Триумф в школе Прескотт

30. Аарон Фадлер

Были моменты, когда я сожалел о тех вещих, что совершил. Был ли я слишком груб? Переступил ли я слишком много линий? Но я никогда не сожалел о Бернадетт Блэкберд.

Я сидел на больничном полу, обхватив колени руками, прижав рот к окровавленной штанине джинсов. В тот момент я чувствовал себя нелепо семнадцатилетним — словно мой день рождения никогда не наступит, словно навечно заперт в бесконечных коридорах школы Прескотт, выискивая темные уголки и подавляя мятежи.

— Она была мертва, — прошептал Каллум, его голос был рванным, таким я его раньше не слышал.

Он давал трещину и разбивался на осколки с каждым словом, как разбитое стекло, впивающееся в мои барабанные перепонки. Потребовалось чрезвычайное физическое усилие, чтобы держать руки подальше от ушей. На самом деле, я хотел впиться в них пальцами до тех пор, пока барабанные перепонки не повредятся настолько, что я не услышу ни слова, которое мог произнести врач.

Время смерти…

Смерть.

Бернадетт мертва? Когда мы должны были защищать ее? Как? Почему? Я не понимал ничего из этого.

— Она пока не мертва, — огрызнулся Оскар, посмотрев на своего друга, словно он мог с большой долей вероятности убить его.

Я едва ли мог взглянуть на них. Вместо этого, я пытался оторвать свое внимание от Вика. Я никогда не видел его таким, как сейчас, вращающим свое кольцо вокруг пальца. Если Бернадетт не станет, он вернется домой и пустит пулю себе в голову.

Я ненавидел его, потому что знал, что у меня не было такой роскоши. Хизер нужен был кто-то, кто позаботится о ней. Кара и Эшли нуждались во мне. Я закрыл глаза и почувствовал теплую руку на своем плече. Подняв голову, я увидел Хаэля со стаканом из пластика в его другой руке. Он протянул его мне.

— Кофе, — сказал он.

Он старался улыбаться, но это было самой большой кучей бреда, который я когда-либо видел. Я думаю, если Берни умрет здесь сегодня, он будет жить дальше. Но он никогда не будет прежним.

Возможно, однажды, десять лет спустя, он женится на красивой женщине, но она всегда будет ловить его на том, что он смотрит на закат, думая о девушке, которой она не была. Затем, в один день, она проснется, а его просто не будет.

Вот такой он, Хаэль Харбин.

— Нет, спасибо, — удалось сказать мне, заставив себя встать.

Мои ноги меня не держали, но даже шатаясь и будучи дезориентированным, я заметил образ девчонки-полицейской, идущей к нам по коридору. Она выглядела подобающе расстроенной ситуацией. Возможно, в конце концов не все копы плохие?

— Сочувствую о Бернадетт, — сказала она, и я увидел, как Оскар так жестоко нахмурился, что рука Сары взялась за приклад пистолета на бедре.

Она посмотрела на него, но он лишь отвернулся и уставился в стену. Представить Оскара без Бернадетт — это словно представить гранату без штыря. Он не продержится долго, до тех пор пока он сделает что-то, о чем будет так глубоко сожалеть, что сломается. Кэл…я не мог вообще смотреть на Кэла. Он либо взорвет то, что его окружает, либо взорвется изнутри, не уверен, какой из вариантов.

Я прикусил губу и запустил пальцы в волосы.

— Какого хрена вам нужно? — спросил я, потому что Вик не функционировал без Бернадетт.

Я функционировал, потому что у меня не было другого выбора. Быть родителем означает, что ты продолжаешь идти, когда все, чего тебе хочется, — это свернуться и умереть. А теперь я был родителем для трех маленьких девочек. Я всегда предполагал, что Хавок вырастит их со мной, но…теперь я ничего не знал.

