то, что я вышла из теплой машины, мои губы казались замерзшими и сухими, когда они раскрылись в удивлении.

Я никогда не смогу понять, как Аарону удавалось выглядеть, как ангел, когда на нем были татуировки дьявола.

— Однажды, — сказал он, облизывая губы и посмотрев поверх моей головы.

Я представила, что он смотрел на открытую дверь Бронко на Хаэля на водительском сидении. Аарон наклонил голову, чтобы снова посмотреть на меня. Нам не нужно спешить или скрывать тот факт, что мы здесь. Причина, по которой мы здесь, — это территория Хавок, и она плотно ими контролируется. Члены команды были в каждом здании.

Именно здесь мы прятались, глубоко во тьме и грязи собственного гнезда.

Через шесть кварталов находилась школа Прескотт, окруженная репортерами и заполненная копами. Кто знает, может, когда расследование поуляжется, будет ли вообще существовать школа Прескотта.

— Однажды? — ответила я, сжимая свои пальцы вокруг его.

Он опустился своими губами на мои, пробуя на вкус наши общие воспоминания на моем рту. Он никогда не хотел кого-то, кроме меня, и в этом отчаянии он позабыл, что должен позволить себе расслабиться, позволить себе ослабить свою защиту. Он больше не знал, как это делать, как раскрасить мое лицо глазурью, пока мы смеемся до слез, как это было в канун Рождества три года назад.

Но как только эти слова слетели с моих губ, я увидела, как что-то изменилось в его лице. Его худшие страхи стали правдой, и у него не было другого выбора, кроме как встретиться с ними лицом к лицу. При этом его тщательно продуманная оболочка трескалась по краям, и он снова стал семнадцатилетним юношей, у которого слишком много обязанностей.

— Однажды, у нас либо будет ребенок, либо нет. Но я хочу, чтобы ты решила, когда это случится. Не Виктор. Не я. Особенно не «Банда грандиозных убийств»…, — он замолчал, а затем коснулся рукой моего лица. Сандаловое дерево и розы. Этот знакомый запах заставил мои ноздри полыхать, и я ненадолго закрыла глаза, когда поднялся ветер, ероша мои волосы.

Аарон взял мои пальцы, переплетая наши руки. Он слегка поморщился, но не отстранился. Эта его сломанная рука, вероятно, все еще чертовски болела. Тот единственный раз, когда я сломала палец об дверь гаража, он болел много месяцев, чем мне сказал врач. Это боль для вас. Настойчивая. Неумолимая. Демон с тянущимися когтями.

И тут я поняла, что Аарон Фэдлер не думал, что он все еще гадил радугой и блестками; ему просто не нравился тот факт, что он перешел на темную сторону. Он существовал в ней, потому что должен. И теперь, когда он окутан теневыми руками Хавок, его с таким же успехом мог утащить на дно моря кракен.

Аарону Фадлеру было не сбежать.

Я прижала свои ладони к его, наши чернильные пальцы переплелись.

— Иногда я гадала, не должен ли был ты поехать в Нантакет, — сказала я, гадая, спасло бы это Аарона все эти годы.

Что если я пойду прямо к Вику и посмотрю ему в глаза, отказываясь позволить ему увести взгляд, пока он не осознает, что мы никогда не сможем отпустить друг друга. Что если я скажу ему, что я принадлежу Хавок, а Хавок — мне? Смог бы тогда Аарон уйти?

Его улыбка смягчилась, а глаза полыхали суровым намерением. Не сложно догадаться, что он мог сказать.

— Не без тебя рядом со мной, — заверил он, сжав мои руки, а затем отпустил их.

Хаэль ждал с другой стороны машины, прислонившись плечом к телефонному столбу. Каким-то образом здесь казалось безопасно, как минимум, здесь был один член нашей банды. И если у нас была крыса, то, полагаю, мы разберемся с этим, когда придет время.

Но мы не сбегаем.

Не от «Банды грандиозных убийств» или от полиции, даже не от федералов.

— Вы оба там словили атмосферу «Унесенных ветром»? — спросил Хаэль с самодовольным смехом, поворачиваясь и направляясь к узкой дорожке, ведущей к заброшенному крыльцу.

Виктор уже был там и отпирал дверь ключом, позволяя ей открыться внутрь на ржавых петлях.

