Зеркало перемен. 3. Приносящая надежду

* * *

Гарвина они не заложили. Шут не проболтался о манипуляциях Гарвина, да и слово «проболтаться» к нему было неприменимо в принципе. Без всякой коррекции. Шут говорил только то, что хотел сказать. Лена, признаться, особенно не задумывалась о том, что сделал Гарвин – ну сделал и сделал, шут все равно патологически честен, Родага не предаст и не подведет хотя бы уже потому, что рядом с ним не находится. Что думал шут, она пока не спрашивала. Пусть новость уляжется в его голове, пусть он к ней привыкнет – и он непременно заговорит сам. Наверное, ему немножко не хватает этого его неумения лгать, пожалуй, он даже немного им гордился, ну так и никто не заставляет непременно становиться вруном. Разочарование в магах тоже надо пережить… впрочем, вряд ли он особенно разочарован, потому что никогда особенно им не доверял. Тут скорее другое: ему не сказали, поставили над ним опыт тайком, а ведь если бы предупредили, он вполне мог пойти на это сознательно. Шут упрям. Раз он тогда решил, что быть шутом – это правильно, так надо, это его путь, он бы согласился не только на коррекцию, но и на эти эксперименты.

Гарвина Лена на всякий случай уведомила о разговоре с Лиассом, тот кивнул – понимаю, мол, но дальше дело не пошло, видно, Лиасс не счел поступок сына чем-то особенным. А может, даже списал на душевную черствость Гарвина. Уж что было, то было.

По первому снегу они всей компанией плюс пара черных эльфов отправились в столицу. Лена наотрез отказалась воспользоваться порталом, но и пешком не пошла. Она вдруг сообразила, что ни разу не ездила в санях и решила этот пробел восполнить. Колокольчик однозвучный не звенел, здесь до этого не додумались, но в сани впряжена была именно тройка, Маркус, завернувшись поплотнее в плащ, сидел на облучке, а Лена с шутом с комфортом расположились на жесткой лавке, укрывшись обыкновенным одеялом за неимением медвежьей полости. Эльфы, естественно, ехали верхом – двое впереди, двое сзади. Красивое было зрелище. Непонятно было только, зачем они плащи надевали, если плащи бились на ветру за их спинами – ехали ведь быстро. Гару то несся рысью рядом с санями, то галопом скакал по сугробам, ныряя чуть не с головой, то на ходу ловко запрыгивал в сани и начинал играть роль той самой медвежьей полости. Почему, интересно, полость-то? Теперь ведь и не узнаешь.

В поле ночевали дважды. Палаток они с собой не брали, но эльфы мгновенно сооружали нечто вроде шалаша для шута и Лены, а сами спали прямо так, и Маркус тоже прикидывался эльфом и уверял, что ему вовсе не холодно. Погода была, правда, не морозная – минус один-два, даже нос не пощипывало. Но все прочие ночи они останавливались либо возле ферм, либо на постоялых дворах. На фермах Лене была обеспечена отдельная комната, а остальные либо спали вповалку на полу в другой комнате, либо так же вповалку дрыхли на сеновалах. По этой дороге эльфы ездили уже регулярно, и никакого удивления на лицах людей не было, и никакой неприязни тоже. Что они, не люди, что ли, эльфы эти… Мечта Лиасса начинала реализовываться. Братьев Умо бы еще отловить… сколько их осталось – один, два? Вряд ли больше, не бывало у эльфов так много детей. Впрочем, это может быть и не родовое имя, а нечто вроде названия тайного общества. Или не тайного. Тогда их может быть еще довольно много.

Целитель не хотел быть гонцом, принесшим печальную весть. А эльфы вроде как не убивают друг друга. Лиасс своих приучил, но у эльфов Сайбии такого тоже не водилось, да и в иных мирах тоже, а Дарт так и вовсе не понял ее вопроса: как это эльф может своего убить? это шутка такая? даже и не смешно. Братья Умо такого золотого правила не придерживались. И даже находили единомышленников бог знает где. В том числе среди некромантов. Наверное, и у эльфов попадаются отморозки, которых можно уговорить стрелять в собрата, умалчивая, что он по совместительству еще и Владыка. Или заставить? Или просто подсказать?

Сайба зимой выглядела очень симпатичным городом. Их появление фурора не вызвало, более того, прошло незамеченным: даже черные эльфы примелькались. А Лена очень не хотела быть узнанной – и получилось. По ней скользили равнодушными взглядами и забывали через секунду. У ворот дворца, конечно, стоял караул, и один гвардеец Лену узнал просто потому, что не раз видел раньше, так что для установления личности их не останавливали, но послали за королем. Родаг прибежал столь же резво и несолидно, как бегал и в юности, на радостях расцеловал Лену, поздоровался с эльфами и Маркусом, а шута на мгновение обнял – и надо было видеть фейерверк эмоций в сине-серых глазах.