— Максвелл Баррассо мертв, — сказала она мне, и я кивнул. Очевидно, что мы это знали. Она украдкой посмотрела на Хаэля, но он с таким же успехом мог быть высеченным из камня. На его губах располагалась едва заметная улыбка, но она окрашена меланхолией и раскрашена смятением. Он не знал, что ему сейчас делать. Потому что, если мы не защищаем Бернадетт, а мы провалились с защитой Бернадетт, тогда кто мы, блять, такие? Что, блять, Хавок такое? — В любом случае, — продолжила она, резко выдохнув. — Я здесь, чтобы сказать вам, что вы свободны.

— Свободны? — спросил я, и она одарила меня улыбкой, которая была слишком меланхоличной, чтобы успокоить. — Что вы имеете ввиду?

— Ну, на данный момент у меня есть вся нужная информация. Как только вы здесь закончите, вы можете…идти домой, — Сара засунула руки в карманы синего пиджака.

Я уставился на нее, потому что не находил слов, чтобы выразить свои эмоции прямо сейчас.

Я падал так быстро и сильно, что не важно, где приземлюсь, мои кости, скорее всего сломаются. Разобьются в дребезги. Превратятся в пыль. Мои колени подкосились, но Хаэль поймал меня за локоть до того, как я рухнул на пол, как влюбленный дурак, которым я и был.

Хоть я и знал, что это неправда, я всегда хотел верить, что настоящая любовь была сильнее всего остального. Что, если вы испытываете ее, то сможете сделать что угодно. Что у вас было все. Я не знал, во что теперь верил.

— Это не значит, что у меня не будет вопросов позже, — сказала Сара со вздохом. — Но пока что, мы не обвиняем вашу…семью ни в чем, — она снова замолчала, а затем протянула манильский конверт. — Если Бернадетт каким-то образом выкарабкается, дайте ей это.

Сара отошла назад и развернулась, направляясь по стерильному коридору в сторону выхода.

Я смотрел, как она уходила, а затем опустил взгляд, засунув руку в конверт, чтобы увидеть, что Сара оставила в нем.

Это была страница из дневника с тоненькими, розовыми линиями и блеклым изображением розы на фоне. Почерк был витиеватым и знакомым. Пенелопа. Я бы узнал его где угодно. В тот же самый день, когда Бернадетт появилась на детской площадке и ее тут же возненавидели все, Пенелопу любили. Не думаю, что тогда, она знала, как помочь своей сестре. Тогда, она уже столько настрадалась.

Если бы мы прикрывали ее и были рядом так же, как с Бернадетт.

Я сморгнул то, что как мне казалось, были слезами, но мне было плевать, что бы подумали другие.

— Черт, — выдохнул Хаэль, пока читал листок позади меня. — Берни нужно это увидеть.

Дорогая, Бернадетт

Иногда мне не удается выразить словами то, что мне нужно сказать. Так что…я запишу их, и, возможно, однажды я стану достаточно храброй, чтобы рассказать тебе.

Дело для меня обстояли плохо уже очень, очень давно. Когда я закрываю глаза по ночам, мне теперь больше снились кошмары, чем хорошие сны. Так было не всегда. До смерти папы дела обстояли лучше. Но теперь…Ты же знала, что мама папы живет в Нантакете, так? Ну, она согласилась взять меня.

Я давно должна была уехать, но не была уверена, отпустят ли меня Памела или Найл. Я боялась рассказать им обоим, но еще я слишком боялась остаться. Так что, я ухожу. Хотела бы я, чтобы ты пошла со мной, но я знаю, что ты не оставишь Хизер. Он не может пойти с нами, потому что Найл никогда не позволить ей уйти. Они придут за нами. Они даже могли засунуть нас в другую приемную семью, как Кушнеры.

Я не уверена, что смогу вынести еще одно такое место.

Я ухожу, даже если это означает, что я — трусиха. Я должна. Если не уйду, то вполне уверена, что умру здесь задолго до того, как они убьют меня. Возможно, я уже мертва? В любом случае, я давно знала, что меня не будет рядом, чтобы защитить тебя.

Это нормально, потому что я знаю, что ты можешь постоять за себя. И я знаю, что если ты просто попросишь, эти мальчики тоже защитят тебя. Все, что тебе нужно сделать, это попросить, Берни. Позови Хавок. Просто скажи. Одно единственное слово. Произнеси его. Тогда когда меня не станет, а у тебя будет армия, чтобы сражаться за тебя и Хизер.