— Ты вообще читал или смотрел «Унесенных ветром»? — спросила я, поднимая бровь. — Он не имеет ничего общего с нашим романом.

— Мы больше похожи на…, — начал Аарон, зажигая сигарету, когда ступил на мягкое, влажное дерево крыльца. — «Мою дочь»⁷ или «Мост в Терабитию»⁸, — я одарила его резким взглядом, но он лишь рассмеялся, убирая каштановые кудри со своего лба. — Что? Так заканчиваются все детские романы — трагедией.

— Смешно, — сказала я, закатив глаза и зайдя в прохожую дома, который когда-то, скорее всего, было очень красивым.

На данный момент старинный викторианский дом был зажат между двумя кирпичными многоквартирными домами, построенными в начале семидесятых, гниющими и забытыми в самой темной части города.

— Выглядит дерьмово, не так ли? — пошутил Вик, двигаясь в сырую, влажную затхлость дома, когда я сморщила нос.

Оскар и Каллум вместе были в больнице им. Генерала Джозефа, что одновременно беспокоило меня и от чего мне становилось лучше. Кэлу определенно нужна была медицинская помощь, но в то же время, мне не нравилось, что мы разделены.

Вместе мы сильнее.

— Он…едва ли пригоден для жизни, — призналась я, и Вик посмеялся, качая головой, пока шел к лестнице, а Аарон и Хаэль рассредоточились, чтобы защитить дом по обе стороны от меня.

Я решила последовать за Виком наверх, проходя мимо потрепанных диванов и облупившихся обоев. В одном конце гостиной стоял телевизор, который, казалось, купили в конце восьмидесятых.

Я скользила рукой по перилам и оказалась в коридоре, который тянулся по обе стороны. Здесь было с полдюжины дверей, многие из них заперты. Вик стоял в дверном проеме ванной, хмуро оглядывая туалет и душ.

— Блять, это грубо…даже для Прескотта, — фыркнул он, издав смешок, и зашел в комнату, проверив туалет, чтобы убедиться, что он смывает воду. — Мы не останемся здесь надолго, не переживай. Лишь на неделю или две.

— Ты же не обдумываешь на самом деле отправить нас в Оак-Вэлли, не так ли? — спросила я, потому что мне сложно выкинуть это из головы.

Богатеи так же чудовищны, как и бедные, только у них есть ресурсы, чтобы спонсировать их темные амбиции.

— Чтобы не пришлось сделать, женушка, — сказал Вик, включив кран в душе, и стоял, нахмурившись, когда вода сначала дрызгает, как у салаги при первом стояке, а потом и вовсе кончается. Звук старых труб эхом разносился в стенах, а потом душ выкашлял немного парной воды. Виктор повернул голову, чтобы посмотреть на меня, в его лице где-то покоилось извинение, которое я не совсем поняла. — Ты и Аарон сможете видеться с девочками, у нас будет круглосуточная охрана, и «Банда грандиозных убийств», блять, ни за что не возьмет штурмом Оак-Вэлли. Слишком много рискованной политики. Половина родителей учеников — клиенты частной охраны.

Виктор полностью обернулся, чтобы посмотреть на меня, но было сложно спорить с его логикой.

— Мы вполне легко туда вломились, — повторила я, но у меня уже была такая же дискуссия с Аароном.

Я провела обеими руками по лицу, когда Вик подошел ко мне, взял бутылку в моих штанах и вытащил ее движением, которое было более интенсивным и сексуально заряженным, чем положено.

— Посмотри на меня, Бернадетт, — сказал он, прикоснувшись обеими большими руками к моей шее по обеим сторонам. Тепло его ладоней проникало в меня, возвращая к жизни оцепеневшие за зиму части души. Оно было подобно летнему зною, безжалостно изгоняющему последние следы холода. Я была сосредоточена на его лице, потянувшись, чтобы положить руки поверх его. — Если ты не думаешь, что Оак-Вэлли — хорошая идея, скажи мне. Я доверяю твоим суждениям.

— Доверяешь? — спросила я, и он улыбнулся, но немного однобоко.