Зеленые комнаты на третьем этаже были тесноваты для всей компании (по мнению короля), но эльфы наотрез отказались расставаться с Леной, поэтому в комнату мужчин поставили еще две кровати для Милита и Гарвина. Подразумевалось, что черные эльфы на ночь будут раскладывать матрацы на полу в гостиной, но так как шут, естественно, спал в комнате Лены, а один из эльфов непременно дежурил (развалившись в удобном кресле), то спальных мест вполне хватило. Мужчины не ощущали никакого дискомфорта. Ну и четыре человека в одной комнате, ну и что? А хоть и десять. Кровать есть, постель есть, даже не так чтоб очень тесно, и вообще, какая разница, где спать?

На второй же день шут, виновато улыбнувшись, надел черную шелковистую куртку с вышитой серебряной короной. Когда Лена подступила к Родагу с расспросами, тот тоже улыбнулся виновато.

– Нет, Светлая, я не собираюсь использовать его для каких-то тайных поручений. Тем более без твоего ведома. Просто… так почти как раньше, понимаешь? Он ведь вообще не изменился. Как было ему тридцать с небольшим, так и осталось.

Шут не возражал против этой своей униформы, даже развлекал гостей неизвестными в этом мире балладами – нахватался по дороге, веселил, метко и беззлобно шутил. Как раньше. Как когда-то, когда он еще не потерял себя. Это радовало короля и доставляло удовольствие самому шуту. Словно оба вернулись в юность.

Появлению Лены особенно обрадовался Кир Дагот, Верховный охранитель. Пожизненная должность, наверное. Ему было уже лет под шестьдесят, если не больше, но Лене даже показалось, что он почти не изменился, разве что залысины стали еще глубже да нос еще тоньше. Теперь точно в каждую щелочку пролезет. Бог мой, почти пятнадцать лет! Целая жизнь – словно пятнадцать месяцев. Разных – замечательных и тоскливых, полных счастья и полных боли. Такие друзья… Такая любовь… Такая замечательная жизнь, черт возьми!

Забавно, но временами Лена ощущала себя этакой дамой-благотворительницей из английского романа, потому старалась поменьше из себя изображать, поменьше появляться на людях в черном платье (хоть бы потерлось, хоть бы помялось, правда ведь живое). Она научилась не думать о том, что ее могут легко узнать, и ее послушно не узнавали в городе. Замечательно, когда нет газет и телевидения, когда никто не знает тебя в лицо, а кто знает, забывает, потому что лицо незапоминающееся. Родага в городе тоже запросто могли бы не узнать, хотя он-то порой являл себя народу, да и профиль, как и положено, был отчеканен на монетах. Профиль был похож, но Лена, привыкшая к большей детальности изображений, ни за что не опознала бы его. Так же могли не узнать и Рину…

А Рина, такая молодая при первой встрече, теперь была в тогдашнем возрасте Лены. И стала еще неприятнее внешне. Старение ее огорчало, а огорчение Рины выражалось в еще более презрительной складке губ, еще более надменном взгляде, еще более холодных глазах. Лене было в сто раз легче, она очень философски относилась к необходимости и неизбежности старости… пока стареть не перестала. Все эти годы она видела в зеркале (когда изволяла присмотреться) одно и то же лицо, одни и те же полуседые волосы, одни и те же морщинки. Ни седины не прибавлялось, ни морщинок. Некоторые, помельче, пожалуй, и разгладились – свежий воздух, здоровый образ жизни и восхитительные кремы.

Юный Родаг, то есть наследный принц, будущий король Родаг бог знает какой, был так же порывист, как отец, но куда менее вспыльчив, старательно учился всему подряд, неизменно прислушивался к мнению окружающих и чаще всего поступал по-своему, мог ослушаться и отца, но по мелочи. Лена для него была богиней, за какой-то надобностью спустившейся на землю, а раз это произошло в Сайбии, то он сделал очень логичный вывод: Сайбия – лучшая страна во всех мирах. Он так слушал рассказы об иных мирах, что Лена, не особенно это любившая, делала для него исключение, но больше рассказчиком был все-таки шут, и даже эльфы признавали, что языком молоть он умеет лучше всех, умудряясь говорить чистую правду, но ровно в той степени, какую считала нужной Лена.

Лена любила эти зеленые комнаты – действительно, едва ли на самое уютное место во дворце. Визитеров для начала встречал черный эльф, и у многих (очень многих) при взгляде на его бесстрастное и прекрасное лицо быстро пропадало желание пообщаться со Светлой. С ней в основном искали встречи на приемах, потому на приемах она бывать не любила. Иногда пытались остановить в коридоре, но Маркус производил еще более сильное впечатление, чем охранник, эфес его эльфийского меча уже приобрел многозначительную потертость, и никто не объяснял, что по прямому назначению меч применялся как раз довольно редко, просто Маркус никогда не забывал поупражняться, один или с любым напарником. Милит отпугивал своей комплекцией, Гарвин – замораживающим взглядом, шут – языком. А Гару и рыкнуть мог. Не стеснялся.

Шут умудрился не показать Верховным магам своего разочарования в них, но вот он магических расспросов уклонился, когда маги сунулись к Лене, она их послала очень далеко (искать другого дурака), потому что шут собственностью короны являлся только формально, в Сайбии не был много лет, а зачем, спрашивается, Гильдии магов информация, которую им Лена сообщать не хочет? Не хочет – и все тут. Над Светлой нет ни королей, ни магов. Или что-то изменилось? Не изменилось? Тогда давайте чаю попьем. С пряниками.