Забираю вас себе!

Пролог

Плеть легла в мою ладонь с пугающей естественностью — будто это продолжение моей руки, привычное, родное, как дыхание. Я знала этот вес, знала, как скользит под пальцами тёплая, гладкая кожа рукояти.

Я держала её тысячу раз.

Не я.

Она. Но всё же...

Воздух дрожал от напряжения, густого, как перед грозой. Мужчина стоял на коленях передо мной, опустив голову, покорно подставляя спину под удар. Я ощущала его страх, его ярость... и свою власть над ним. Чужую власть. Горькую, приторную, от которой хотелось закричать.

Глаза. Пожалуйста... только не смотри на меня…

Но он поднял голову. Серые, холодные, колючие, как лёд, глаза впились в меня с такой ненавистью, что ею можно было бы резать кожу не хуже плети.

— Считай, — сорвался с моих губ голос, хищный, бархатисто-властный, наполненный тем сладострастием, от которого внутри меня всё сжалось.

Я не хотела этого говорить. Не хотела даже дышать в такт этой жестокости. Но я, как всегда, оставалась пленницей — запертой в теле, что подчинялось не мне, в ловушке кошмара, который с каждым разом казался всё реальнее.

— Один, — хрипло отозвался он.

Плеть со свистом рассекла воздух и с хлёстким, мясистым звуком опустилась на его спину. Кровь вспыхнула на коже ярким алым цветом, смешалась с потом и медленно потекла вниз по идеальному изгибу мускулов.

Красивая картина для чудовища. Омерзение для человека.

Господи... за что? — я зажмурилась внутри себя, пытаясь не чувствовать того извращённого удовольствия, что разливалось по груди томным жаром. Липким, сладким, как мёд, отравленный ядом.

— Два, — глухо.

Я знала этот сценарий наизусть. Видела его десятки раз. Сперва сломается тело. Потом — гордость. А затем... она заставит его ползти, молить, а сама только усмехнётся, наслаждаясь каждой секундой чужого унижения.

Нет... только не снова... Я больше не вынесу...

Я зажмурилась, как будто могла спрятаться от происходящего, укрыться в темноте собственного сознания, где нет ни плети в моей руке, ни крови на мраморном полу, ни его взглядов, полных такой яростной ненависти, что от них холодом обожгло до кончиков пальцев. Но в этот раз что-то вспыхнуло. Ярче солнца, болезненнее раны. Словно вся моя душа вдруг взорвалась криком, который невозможно было заглушить.

Эти сны были со мной столько, сколько я себя помнила.

Первый раз — шесть лет. Детский плач среди ночи, дрожь и непонимание, почему я вижу девочку с ледяным взглядом, топчущую игрушки и смеющуюся над чужими слезами. Тогда я думала — кошмар. Просто игра разума. Но сны возвращались. Редко, но метко. Каждый раз, унося меня дальше по её жизни. По её тьме.

Не каждый день, нет. Иногда раз в месяц, иногда и реже, давая ложную надежду, что всё позади. Но стоило только забыть — и я снова оказывалась там, запертой в теле той, чьё лицо знала слишком хорошо, чтобы отрицать очевидное.

С каждым сном она становилась старше, а её жестокие забавы — изощрённее. Сначала слуги. Потом животные. И, наконец, рабы. Подарок для той, кем я была в этих снах.

Я не могла ничего изменить. Лишь была внутри нее, смотрела ее глазами, немой свидетель чужой тьмы, ощущая мерзкое, липкое удовольствие, с которым она наблюдала за чужой болью. Оно пульсировало внутри, словно ядовитый мёд, от которого не было спасения. Я ненавидела её. Боялась себя. Боялась, что однажды уже не смогу сказать, кто из нас настоящая.

Когда мне исполнилось девять, я всё же попыталась рассказать об этом. Мама тогда долго смеялась, отмахнувшись от моих слов, как от наивного детского страха, посоветовав на ночь читать меньше страшных историй. Я больше не поднимала эту тему. Ни с кем.

И вот снова — плеть в руке, раб на коленях, и я знаю, что дальше. Я знаю вкус этого момента, потому что она наслаждалась им до дрожи.

Но сейчас что-то изменилось. Сердце бешено колотится, дыхание сбивается, а в голове одна-единственная мысль, пульсирующая с каждым ударом крови: «Хватит. Я больше не хочу быть частью этого.»

— Три, — прозвучал голос мужчины.

Свист. Удар. Кровь. Я завыла внутри себя, но тело, как заведённая кукла, уже поднимало руку для следующего удара.

И вдруг... пальцы дрогнули.

Её взгляд с удивлением упал на дрожащую кисть, брови хмуро сошлись, словно она не узнала собственное движение. А я... я внутри кричала. От боли, надежды, страха. Крик отражался эхом в каждом нерве.

