Зеркало перемен. 3. Приносящая надежду

* * *

Так, конечно, не получилось, хотя она умудрилась проспать почти сутки. Проснувшись, она увидела Милита, но не отреагировала, даже не кивнула, а так целеустремленно направилась к ванной, что Милит захихикал вслед. В лоб дам.

На лице не было и признаков синяка. Не было следов шрама. Круги под глазами были. Морщины стали заметнее. Цвет лица хуже. В общем, нормальные признаки болезни. Пройдет.

Чтобы Милит не начал на нее ворчать, Лена с ходу разъяснила ему, что все равно будет делать то, что сочтет нужным. Эльф прилежно выслушал и смиренно спросил, нельзя ли было в соседнюю комнату заглянуть, раз уж взять с собой Владыку она не захотела. А кто знает, получилось бы у нее или нет, если б она Шагнула, не поддавшись порыву, а помедлив, подумав, кого и зачем брать. Это не просто в другой мир уйти, это уйти даже не в конкретное место, а к конкретной персоне, рисковать уж очень не хотелось. И говорить об этом тоже не хотелось. Лена поцеловала его в щеку, и синие глаза мгновенно засветились, словно на щеке был сенсорный выключатель.

Милит не выпустил ее из комнаты: «Пока не поешь, и не думай». За время, что она с удовольствием плескалась в ванне, принесли завтрак, которого хватило бы трем Милитам. Лена честно съела столько же, сколько обычно, честно выпила чай, отдающий лекарственными травами, и честно заела яблоком размером с астраханский арбуз, но гораздо более сочным. Вот только тогда эльф смилостивился. Как же здорово, что есть такие друзья.

Гарвин спал. Лицо нервно подергивалось, но он именно спал. На груди больше не было черной дыры, сквозь которую виднелись ребра, был просто огромный ожог, багрово-красный, запекшийся. Дышал он неглубоко, но ровно. Лена посидела рядом, держа его за руку. Он не проснулся, но она знала, что сила стекает в его измученное тело. Ох, Гарвин, любой ценой. Любой. Только живи.

Потом она наконец отважилась зайти к шуту. Он тоже спал, и Маркус дремал, развалившись на стуле, хотя рядом стояла раскладная кровать. Он боялся разоспаться и не услышать шута.

У шута обгорели волосы, кто-то подрезал их очень коротко, и теперь невозможно было не догадаться, что в нем эльфийская кровь. Заостренное ухо было красное, как и вся левая половина лица, а вот правая выглядела существенно лучше. Левое плечо было густо намазано противоожоговой мазью, но все равно было ясно: оно все еще черное. Лена разбудила Маркуса и отправила его отдыхать, а сама придвинула кресло и села возле шута. Он проснулся не скоро, и это Лену радовало: сон и правда лучшее лекарство. Сине-серые глаза потускнели. Он вздохнул, рассматривая потолок, потом перевел взгляд и слабо улыбнулся:

– Лена…

– Как ты?

– Намного лучше. Хотя… ты все равно поймешь. Болит сильно. Эльфы клянутся, что все пройдет. Страшно на меня смотреть?

– Уже нет. Я начинаю верить, что все пройдет. Рош, ты был… ну как потухшие угли костра.

– Представляю, – усмехнулся он. – А сейчас я на что похож?

– На эльфа.

– Уши? Смешно смотрится, когда волос нет, а уши острые, правда?

– Забавно. Но тебе идет.

– Мне идут уши, – задумчиво произнес он. – Это радует… А нос мне не идет, он длинный. Будь ожог настоящим, ты бы меня бросила.

– Не дождешься.

– Правда? – обрадовался он. – Правда, не бросила бы? Просто я знаю, как выглядит обожженная голова… у выжившего.

– Обожженный, кривой, безухий, безногий, безносый… все равно. Не за нос же я тебя люблю, в самом деле. И не за уши. Мне повторить твой монолог?

– Моно – что?

– Монолог. Когда один говорит много, а все слушают. Или не слушают. Помнишь, ты мне объяснял, что красота и любовь никак не связаны? Значит, со мной не связаны, а с тобой?

– Отсутствие красоты – это ж не уродство. А ты уж точно не уродина. Ну ладно. Если не бросишь, то хорошо.

Он сухо сглотнул. Лена поднесла к его губам кружку, помогла приподнять голову, он опустошил здоровенную емкость не отрываясь и пожаловался:

– И так все время. Очень пить хочу всегда, пью больше лошади, а вот куда это все девается, не понимаю. Потому что… эээ… назад не выливается почти. Как там Гарвин?

