Жестокая любовь мажора (СИ)

Глава 31

Господи, я такая голодная, что у меня нет сил быть скромной.

Я думала, у меня получится дотерпеть до дома, где я со спокойной душой смету все до последней крошки и при этом не буду париться, как выгляжу со стороны. Но у меня не выходит. Черт. Я и пяти минут не продержалась. Ладно. Только откушу один разок…

Бумажный пакет призывно шуршит в моих руках, и я забиваю на все правила приличия, абстрагируюсь от присутствия Илая, достаю чизбургер и, жадно откусывая большой кусок, проглатываю, практически не жуя.

Я мычу от наслаждения, прикрываю глаза и откидываюсь на спинку сиденья.

М-м… боже… как же это вкусно!

Невозможно остановиться.

Я кусаю еще, на этот раз медленнее, пережевываю с чувством, с толком, с расстановкой. Горчично-томатный соус тает на языке вместе с сыром и сочной жирной котлетой. М-м… Просто потрясающе. Хочется еще и еще. Зубы впиваются в мягкую кунжутную булочку, и я млею от хруста маринованного огурчика и лука. К тому моменту, как я запихиваю в рот остаток чизбургера, что-то теплое, похожее на радость, бурлит у меня животе.

Но запах картошки, лежащей на коленях, провоцирует мои вкусовые рецепторы пищать от восторга.

— В пакете есть сырный соус, — глубокий голос Багирова рассеивает волшебство моего свидания с бургером и картошкой фри.

Бросаю на него взгляд украдкой. Он сосредоточен на дороге, ведя одной рукой машину. Улицы практически пустые, ведь город только-только начинает просыпаться.

— Спасибо, — шепчу с запозданием, пока достаю из пакета соус и, макнув картошку, отправляю ее себе в рот. — Ты не голоден? — спрашиваю с набитым ртом и тут же прикрываю испачканные губы ладонью.

Быстро прожевав, поднимаю взгляд на Илая и улыбаюсь, чувствуя себя немного нелепо.

Остановившись на светофоре, он поворачивает голову и чуть подается ко мне, вынуждая мое сердце затрепетать.

— Ты испачкалась.

Илай проводит большим пальцем по уголку моей губы, а потом, не отстраняясь, облизывает палец, глядя мне прямо в глаза.

Я опускаю взгляд на его губы, а затем снова смотрю ему в глаза. В горле что-то дергается. И я давлюсь истеричным смешком, потому что у меня такое ощущение, будто сейчас Илай хочет сделать со мной тоже самое, что я сделала с чизбургером. Хочет меня съесть.

Сзади сигналит машина, Илай одаривает меня однобокой ухмылочкой и возвращается к дороге с совершенно с бесстрастным лицом, когда у меня в легких уже началась кислородная истерика.

— Тебе нравится работать по ночам?

Я вытягиваю губы, неготовая вести какой-либо разговор.

— Ну… не то чтобы. Просто пока что нет выбора.

Не дожидаясь ответа, продолжаю запихивать в рот ломтики картошки, надеясь, что он не станет продолжать разговор, пока я ем.

— Почему у тебя нет выбора? — он спрашивает это таким серьезным тоном, будто его это действительно интересует и ему хочется понять.

Я с трудом проглатываю застрявшую в горле картошку.

— Потому что в садик мы не попали, а оставлять Кирилла на целый день с бабой Люсей не лучшая идея. Поэтому мне приходится работать, пока мой сын спит.

Наступает очередная тишина, в которой Илай слишком громко думает и, чтобы не зацикливаться на этом, я подношу ко рту картошку.

— У меня есть к тебе предложение.

Я так и замираю с картошкой в руке. Секунду размышляю над тем, съесть ее или вернуть на место, а потом, побоявшись, что разговор может испортить мне аппетит, быстро запихиваю соленый ломтик в рот.

— Какое? — шепчу, проглатывая остатки еды и делая глоток кофе.

Нет, я тупо прячусь за стаканом, ожидая ответа Багирова.

— Ты найдешь себе нормальную работу в нормальное время суток, а я буду забирать Кирилла на день себе в лагерь.

Мне приходится прикрыть рот ладонью, чтобы не разбрызгать кофе по салону его дорогой машины. Я начинаю смеяться.

Илай смотрит на меня непонимающе.

— Прости. — Из глаз текут слезы, я вытираю их, сотрясаясь от нового приступа смеха. — Я, конечно, благодарна тебе за заботу, но, поверь, ты не знаешь, о чем говоришь.

— Считаешь, я не справлюсь? — в его взгляде вспыхивает что-то похожее на раздражение. — С детьми опыт имею.

Я икаю, но немного успокаиваюсь и перевожу дыхание.

— С детьми, которым сколько? Пять? Десять? Пятнадцать?

— Я вел и младшие группы, с четырех.

Я киваю, медленно облизывая губы.

— Илай, твоему сыну чуть больше двух лет. И он очень беспокойный ребенок. С ним не будет просто.

Он усмехается себе под нос:

— С его мамой тоже не очень-то просто.

Я вскидываю брови, потому что об этом мне постоянно твердит моя подруга.

И собираюсь мягко огрызнуться в ответ, но вместо этого качаю головой и машу руками, мол, тема закрыта.

Илай сворачивает ко мне во двор.

Паркуется напротив моей парадной и глушит машину, погружая нас обоих в напряженную тишину.

Отстегнувшись, я поправляю волосы и тянусь к дверной ручке.

— Спасибо, что подвез и накормил. — Щелчок разрезает тишину салона, сигнализируя о моем бегстве. Илай не останавливает меня, и я чувствую укол разочарования. Глупо, да?