Плеть выскользнула из пальцев и с глухим стуком упала на пол. Она опустилась на колени. Или рухнула. В её глазах плескался шок. Или это был мой взгляд? Уже невозможно было разобрать, где она, а где я. Но я знала точно — сейчас мы обе кричали. Без звука. Без воздуха.

— Лея? Вам плохо?..

Голос. Мужской. Осторожный, словно он подходил к дикому зверю. Я подняла глаза. Нет — я захотела поднять глаза. И тело подчинилось. Невероятно.

Я мечтала об этом долгие годы. Представляла, как однажды захвачу её тело и покончу с этим кошмаром. С нами обеими.

Медленно, не веря себе, я разомкнула губы:

— Нет… — хриплый, чужой, но мой голос сорвался с языка.

Мир будто сгустился вокруг. Я чувствовала каждую ниточку ткани на коже, тяжесть волос, холод пола под коленями. Всё было слишком реально. Слишком... моим.

Мужчина склонился ближе, его тёмные глаза внимательно изучали моё лицо, будто искали подвох там, где его не могло быть. Взгляд настороженный, напряжённый, с той тенью ожидания, что появляется у тех, кто уже давно разучился надеяться, но всё ещё ловит каждый чужой вздох — не из веры в чудо, а из инстинкта выживания.

Я знала его. Не имя — имён я никогда не запоминала. Да и разве были у них имена для неё?.. Но я помнила его лицо. Помнила слишком хорошо.

Я видела, как он ломался под её пытками. Моими пытками. Как долго держался, сжимая зубы до крови, пока не перестал сопротивляться. Как в глазах угасал огонь, сменяясь покорной пустотой.

Он был одним из тех, кого она особенно любила мучить. Потому что сильных ломать было вкуснее. А потом… оставила его при себе. Как трофей. Как напоминание о своей власти.

И вот теперь он стоял передо мной, выжидая. Не смел поднять руку — я сама вбила в него это запретное знание.

Просто смотрел — ровно, внимательно, так, как смотрят те, кто слишком хорошо знает свою роль и цену молчания.

Он не задавал вопросов. Не пытался понять, что со мной случилось. Он ждал только одного — команды. Как и всегда.

И я её дала. Повернула голову к сероглазому рабу, чья спина пылала кровавыми полосами, и, едва осознавая свои действия, указала пальцем:

— Уведи его, — голос сорвался с губ почти шёпотом, но этого оказалось достаточно. — Мне... надоело.

Мужчина молча наклонился, поднял сероглазого за плечи — тот едва держался на ногах, но даже сейчас умудрился посмотреть на меня с той самой ледяной яростью, в которой плескалось слишком много гордости для человека в крови и оковах. Я отвела взгляд. Не потому что испугалась. Потому что не знала, кто из нас двоих больший пленник.

Они ушли. Дверь за ними закрылась с глухим щелчком.

Я осталась одна. В чужом теле. В доме, который видела лишь отрывками, словно кусками мозаики. С затаённым страхом в груди и без малейшего понимания, что делать дальше.

Закричать? Сломать этот фарс? Заорать на весь дом: «Вы все свободны!»?

Господи, как же хотелось. Я чувствовала, как в горле подступает ком, как желание сорвать с себя маску жестокой госпожи било в висках.

Но я промолчала. Потому что нельзя.

Я вспоминала тот единственный разговор... Почти шёпот в роскошной комнате, пропахшей духами и холодом. Лицо женщины, такой похожей на хозяйку этого тела, только старше и страшнее в своей безупречной холодности. «Запомни, девочка... Если ты хоть одного отпустишь — я убью их всех. Никто не должен знать, какая чернота у тебя внутри. Позор не должен выйти за стены этого дома.»

Это был один из редких эпизодов сна, где появилась мать. Я тогда ещё удивилась — неужели у неё была семья? Но теперь эти слова звенели в ушах, заставляя сжиматься от страха.

Не то чтобы их души были светлее. Нет. Просто так было положено. Фасад благородства. Витрина из шелков и драгоценностей, за которой прятался гнилой мир.

Если она убивает рабов за малейшую угрозу репутации... что она сделает с самозванкой в теле своей дочери?

Я даже думать не хотела об этом.

Хуже было другое. Я не знала, насколько надолго я здесь. Не знала, когда или вернусь ли вообще в своё прежнее тело. И главное — я не знала ничего о жизни этой девушки. О её правилах, связях, привычках.

Этот дом был для меня лабиринтом, по которому я бродила вслепую, зная лишь, что за каждым углом может ждать ловушка.

Я опустилась обратно на пол, обхватила себя руками, чувствуя, как дрожат пальцы. Сердце стучало слишком громко, а мысли путались, как узлы.

Что дальше? Как жить в теле монстра, если каждый неверный шаг может стать последним?

Ответа не было.