Жестокая любовь мажора (СИ)

Глава 11

Практически уже полчаса мы едем с Ромой в жуткой тишине. Я молчу, потому что не знаю, стоит ли мне вообще говорить, а Рома… да на нем лица нет, о чем речь.

Держит все в себе. И я буквально чувствую, как он вот-вот треснет и все, что его так пожирало изнутри, вырвется на меня языками неконтролируемого пламени.

— Может, все-таки объяснишь? — наконец его высокий голос резко вспарывает звенящую тишину. — Что, мать твою, это было?

Сцепляю пальцы в крепкий замок, взволнованно щелкая ногтями больших пальцев.

— Ты подняла меня среди ночи, чтобы я поучаствовал в твоей интрижке? Другого идиота, очевидно, не нашлось?

— Ром…

— Вот только не надо, Алис…

Зажмуриваюсь.

— Все не так! — выпаливаю. — Ясно?

— А как, блядь? Как, Алис?

Шумно втягиваю воздух и даю себе время немного остыть.

— Извини, хорошо? — заламываю пальцы. — Я не хотела, чтобы все так произошло…

— Ты же… — Рома перебивает, но снова замолкает, и я слышу, как руль скрипит в его руках. Черт. — Ты же говорила, что не готова к отношениям!

Его голос звучит так уязвимо, что мне хочется закрыть уши руками. Вот только неловкость момента, которая болезненно давит на меня, все усложняет.

— Так и есть, — сухо произношу, потупив взгляд на свои короткие ногти.

— Тогда что это было?

— Ром… пожалуйста, — прикрываю глаза, заканчивая шепотом, — не нужно. Я не хочу говорить об этом.

— Ты знаешь, а я вот не прочь поговорить об этом. Я год за тобой таскаюсь, как щенок. Все, блядь, для тебя делаю, а что получаю в ответ?

— Это отец Кирилла, — выдаю я, едва Рома успевает закончить, и на мгновение в салоне снова повисает тишина. Тяжелая такая, что дышать трудно становится. А может быть, это от слов, которые вырвались из меня слишком громко.

— Да ты издеваешься! — с горькой усмешкой выдыхает Рома, останавливаясь на светофоре и вцепляясь пальцами себе в волосы на затылке.

Взъерошив их, он бросает на меня ошалелый взгляд.

— Твою мать, Алиса, какого хрена?

Я отворачиваюсь, закусывая изнутри губу до крови.

— Какое право этот ублюдок вообще имел прикасаться к тебе?

Нахмурившись, снова смотрю на Рому, не совсем понимая его реакцию. Он трогается с места и уже сворачивает на мою улицу.

— Мне Лена все рассказала, — выдает он после минуты моего испытующего взгляда. — Рассказала, как ты забеременела. И дала совет мне набраться терпения, чтобы ты смогла подпустить меня… Ахуеть, набрался, блядь. Так набрался терпения, что девушка выбрала своего насильника…

— Прекрати! — Ярость обжигает горло. — Во-первых, я никого не выбирала, — шиплю на него. — А во-вторых, он не насильник…

Рома прыскает со смеху. Так ядовито, что мне противно становится.

— Ты еще и оправдываешь его… Зашибись, Алис, че я могу сказать…

Машина останавливается возле моего дома, а я разворачиваюсь к Роме, чувствуя, как во мне уже все бурлит.

— Я тебе за все благодарна, правда, очень благодарна, только никогда ничего не обещала, Ром, — слова, слетающие с губ, режут без ножа нас обоих. — И, по-моему, честно тебе об этом сказала, — голос надламывается. — Так что прекрати говорить со мной в таком тоне и требовать объяснений. Я не твоя девушка и никогда ей не была.

Нервно облизываю губы.

— Я понимаю, что тебе было неприятно видеть… этот поцелуй, но, поверь мне, это никак не влияет на то, чего ты пытаешься добиться от меня. Не получается у нас, и ты сам это видишь, так зачем начинаешь все по новой? Думаешь, мне нравится делать тебе больно? Не нравится, Ром! Я, может, и не могу тебе ответить как девушка, но как друг… я прошу тебя: заканчивай. Дружба — все, что я могу тебе дать. Решай, нужна ли она тебе.

Я толкаю дверцу и вырываюсь из машины, прежде чем Рома успевает что-либо сказать.

Торопливыми шагами иду к подъезду и скрываюсь за дверью ровно в тот момент, когда Корнеев психует и с визгом шин срывается с места.

Не останавливаясь, я бегу по ступеням в общежитие.

Спотыкаюсь на пороге, но, не обращая внимания на мандраж, врываюсь в свою комнату, закрываю дверь и, прислонившись к ней спиной, сползаю на пол.

Я так и сижу, дрожа и задыхаясь от бурлящих во мне эмоций, которые не могут найти выход. Но самое ужасное в том, что я не думаю о Роме в этот момент. Я думаю о поцелуе, от которого мои губы до сих пор покалывает жаром.

Подношу к ним подрагивающие пальцы и осторожно провожу по чувственному контуру, позволяя кадрам в голове взрываться залпами красок.