Сжав сильнее дверную ручку, я сажусь обратно и захлопываю дверь.

Выдыхаю и поворачиваюсь к Илаю, который сидит в той же позе, демонстрируя мне, что он и не собирался меня останавливать.

— Ладно. — Я кусаю нижнюю губу изнутри и нервно провожу ладонями по бедрам. — Давай начнем с малого.

— Например?

Вдох. Выдох.

— Например, мы могли бы во второй половине дня сходить куда-нибудь втроем. Просто хочу, чтобы ты убедился в серьезности моих слов. Да, я смеялась, но, говоря, что наш ребенок — маленькое сложное существо, я ни капельки не шутила.

Илай опирается на подлокотник и проводит пальцами себе по губам. Это заставляет меня заерзать на месте.

— Хорошо. Сложности меня не пугают, — легкомысленно соглашается он.

— Ты такой самоуверенный, да? — улыбаюсь, слегка закатывая глаза.

— Немного.

Мы смотрим друг на друга. Я какого-то черта сижу на месте, кусаю щеку изнутри. Ерзаю на сиденье. Господи, да я же выпрашиваю у него этот проклятый поцелуй. Почему эта задница даже не пытается сократить между нами расстояние?

Первое, что я делаю, — психую, собираясь вырваться на улицу, как глупая обиженка, но останавливаю себя и, наплевав на манеры приличной девочки, приникаю к лицу Илая и целую его сама.

Получается не так круто, как хотелось бы, но я не тушуюсь и продолжаю целовать какого-то черта безответные губы.

— Не зли меня, — шиплю сдавленно и комкаю его толстовку, с новой силой приникая к его сомкнутым губам. — Багиров, — я стучу ладонью по твердой груди. — Не будь задницей и поцелуй меня уже наконец!

Он запрокидывает голову, и я слышу… Чистый, глубокий и искренний смех. Это становится последней каплей, я отталкиваю его, намереваясь выбраться из машины, но легким движением руки он обхватывает меня под грудью и пересаживает к себе на колени.

Сначала я оказываюсь прижата спиной к его груди, находясь на грани асфиксии, а затем он щелкает рычажком и сиденье резко отъезжает назад, предоставляя мне больше места.

Я возмущенно выдыхаю и порываюсь вперед, но Илай возвращает меня к себе.

— А я уже думал, не попросишь, — хрипит он мне на ухо, а потом с такой же легкостью разворачивает лицом к себе.

Втягиваю носом воздух.

Илай опускает ладони мне на задницу. Я чувствую, какие они горячие, даже сквозь джинсы.

— Обязательно быть таким говнюком?

Я ерзаю на нем, заставляя Илая сильнее вжимать пальцы мне в бедра.

— Как показывает практика, иногда полезно быть говнюком.

Он улыбается и располагает нас удобней. И я бы рада разозлиться, но то, как он наслаждается нашей близостью, поглаживая большими пальцами под кофтой, которая слегка задралась, заразительно.

Я обхватываю его за шею и приближаюсь к довольному лицу.

— Я думаю, нашему сыну досталась самая гремучая смесь.

Илай ухмыляется, приподнимает мой подбородок и нежно целует сначала нижнюю, затем верхнюю губу.

— Я думаю, нашему сыну досталось самое лучшее.

Его слова обжигают мою кожу, и мне должно быть стыдно возбуждаться, ведь мы говорим о нашем ребенке. Но я ничего не могу поделать: нервные окончания воспламеняются, а легкие начинают гореть от переизбытка кислорода.

Илай скользит пальцами с подбородка на горло, вынуждая меня резко сглотнуть, а затем медленно сжимает шею и, притянув к себе, по-хозяйски раздвигает мои губы языком.

Дыхание перехватывает, и я роняю стон, когда он начинает поглощать меня жаром своего голодного рта, провоцируя что-то горячее скатиться по горлу, вспыхнуть ярче в животе и опуститься вниз, чтобы заставить мой клитор пульсировать сильнее.

Боже, он всего лишь целует меня. Но он делает это так жадно, такой хрупкой кажется моя шея в его руке и так утяжеляется его дыхание, когда он, прикусывая мои губы поочередно, вырывает слабые стоны, что заставляет мои бедра задрожать от потребности прижаться к нему теснее.

Илай всасывает мою нижнюю губу и выпускает ее с влажным шлепком.

— Черт… тише, детка…

Он шипит сквозь зубы и сильнее сжимает мои бедра, чтобы остановить покачивающиеся движения, которые я, мать вашу, даже не замечала до этого момента.

— Нам лучше остановиться, если ты не готова, чтобы я зашел дальше, — мрачно выдыхает он и ударяется затылком о подголовник.

Я вижу, как грубо дергается кадык на татуированной шее, и немного отстраняюсь, прижимая ладони к разгоряченным щекам.

Внизу все пульсирует и требует, чтобы я возобновила восхитительное трение о твердую выпуклость Багирова, но он прав. Это будет нечестно, если я продолжу и не смогу потом доставить ему такого же удовольствия, как и он мне…

Тяжело дыша, перебираюсь обратно на свое место.

Нервно улыбаюсь и убираю волосы за уши.

Несколько минут мы сидим в полнейшей тишине, я искоса посматриваю на Илая, и его напряжение, кажется, ни на йоту не ослабевает. Даже когда он, поправив стояк в штанах, резко выпрямляется и, выдохнув, начинает растирать лицо.

Почему-то это вызывает улыбку, и я тянусь, чтобы поцеловать его в щеку.

— Спасибо тебе. За то, что уважаешь меня.

Я выбираюсь из машины, и Багиров провожает меня горящим взглядом. Я поднимаю руку и машу ему:

— До завтра.

— До сегодня.