Лена рассказала, и шут, естественно, встревожился, да не из-за Гарвина, а из-за того, что она одна пошла в тот самый мир, где живет сумасшедший эльф, который ненавидит людей так, что готов даже Владыке вредить, даже Светлой.

– Этот огонь тебе предназначался.

– Каждый эльф знает, что на нас не действует магия.

– Ты уверена, что у него не другая магия? Владыка с трудом проходы открывает, а этот раз – и шасть! Есть магия, есть некромантия, откуда нам знать, нет ли еще чего. Это предназначалось тебе. И ты меня спасла. Хоть понимаешь? Вспомни.

Лена подумала. Она говорила с шутом, ей мешало солнце – слепило, и она сделала шаг вправо, чтобы оказаться в тени… и в этот момент шута отбросило заклинанием. А у нее случился шок. Не от удара о камень, а от того, что она увидела. Шут кивнул.

– Если бы я получил этот удар сюда, – он показал пальцем на горло и верхнюю часть груди, – меня бы уже никакой кудесник не исцелил бы.

– Да. Но ты дурак, шут. Я шагнула и закрыла тебя. Тебя. Это предназначалось тебе.

– Мне-то зачем? Я ничто и никто… в историческом понимании.

– Ты – моя жизнь.

Он замолчал, даже глаза прикрыл. Вернулась боль, и Лена почувствовала это. Собственно, нет, боли она не чувствовала, каким-то образом шут прятал от нее свою боль, но она знала.

– Правда… стало намного легче… – тихо произнес он сквозь сжатые зубы. – Это я могу терпеть. Гарвину куда хуже.

– Ты всех нас спас. Именно ты подумал о драконе. Сообразил, как его можно позвать. Рош, когда он увез нас с Маркусом, ничего не произошло.

– Ничего. Гарвин снова просил Милита… Уйти. Я его очень понимал.

– Милит…

– Хотел.

– Ты удержал?

– Да. Не удержал – остановил. Мне кажется, для тебя очень важен Гарвин.

– Как и Маркус и Милит.

– Ну да… Лена, может, тебе лучше…

– Не быть с тобой? Нет, это мне хуже.

Он смирился. Боль он терпел стоически, как все здешние мужчины. Не скрывал, что больно, но держался хорошо. Когда доктор Ариана совершала обход, она осталась довольна:

– Твое присутствие ему помогает. Будешь…

И четверть часа инструктировала, что должна делать Лена. Конечно, страшно было втирать – именно втирать! – мазь в его обожженное лицо, но он даже не застонал ни разу, чтобы ее не расстроить. Вот плечо надлежало смазывать легкими прикосновениями, и он тоже не застонал, хотя напрягся так, что даже дышать перестал. По требованию Лены ей принесли необходимые компоненты, и она начала составлять мазь по рецепту целителя, угробила на это весь день и даже часть ночи, потому что процесс должен быть непрерывным, эльф это раза три повторил, зато сделала огромное количество, чтобы хватило обоим. Потом ее выгнал Маркус, категорически запретивший ей дежурить ночью, а она выгнала его утром, и так они чередовались еще два дня.

Краснота на лице шута стремительно бледнела, зато плечо было теперь багровым. Ариана была удовлетворена:

– Я же говорила, что твои лекарства действуют быстрее.

– На несерьезные раны, – уточнила Лена. – Это не мое лекарство. Мне дали этот рецепт.

– А кто его делал-то? – засмеялась Ариана. – Ты знаешь, что Гарвин мне сказал? Что после этой мази ему два часа было намного легче.

Глаза ее погрустнели, и Лена забеспокоилась. Хорошо, что у эльфов нет привычки скрывать правду.

– Он умирает, Аиллена. Искра гаснет. Все-таки чудес не бывает. Он слишком измучен, уже не может бороться с болью…

– Он должен выжить, – растерянно пробормотала Лена.

– Должен, – вздохнула Ариана. – По всему – должен. Но у него просто нет сил.

Шут посмотрел на нее.

– Сил? – правильно поняла его Лена. – А я на что? Пойду-ка я… Пора уже снова смазывать ожог.

– Аиллена… Ему не силы нужны. Жизнь.

Чутошная улыбка шута.

– Значит, жизнь, – сказала Лена и вышла, прихватил баночку с мазью. Это не утерянная магия. Это вопрос жизни и смерти.