Просто знай, что я люблю тебя до Луны и обратно. Всегда любила. Всегда буду.

Что бы не случилось.

Хохо

Пенелопа.

Я опустил письмо, передавая его, когда Каллум подошел и взял его у меня. Он показал его Оскару, перед тем как передать его Вику. Когда мы все прочитали его, Виктор протянул его обратно мне и я засунул листок в конверт. Берни, прошу, подумал я, молясь так сильно, как никогда не молился. Я не был верующим, но все равно молился, потому что не знал, что еще делать.

Мы сделали все, что смогли, чтобы обезопасить ее. Каким-то образом, мы провалились. Каким-то образом, в конце, это было не важно, потому что она была готова пожертвовать собой, чтобы спасти любого из нас. Хаэль винил себя, но было не важно, кто бы из Хавок это не был, потому что Бернадетт знала, чего хотела — или, может, даже чувствовала, что ей нужно — сделать.

Раздвижные двери напротив зоны ожидания открылись, и вышел хирург, с которым мы раннее встречались. Она опустила свою маску, и, клянусь, я знал, что все происходящее, основывалось на выражении ее лица.

Пожалуйста, нет. Прошу, прошу, прошу. Темный бог, или богиня, или благостная энергия Вселенной, прошу не забирай у меня первую и единственную любовь. Прошу. Мы все сломаемся. Хавок перестанет существовать. Это будет конец всего хорошего и правильного в наших жизнях.

— Виктор Ченнинг? — позвала она, потому что Виктор — законный муж Бернадетт.

Это убьет меня, если все закончится вот так, с его кольцом на пальце, пока остальные ждали, затаив дыхание. Я хотел, чтобы она знала, что она не должна выбирать, что ей никогда не придется выбирать. Потому что мы войдем кровью и выйдем, ею истекая. Хавок. Навсегда. Навечно.

Вик поднялся со своего стула, дерево заскрипело, когда он поднял свое тяжелое тело. Я не обернулся, чтобы посмотреть на него, ожидая скрипа его ботинок по линолеуму. Он остановился рядом со мной справа. Хаэль стоял слева от меня. Оскар и Каллум были позади нас.

— Я — Виктор Ченниг, — все, что он смог сказать.

Его руки дрожали по бокам. Непоколебимый Виктор Ченнинг. Он дрожал так сильно, что я гадал, не нужен ли ему медицинский осмотр. Мои глаза закрылись, и я пытался дышать.

Если Бернадетт мертва…

Тогда Хавок мертв.

В акрониме могло не быть буквы ее имени, но она и есть Хавок. Всегда была. Мы живем и умрем в ритм ее дыханию. Мы существуем с ритмом и пульсом ее сердца.

— Мистер Ченниг…, — начала хирург.

Тик-так.

Я услышал старые часы на стене.

Они проглотили последующие слова, и я упал в эмоциональную кроличью нору.

Вниз, вниз, вниз и еще глубже, пока не оказался слишком глубоко, чтобы плыть, и вода заполнила мои легкие, а затем…

Я прозрел.

* * *

Два месяца спустя…

Собирать трех маленьких девочек на День рождения — это навык, который я никогда не думал приобрести в качестве своей сильной стороны.

— Мои волосы выглядят странно, — сказала Хизер, стоя перед зеркалом, зачесанные назад темные волосы покрывала легкая розовая дымка. — В хорошем смысле. Мне нравится, — он повернулась и ухмыльнулась мне, когда я положил свои руки на бедра и улыбнулся ей.

Не плохо для восемнадцатилетнего парня, да?

— Я, старался, — сказал я, качая головой, когда посмотрел на Кару. На левой руке у нее висели браслеты — целая радуга резиновых браслетов, которые она собрала на различных школьных мероприятиях и благотворительных пожертвованиях. Каждый раз, когда она видит пожертвование возле кассы, она заставляла меня пожертвовать доллар или что-то еще, чтобы она могла купить один. Или так она говорила. В тайне, я думаю, она просто нравилось помогать людям. — Давайте поспешим. Эти люди из Оак-Ривер просто чокнутые.