— В большинстве вопросов. Когда дело касается подверганию тебя опасности, то нет, я не доверяю им совсем. Ты — королева, но я все еще босс, — он прижался поцелуем к моим губам, который имел вкус опасных обещаний и неистового жара, всех тех ужасных вещей, которые он хотел бы сделать со мной в темноте этого заброшенного дома. — Итак, что, по-твоему, мы должны сделать, Берни? Каким будет наш следующий ход?

— Я предлагаю нанести ответный удар жестко и решительно — так, как мы умеем лучше всего, — я облизала губы, вспоминая о том, как я страдала от рук тех, кого любила больше всего. — Умение Хавок — причинять боль, не оставляя никаких следов. Когда ты запер меня в шкафу, — и тут у Вика, по крайней мере, хватило приличия скривиться, — ты разорвал меня на части теми способами, которые ранили до глубины души. И все же, не было никаких доказательств этого. Посмотрев на меня, никто бы никогда не узнал, кто поместил тьму в мой взгляд и месть в мою улыбку, ведь так?

— Маленькая принцесса-поэтесса, — проворчал Вик, слегка сжав мою шею, а потом опустил руки по швам. — Продолжай.

— Сейчас мы сделаем то же самое. Мы ответим, но так, чтобы это выглядело, будто мы совсем ничего не сделали. Начнем с Мейсона Миллера, — выдохнула я, когда полностью положила ладони на грудь, кольцо с бриллиантом на моем пальце поймало маленький лучик солнца, пробивающийся сквозь неплотно закрытый люк над моей головой. — Дай мне поговорить с девочками Стейси. Они заслуживают знать, что находятся под нашей защитой, вне зависимости согласны они на план или нет.

Вик кивнул, наблюдая, как мои руки поднимались по его груди и обвились вокруг его плеч.

— Мне это подходит, если ты встретишься с ними в безопасном месте, — его челюсть немного задвигалась, когда его темные глаза прошлись по мне. — И если уж на то пошло: прости меня, Бернадетт.

— Не надо, не делай так, — простонала я, стараясь отстраниться, но обнаружила себя, как и всегда, захваченной его орбитой.

Виктору стоило всего лишь щелкнуть пальцами и отдать приказ моему сердцу. Для него я была солдатом в стольких смыслах. Единственное, что делало данный факт терпимее, — так это то, что верно и обратное: Виктор Ченнинг всегда был моим.

— Не делать, что? — спросил он, скользнув рукой вокруг моей талии и приближая наши тела. — Не извиняться? Почему? У тебя аллергия на чувства, миссис Ченнинг? Если я облажался, то извиняюсь. Кто угодно, у кого нет возможности этого сделать, должен проверить голову. Быть неправым — это не конец света, мы все совершаем ошибки.

— И за что именно это извинение? — спросила я, его глаза смягчились, что я почувствовала, что мое сердце снова разбилось.

У него нет никакого права показывать мне свою уязвимую сторону и заставлять меня любить его еще больше. Никакого права.

— За то, что разбирался с Тринити так, как я делал. В конце концов, все, что я сделал, — это причинил тебе боль, и это не имело ни малейшего значения. Ты была права: я должен был позволить моей одержимости тобой указать путь. Я всегда так делал, — он наклонился, словно мог поцеловать меня, но остановился в последнюю секунду и отвернул голову. Близость его губ приводила меня в ярость, и я впилась ногтями ему в затылок, вероятно, пустив кровь. Ему, казалось, было поебать. — Лишь раз, я подумал, может, я смог бы доказать, что моя любовь не эгоистична, — Вик снова посмотрел на меня, и наши носы соприкоснулись. Было ощущение, что он хотел, продолжит говорить, но магнитное притяжение его губ к моим делало сложным сохранением любой дистанции. — Я не слишком горд, чтобы признать свои ошибки.

Он опустил меня, а потом, к моему большому удивлению, опустился на свои гребанные колени.

Я лишь уставилась на него, мое сердце колотилось в тихом помещении старого дома, запах затхлости и давно похороненных воспоминаний присутствовал в каждом моем вздохе.

— Что ты делаешь? — спросила я, когда Вик посмотрел на меня снизу-вверх, татуированный бог, преклоняющий колена ради моего, и только моего, блага.

Я готова поспорить на каждый доллар из этого наследства, что он никогда не делал этого ради другой женщины. Черт, я готова поспорить, что он никогда не делал этого для кого-то из парней.