Гарвин наблюдал за ней, пока она нежно, едва касаясь, занималась лечебными процедурами, и только пару раз судорожно (но неглубоко) втягивал в себя воздух. Когда Лена закончила, он признался:

– У тебя хорошо получается… но все равно больно. Ты такая решительная… Что произошло?

– С твоей сестрой поговорила.

– Зачем она тебе сказала? – усмехнулся он. – Ну, гаснет искра. Этого и следовало ожидать. А тебе стоит привыкать к тому, что даже эльфийские маги смертны. Мне не обидно. Жил я достаточно долго и не совсем уж бестолково. Жаль только, что уйду бесследно. Завидую Ариане – и сын, и внук… И обоих ей вернула ты.

– Ариана сказала, что у тебя просто нет сил. Что тебе нужно…

– Не нужно, – перебил он.

– Я могу дать тебе силу. Могу дать жизнь, Гарвин. Я не хочу, чтобы ты умер.

– Можешь дать, это верно. При одном условии. Если я захочу взять. А я не хочу. Не потому что так уж волнуюсь о твоих чувствах. И даже не потому, что ты совершенно не в моем вкусе. Просто… пришло время.

– Кто сказал?

Гарвин взял ее за руку.

– Я сказал. Если ты хочешь знать причину – милости прошу. Узнавай. Говорить об этом не хочу, потому что словами… словами не получится.

Узнавать нужды не было. Она и так понимала: не только физическая усталость от непрекращающейся боли, не только и не столько. Выход. Выход из ситуации, в которую он загнал себя сам. Он не хотел становиться некромантом, он заставлял себя – и заставил, потому что у него была цель. А цель оправдывает средства, в этом Гарвин был уверен совершенно. Он устал и от душевной боли; как бы рациональны и равнодушны ни были эльфы, ему было больно чувствовать это отчуждение окружающих. Ведь только в Пути он немного оттаял, только с ними он смеялся и глазами… И еще, пусть бы это показалось смешным кому-то другому, но Лена знала: он воспринимает это и как возмездие.

Дать силу, не спрашивая его согласия, она могла, но не жизнь.

Гарвин слегка пожал ее руку, но ничего не сказал, закрыл глаза и сделал вид, что заснул. Дышал он и правда ровно, не кривились губы, не дрожали пальцы. Как можно хотеть умереть? А как можно спокойно относиться к такому решению? Ариана спокойна. Владыка вообще, гад такой, слова не сказал. Милит и вовсе помочь был готов. Все они… приняли. И наверное, уже бы дали ему этого своего знаменитого питья, если б не опасались, что об этом узнает Лена. Самое убийственное – она тоже понимала. Все три составляющие. Нет, четыре. Четыре… Он очень любил свою семью, и потерял ее.

Лена попробовала проглотить комок в горле, но он не проглатывался и слезами прорываться тоже не собирался. Копилось кто-то внутри. Жалость – не жалость, сочувствие – не сочувствие, неважно. К чему желание помочь, если от помощи отказываются. К чему способность помочь, если ею не хотят пользоваться. К чему друзья, если не давать им права выбора… Ох, Гарвин, и что без тебя? Нет, я, конечно, справлюсь, не умру ни от горя, ни от потери, ты мне очень дорог, пусть ты не шут, но как же мне будет тебя не хватать. Плевать мне на твою некромантию, потому что не она тебя, а ты ее контролируешь, и иначе все равно никогда не будет, потому что у тебя свои представления о чести и верности. Но как же мне хочется, чтобы ты жил. Эгоистически. Без учета твоих желаний и намерений. Вот такие мы, люди, мелочные…

Милит уже заполночь чуть не силой увел ее от Гарвина. Тот спал. По-настоящему спал. Лена осторожно высвободила руку, Милит сочувственно вздохнул и обнял ее за плечи.

– Отпусти его, – попросил он на улице. – Не нужно его мучить.

– Я все видела, Милит. Там, в том мире. Не знаю, что со мной было, но я знаю, что ты хотел дать ему уйти.

Милит покусал губы. Это ему не понравилось.

– Хотел. И сейчас хочу. Аиллена, иногда это нужно…

– Я разве тебя осуждаю? Я никогда не пойму эльфов.

– Знаешь, как я хочу, чтобы он выжил? Думаешь, мать не хочет? Или Владыка? Только одного желания мало. Он ведь отказался, да? Видишь, даже ты не можешь его удержать, значит… он уже даже не на краю, он за краем.