Вот он стоит и прожигает меня горящим взглядом, вот его тяжелая рука путается в моих волосах и вот его рот накрывает мой, лишая возможности дышать…

Острая вспышка прорезает низ живота, и я кладу на него ладонь. Ощущение становится настолько болезненным, что я комкаю халат в кулаке, словно намереваясь добраться до собственных внутренностей и вырвать их к чертовой матери, потому что я не могу это терпеть. Невыносимо просто…

И, к великому сожалению, это проклятое ощущение не исчезает ни после того, как я принимаю душ, ни после моего короткого трехчасового сна.

Ко всему этому добавляются душевные терзания из-за того, на какой ноте мы расстались с Ромой.

Но я заставляю себя послать всех мужчин к черту и уделить время одному — единственно важному для меня.

Поэтому, забрав сына от бабы Люси, кормлю его и собираю на прогулку. Опять с криками и капризами, с отстаиванием прав и личных границ, которые мой сын требует соблюдать уже настойчивее.

Однако сегодня мне только в радость направить все силы на него, на то, чтобы совладать с его испорченным настроением, когда я сажаю его в коляску и выхожу с ним на улицу.

Почему-то рядом с сыном все проблемы становятся прозрачными, они не давят на мое сердце, а если вдруг и пытаются, то Кирюша их отгоняет своих смехом, ну или криком… Тут как повезет или как пожелает мой юный королевич.

Задержавшись на прогулке, мы обедаем позднее обычного, а затем я укладываю Кирюшу на дневной сон.

Бабе Люсе предстоит сегодня еще одна ночь с моим разбойником, поэтому днем я максимально не тревожу ее. А когда Кирилл засыпает, спешу к ней, чтобы намыть окна в ее комнате, сменить занавески и сбегать для нее в аптеку.

Сегодня она как-то странно поглядывает на меня. Я замечаю это, но не спрашиваю вслух. Может, я плохо выгляжу?

Захожу в комнату и иду к треснувшему зеркалу. Приближаюсь и рассматриваю чуть покрасневшие щеки от моей беготни, поправляю волосы и, пожав плечами, иду готовить себе тормозок на работу.

А уже в трамвае на меня накатывает очередная волна тяжелых мыслей.

Боже, как же я хочу, чтобы все они ушли прочь из моей головы. Хочу, чтобы мои губы забыли о том поцелуе… а сердце — о человеке, который совершенно незаконно запустил в моем животе хоровод придурочных бабочек.

Противоречивые чувства продолжают душить, обернувшись удавкой на шее, даже когда я захожу на работу.

Здороваюсь с охранником и иду в служебное помещение, чтобы переодеться.

Открываю дверь, и в нос ударяет неожиданно свежий аромат, я даже не сразу соображаю, что является его источником, ведь обычно здесь пахнет разогретой едой и электронными сигаретами.

Но потом взгляд падает на шикарный букет и аромат обретает плоть.

Я подхожу ближе и с улыбкой рассматриваю огромную охапку из самых разных цветов — от ромашек до нежных кремовых роз.

Наклоняюсь и вдыхаю вблизи яркую палитру запахов.

— Смотри-ка, пару смен отработала, а уже поклонники.

Я вздрагиваю от неожиданности и оборачиваюсь, встречаясь взглядом с хромающей Петровной.

— Здравствуйте, а… вы о чем? — я нелепо улыбаюсь.

— Ля, Алисонька, нельзя быть такой красивой. Я ж тебе по-русски говорю: поклонник твой букет прислал, там еще два билета в конверте.

Моргаю непонимающе, а потом поворачиваюсь и заглядываю вглубь букета, вынимая аккуратно сложенные… билеты? Эм-м… на хоккей? Морщинка между моих бровей становится глубже, я чувствую это.

— А кто пере-дал? — запинаюсь на полуслове, когда не обнаруживаю Петровны.

Снова смотрю на билеты, а затем на цветы. Поджимаю нижнюю губу и стою, зависнув в растерянных мыслях.

Ну… как бы кроме Ромы и некому, в принципе. Может, хотел извиниться за вчерашнее? Так мы вроде как оба погорячились…

Достаю из кармана мобильный и набираю номер Корнеева.

Прикладываю телефон к уху и продолжаю рассматривать букет. Красивый такой…

— Да… привет, — раздается хмурый голос Ромы.

— Привет, — улыбаюсь, — не знала, что ты любишь хоккей.

— Эм-м… ты о чем? Какой хоккей? И с чего я должен его любить?

В этот момент я нахожу среди листьев картонную карточку и аккуратно подцепляю ее пальцами, чтобы не повредить лепестки.

Взгляд тревожно мечется по красивому шрифту, и, когда наконец осознаю написанное, дыхание затрудняется и я падаю на стул.

Сходишь со мной на настоящее свидание, Ведьма?

P.S. Извини, не знал какие у тебя любимые.

— Алис? — раздается в динамике телефона далекий голос Ромы. — Какой на хрен хоккей?