— Знаю, иногда, кажется, что я все время точно знаю, что делаю, но это не так. Несмотря на все, мне всего лишь восемнадцать лет, и я разбираюсь по ходу, — Вик посмотрел на меня, садясь на пятки. — Я не слишком горд, чтобы признать это, — он снова замолчал, словно ждал чего-то от меня.

— Тогда давай разбираться вместе, — сказала я, коснувшись стороны его лица и любя то, как почти непроизвольно закрылись его глаза, словно мое прикосновение — это наркотик, от которого он с радостью передохнет, как, я уверена, уже передохнули десятки бывших жителей Прескотта в этом самом доме. Это не совсем приятная метафора, но в мире не так уж и много чего приятного. Если только, как предположил Каллум, боль не станет приятной для тех, у кого ее слишком много. — Не отталкивай меня в сторону, потому что твои эмоции слишком сильные или потому что ты не знаешь, что делать, или слишком напуган.

Вик фыркнул и наклонил голову. Когда он поднял взгляд, я видела это на его лице: вот она — правда. Я ужасала его до такой степени, как он никогда не боялся чего-то раньше. Я понимала эту эмоцию, потому что тоже ее чувствовала — это почти неизбежное погружение в трагедию. Все в нас казалось трагичным, правда, как одна из тех старых сказов с не очень счастливым концом.

— Последний раз я боялся вот так, когда мне было пять. Это был день, когда Офелия и мой отец обсуждали, кто будет заботиться обо мне. Причина, по которой я был пиздец как напуган в тот день, заключалась в том, что я беспокоился, что это будет она, что она возьмет меня за руку и утащить меня от моего абьюзивного отца-алкоголика и из кошмара Южного Прескотта. Потому что, несмотря на все, она была худшим из двух зол, — веки Вика опустились на его темные глаза, словно мысли увлекли его. — Я...,— начал он, но затем, казалось, что бы он ни хотел сказать, застряло у него во рту по пути на выход, это была уродливая, кровоточащая правда. — До этого…

Мое сердце замерло и застряло в горле, а потом я поняла, что больше не могла стоять. Я опустилась на колени перед ним, чтобы мы были лицом к лицу, всего лишь два подростка со старыми душами и горой карт, сложенных против них.

Но знаете, в этом веселье. Видеть, как побеждает аутсайдер. Вот, чего я хотела: какого-то доказательства, что справедливость и месть существуют, что плохие люди могут быть наказаны, что хорошие могут победить, даже если это редкость. Надежда, точно. Штука с крыльями…

— Она прикасалась к тебе, не так ли? — спросила я, потому что это единственное, чего я никогда не ожидала увидеть в прошлом Вика.

Он был настолько осторожным человеком. Он так хорошо скрывал свою боль. Он маскировал ее своим доминированием. Но он только что стал взрослым, и не оставил всю эту детскую боль и травму позади, как он думает.

— Ее…, — выдохнул он, глядя в мое лицо с серьезным выражением лица, выдающим весь этот многострадальный страх. — Ее друзья. На роскошных вечеринках…, — он замолчал и облизал свои губы, на мгновение, закрыв глаза и проведя обеими руками по лицу. Он надолго задержал их там, а потом опустил их себе на колени и посмотрел на меня с выражением лица, сделанного из обсидиановых глаз и резкого, как опасный нож, рта. — Это, это…извращение, оно уже давно протекает в Спригфилде. Это не ново. Ничто из этого.

Какое-то мгновение я сидела на месте, пальцы подрагивали на моих коленях. Моя голова была забита белым шумом гнева. Это то, с чем я сталкиваюсь уже очень и очень давно. Но, как неоднократно предупреждал меня Виктор, я должна контролировать его и бросить его в нужное время, в нужную цель.

— А затем они забрали моего ребенка…, — прорычал он, и я закрыла глаза, мое тело ломалось от количества мурашек. — Они отняли у меня моего гребанного ребенка, — из меня вышел вздох, когда он обхватил меня руками и притянул к себе.

Почему-то уже ожидая этого движения, я обвила руки вокруг его шеи и прижала его так, словно от этого зависела судьба вселенной.

Полагаю, что, блять, так и есть на самом деле, раз, так получилось, что он — центр моей вселенной.