Не знаю, что и думать о том, что девочки идут на вечеринку в какой-то гребанный роскошный особняк в Оак-Парке, но, полагаю, я буду там в качестве сопровождающего, так что это не имело значения. Мы пробудем там несколько часов, а затем съебемся нахер.

— Мои волосы похожи на волосы Берни? — спросила Эшли, протягивая мне баночку красной краски для волос.

Она была в виде спрея, который держится день, но девочки были ею одержимы. Мое сердце пропустило удар при звуке имени Берни, а горло сжалось и горело, как бывало, когда я думал о ней. Так всегда случалось со мой, этот физический протест быть разлученными друг с другом.

Я чувствовал такое на протяжении десятого класса, когда предал любовь всей своей жизни, моего лучшего друга и самого любимого человека в целом чертовом мире по правильным причинам. Чтобы дать ей шанс. Чтобы отослать ее из Прескотта. От Хавок и всей нашей гребанной жестокости.

И, как будто самым поганым и ужасным образом, мои пророчества, мои страхи и мои тревоги сбылись.

Я взял кончики каштановых волос Эшли, покрашенных в красный, и перекинул их через спинку стула, на котором она сидела. На стуле также было полотенце, чтобы красный дым не попал на мебель, пока я пшикал.

Мысли о Бернадетт…о том, как ее подстрелили…о том, как она умирала…убивали меня.

— Все, готово, — выдавил я, проводя рукой по лицу, когда Эшли подскочила со стула и помчалась к зеркалу, где Хизер все еще рассматривала свои розовые локоны — цвет, который посвящался Пенелопе так как, видимо, лично она его ненавидела.

Я тяжело опустился на один из стульев, пока мы ждали, когда Кара закончить нагромождение браслетов из своей обширной коллекции.

Стеклянные двери открылись позади меня, и вошел Хаэль.

Нашли глаза встретились, и я подумал, не почувствовал ли он, о чем я думал. Его вина лежала глубоко, но мы все знали, что в этом не было его вины. Не знаю, сколько времени потребуется для того, чтобы убедить его в этом факте, но мы сможем.

— Вы, блять, серьезно опаздываете, — сказал он, осматривая дом, словно будет скучать по нему. В некоем странном смысле я тоже буду. Но еще я буду чувствовать облегчение о нового начала в другом месте. В любом случае, у нас было немного времени, которое нужно чем-то занять. Мы не двигались пару месяцев. — Хочешь, чтобы я отвез? Раз ты, ну знаешь, водишь, как гребанная бабуля.

— Пошел ты, — огрызнулся я, минуту играясь со своим телефоном. — Мы даже могли бы заехать к «У Уэсли» на обратном пути? Хоть мы и закончили школу, а забегаловка вроде как точка для школы Прескотт, думаю, мы можем ездить туда столько, сколько захотим. В конце концов, мы королевские особы Прескотта, не так ли? Не хочешь проверить, если кто-то еще хочешь поехать туда?

— Принято, — сказал Хаэль, выскользнув обратно на запах травки.

Это наш собственный сорт — Хаос в школе Прескотт — и он чертовски вкусный. Я бы покурил, если бы мне не нужно было отвозить трех маленьких девочек на вечеринку.

Мои губы смягчились, когда я подумал про Бернадетт в ее розово-белом Кадиллаке Эльдорадо, ее волосы развивались на ветру. Я резко выдохнул, прямо перед тем, как открылась задняя дверь и Хаэль появился вместе с Виктором, Каллумом и Оскаром позади него.

— Если мы все поедем в «У Уэсли», тогда я пойду, — сказал Вик, когда промчался мимо, и я вздохнул.

Что касалось «Банды грандиозных убийств», то мы были вне опасности — по крайней мере, так казалось, учитывая их внутренние распри и борьбу за власть в Портленде — и за нами больше не следил VGTF, но Вик хороший лидер, и он держал нас в напряжении, напоминая нам, что нам нужно быть осторожными на каждом углу.

Особенно после того, что случилось с Берни.