Лена покачала головой и вошла в дом, оставив Милита несчастным и подавленным. Ей пока было не до него. Что-то роилось в голове, в душе, жалило и ранило, но разобраться с этим не получалось. Она почти не спала. Верила бы в бога, умела бы молиться – молилась бы, а так просто твердила, обращаясь неизвестно к кому: «Сделай так, чтобы он жил! Пусть он живет!». Вот уж действительно, в трудную минуту всяк думает о высшей силе. Здесь с богами и правда напряженно. Ни в одном мире религия не играет сколько-нибудь существенной роли, в лучшем случае, она просто есть, а обычно так, что-то вроде клуба. Где-то «клубятся» вокруг Творца, где-то – вокруг Света (и там Лену считали чрезвычайный и полномочным послом этого самого Света, что, впрочем, ни к чему ее не обязывало), где-то еще проще – взяли и повесили на божничку древнего героя, приписав ему пару божественных свойств. Боги были фигурой речи. Вот как эльфы иногда поминают древних богов, забытых даже ими. А Маркус чертей поминает, примерно как и Лена, вовсе не подразумевая ничего бесовского, или вовсе языческие силы ветра…

Сейчас хотелось воззвать к кому-нибудь. В общем, она и взывала, прекрасно понимая, что никакой бог голоса со стороны не услышит. Вот если б кто знакомый просил, а то вялотекущая атеистка какая-то… Гарвин умрет, и эльфы развеют то, что останется от костра, над рекой. В сердце он останется. А сколько дано человеческой памяти? Особенно если жизнь предстоит длинная… Ох, Гарвин, Гарвин, как же мне хочется, чтобы ты жил, чтобы ты выздоровел, чтобы ты отрезвлял меня своим грубоватым сарказмом и грубоватой откровенностью. Чтобы хоть кто-то честно называл меня дурой два раза в неделю. Чтобы шел со мной, когда я снова отправлюсь в Путь, а я отправлюсь, не сейчас, но вскоре, или через год, или через пять лет…

Встала она поздно, хотя толком все равно не спала, только начинала проваливаться в сон, видела холодные светлые глаза. Если у Милита и Лиасса глаза цвета неба, то ведь у Гарвина – цвета какого-нибудь арктического льда. Очень светлые. Очень холодные. А за этим льдом – обычная ранимая душа, и ведь черт побери, едва ли не более ранимая, чем у его соплеменников. Он изменился после казни брата – так говорила Ариана. А Лиасс не то чтоб избегал разговоров о сыне, но и сам никогда их не заводил.

Завтракать ее заставили. Маркус посмотрел, как она крошит хлеб, сварганил весомый бутерброд – хлеб, масло, сыр и мясо, хорошо хоть медом не намазал – и попросту начал запихивать его Лене в рот, она кусала, жевала и глотала, а он даже перерывов не делал, пока бутерброд не исчез. Вот шиану она пила уже добровольно. Красивая жизнь. Еда берется неизвестно откуда, ни продуктов добывать не надо, ни даже готовить, и все исключительно за красивые глаза.

– Я не хочу, чтобы он умирал.

– Я тоже. Я даже…

– Знаю. Я видела. Ты правильно сделал.

– Ты правда так думаешь?

– Правда. И что про некромантию подумал, и что Милиту не позволил. Все правильно. Спасибо.

У него явно полегчало на душе. Сам-то он не считал, что сделал что-то предосудительное, наплевать ему было на некромантию, но он боялся осуждения со стороны Лены. Будто первый день ее знает.

– Как там шут?

– Дрыхнет без задних ног. Он не один, там Милит.

Да. Правильно. Он – не один. А Гарвин – всегда один.

– Нет, – словно услышал Маркус, – там Владыка. Нет, вряд ли он даст ему уйти, знает, что ты не одобришь. Он, думаю, просто хочет побыть с ним… до конца.

И то ладно…

Шут действительно крепко спал. Спокойно спал. И просто чудо: лицо уже выглядело, словно он всего лишь основательно обгорел на солнце, а плечо – как тяжелый ожог. Но не как обугленное мясо. Лена осторожно поцеловала его потрескавшиеся губы – и шут заулыбался во сне. Ну хоть ему лучше.

Гарвин тоже спал. Лиасс сидел рядом в кресле, развалившись, вытянув длинные ноги, и очень задумчиво смотрел на сына. Недоуменно даже. Он кивнул Лене, встал и отвел ее к окну, чтобы не услышал и не проснулся Гарвин. Не проще было пальцами щелкнуть?