Меня охватила боль, и мне пришлось ухватиться за стол, чтобы удержаться и вспомнить, как дышать. Берни лежала лицом вниз на земле, на ее губах булькали кровавые пузырьки, хирург, которая вышла и убрала маску со своего лица…

Я снова поднял взгляд, когда Эшли взяла меня за руку.

— Пошли! — захныкала она, когда Оскар бросил на нее снисходительный взгляд, а Кэл надел толстовку.

Даже, если Вик возьмет свой байк, нам, как минимум, понадобится Бронко и Камаро. Или, полагаю, мы могли взять Кадиллак.

— Хорошо, хорошо, — подбадривал я Кару и Эшли, выходящих через парадную дверь, а затем остановился рядом с Хизер, когда она проверяла прическу в зеркале в последний раз.

Улыбка подразнила края моих губ, созданная из смеси горечи и радости. Как в одну минуту все могло быть плохо, а в следующую — все стало хорошо? Как Бернадетт могли подстрелить? Как она могла умереть?

Я снова выдохнул, сжав руки в кулаки, а затем заставил себя расслабить их.

— Теперь ты готова? — спросил я, когда Хизер, наконец, повернулась ко мне.

Она кивнула, и я выставил за дверь и ее, направляясь наверх к открытой двери спальни — место, которое так тесно переплетено с воспоминаниями о Бернадетт, что я никогда не мог смотреть на него и не думать о ней.

Никогда.

Даже через миллион лет…

Бернадетт Блэкберд

День выпускного…

Было так много способ закончить историю, похожую на мою. Если бы я попробовала, то сделала бы это так.

Рожденная из мести и закаленная ненавистью

Каждый акт мести был криком любви,

Отчаянием продолжать верить,

Поцелуями, которые обжигали кожу и навсегда оставляли следы,

Отчаянным вид разрушения, сломленный хаос, беспредел, который

Полз под вашей кожей и заставлял истекать кровью,

Анархией, которая возникала внутри извращенного сердца.

Лишь истинная победа приходит с принятием и прощаниями скорби.

Лишь истинная победа приходит с любовью.

Я умерла в тот день. На самом деле. Мне тоже сложно в это поверить. Особенно в мирную часть. Потому что после всего, через что я прошла, я предполагала, что когда, наконец, потеряю контроль над своим телом, то обнаружу себя, стремительно скатывающейся к какому-то адскому существованию. Вместо этого я почувствовала радость, потому что я сделала так, что эти последние мгновения что-то значили. Казалась, еще слишком рано прощаться, но какая-то часть меня понимала, что я снова их увижу где-то, однажды, в каком-то месте.

Потому что любовь, подобно нашей, не умирает вместе с телом.

Вы на самом деле считали, что любовь Хавок настолько хрупкая?

Блять, нет.

Так что, когда врачи — эта чересчур прекрасная группа женщин в больнице. Генерала Джозефа, которым я никогда не отдавала должного — заставили мое сердце снова биться, я проснулась с резким шоком осознания. Здесь, Бернадетт, здесь то место, где ты сейчас должна была быть.

Мои глаза перекатились на затылок, и люди вокруг меня были довольно-таки расплывчатыми, что они с таким же успехом могли быть ангелами.

— Есть гребанный пульс! — прокричала одна из них, что было еще как стиле Прескотт, что можно было сказать в отделении неотложной помощи.

Это последнее, что я помнила перед тем, как снова уснуть. Не знаю, на самом ли деле мои губы улыбались или я просто улыбалась в душе.

Но улыбка была.

И она была окрашено в ярко-красный цвет победы.

Аарон Фадлер

Два месяца после выпускного…опять

Лежа на моей кровати, с наушниками в ушах и телефоном на животе, это была Бернадетт Саванна Блэкберд.

Улыбка дразнила уголки моих губ, когда я закрыл глаза, вспоминая слова, которые слетели с губ хирурга, словно чудо, которое я почувствовал за гранью заслуженного получить, словно молящийся у ног всемогущего бога.

«Мистер Ченнинг, она жива».