– Ты предлагала ему жизнь, да?

– А что толку, – расстроенно проворчала Лена. Лиасс нетактично настаивал:

– Предлагала? И он отказался?

– Он не захотел. Лиасс, он не захотел жить… – она умолкла, чтобы заткнуть истерический взвизг. Или всхлип. Владыка обнял ее. Знает ведь, зараза, что ее это успокаивает. Лена положила голову ему на плечо и пожаловалась: – Как можно не хотеть жить, когда жизнь налаживается? Ведь он и поправился бы быстрее… А сейчас что – сидеть и ждать, когда он умрет, или сказать вам: дайте ему этот отвар? Не смогу я сказать. Не смогу. И он умрет не легко, а в мучениях. Не послушайся меня, Лиасс, а?

– Он не умрет в мучениях, Аиллена.

Лена шарахнулась. Лиасс посмотрел на нее как-то очень странно и продолжил:

– Он не умирает, Аиллена. Искра снова яркая. Голубая. Ты сделала это, Дарующая жизнь.

– Нет.

– Тогда скажи мне, какое чудо произошло. Я был у него вчера. Как ты думаешь почему эту ночь я провел здесь?

– Ты ведь отец ему, Лиасс.

– Я не хотел, чтобы он был один, когда искра погаснет. Это должно было случиться прошедшей ночью. Поверь, я достаточно опытен, чтобы знать, когда чей-то конец близок.

– Я хотела… – пролепетала Лена, давясь слезами. – Но он отказался. Сказал, нельзя дать, если он не хочет брать.

– Но ты хотела, – резюмировал Лиасс после паузы. – Ты так хотела, что смогла. Помнишь, когда-то я говорил тебе, что рано или поздно ты сможешь. Получилось рано.

– А не…

– Нет. Если искра начинает гаснуть, это конец. Не менять цвет, не тускнеть, но гаснуть. Я ни разу не видел, чтобы эльф или человек, у которого гаснет искра, прожил дольше трех дней. А Дарующая жизнь приходит так редко… Я рад, что наши жизни совпали. Гарвин спит. Просто крепко спит. – Губы Лиасса коснулись ее лба. – Если не веришь мне, давай его разбудим и спросим.

– Нет, – испугалась Лена, – пусть он отдыхает, ему так трудно было…

– Трудно. Я удивлен, что он вообще дожил до того, как дракон принес его сюда. Милит не целитель. Он умеет очень немного, его магия совсем другого назначения. Скажи мне, как это случилось. Милит отказывается говорить, Маркус отводит глаза, шут молчит. Аиллена, я должен знать.

– А ты подумай, – посоветовала Лена грубо, – напряги воображение.

– Напрягал, но безрезультатно. Ведь ты была без сознания, ты…

– Я была не без сознания. Я была в шоке. И скорее всего, не из-за того, что ударилась головой, а из-за того, что увидела шута… таким.

– Ты подумала, что он умер.

– Я ничего не подумала. Шок – это состояние… черт, ну как сказать? Это состояние души, а не тела.

– Все равно подумала. Не осознала. Ты не знала, что такое иссушающий огонь. Не видела никогда… Та война, что ты видела, не была войной магов?

– Была. Только Милит и Гарвин очень уж презрительно отзывались об этих магах. Получается, что даже эльфы в разных мирах наделены разной магией, да?

– Да. Хотя я редко бывал в других мирах… – Он вдруг улыбнулся мальчишески, как Милит, и похвастал: – Знаешь, Аиллена, я нашел другой способ открывать проход, и действительно трачу на это меньше сил. Это оказалось так просто…

Пошевелился Гарвин, и Лена, непочтительно оттолкнул Владыку, подбежала к кровати. Три шага было бежать. Эти отдельные палаты были небольшими. Гарвин сонно моргал, но по мере того как он прислушивался к себе, взгляд прояснялся и становился удивленным.

– Как… – растерянно спросил он, увидев Лену. – Как ты смогла? Настолько разозлилась?

– Приносящая надежду, – напомнил Лиасс. – Нам ли знать, что она может? Я… я рад, что ты будешь жить, сын.

Гарвин не был бы Гарвином, если бы не состроил скептическую мину:

– Насколько тебе было бы спокойнее, если бы я умер.

Лена сильно дернула его за нос.

– Спокойнее, – кивнул Лиасс, – и больнее. Ты знаешь, что я действительно рад.