Конечно, хирург сказала еще много всего после, но я зацепился за это слово и, казалось, не мог с него сдвинуться. Жива. Она жива.

Берни вытащила левый наушник и посмотрела на меня с приподнятой бровью. Несмотря на то, что хозяйская спальня, технически, принадлежит всем нам — возможно, ей и Вику больше всего, но все же — если ей нужно было подумать или нужно время побыть одной, она всегда приходила сюда.

— Мы готовы, — сказал я, а затем зашел в комнату, чтобы предложить руку помощи.

Берни потянулась и взяла ее, даже если она не полностью вернулась в свою прежнюю физическую форму, но ее рот и нахальство вернулись в полной силе еще в больнице.

— Наконец-то привели в чувство своих сопляков, да? — спросила она, когда упала в мои объятия, а я посмотрел на нее с каждой унцией любви и нежности, переполняющих меня изнутри.

Иногда их практически было слишком много, что казалось, словно все эти желания и стремления выйдут за пределы и затопят мир. Настолько сильно я любил ее, настолько, что мог похоронить мир под простыней этого чувства.

— Сопляки официально приведены в чувства, — сказал я, опуская свой рот на ее для поцелуя, который на вкус был как наш самый первый. Он пронзал мой рот, одновременно прорезая меня насквозь, выливая на пол всю мою неуверенность и уязвимость. Это было идеально, именно здесь я и должен быть прямо сейчас, в этом месте, где каждый поцелуй снова и снова на вкус ощущается, как первый. — На обратном пути мы заедем в «У Уэсли», и…все идут.

— О, хах, — сказала Берни, когда зарылась лицом в мою грудь, ее руки вцепились в мою футболку. — Вот почему все идут? Ради картошки фри и молочных коктейлей? Это никак не связано с тем, что меня подстрелили, а вы, ребята, одержимы заботой обо мне?

— Я бы не сказал просто одержимы, — начал я, пальцами поглаживая ее волосы и изо всех сил стараясь скрыть улыбку, которая освещала мои губы. — Я бы сказал фанатично. Или рьяно. Что-то такое.

Бернадетт рассмеялась, и, клянусь, это был самый красивый звук, который я слышал за всю свою жизнь.

— Хорошо. Горячие, страстные, пылкие, пылающие, демонстративно заряженные мужчины, — она еще раз поцеловала меня, но на этот раз в щечку, а затем отстранилась, чтобы пойти к двери, одетая в мои старые треники и футболку с какой-то политической надписью на ней.

Берни надела обувь, когда я последовал за ней вниз по лестнице и через гостиную, выходя через дверь и направляясь к ожидающим машинам.

В направление будущего, который с каждым нашим шагом казалось все светлее и светлее.

Несмотря на то, что ей положено вести себя спокойно, Берни выхватила ключи от Кадиллака из рук Хаэля, открыла дверцу и забралась внутрь. Она включила песню — Grandson — «Dirty» — и нажала на кнопку, которая опускала крышу.

Теплый, августовский ветер развевал ее волосы вокруг лица, когда она надела солнечные очки и посмотрела через плечо на троих маленьких девочек на заднем сидении.

— Готовы? — спросила она, когда Вик сел на байк, а Хаэль сел в свою Камаро. Оскар и Каллум какое-то время смотрели на меня, прежде чем присоединиться к Хаэлю. Улыбка подразнила уголки моих губ, когда Берни врубила громкость на полную, и я обошел машину спереди, ласково похлопав Бронко, проходя мимо, и забрался в Кадиллак с пассажирской стороны.

— Погнали, — сказала Берни, засунув жвачку между ее губами и дерзко лопнув ею, прежде чем выехать на дорогу с девочками, поднявшими свои руки и визжащими от восторга.

Ветер испортит их прически, но давайте будем честны, я в любом случае паршиво справился.

Я откинулся назад на сидении и рассмеялся, когда Бернадетт на всей скорости помчалась по улице, Камаро и Харлей следовал позади нас. Свита Хавока на дне рождения маленького ребенка. Звучит примерно правильно.

Потому что Хавок, ну, мы не делаем ничего в пол силы.