Жестокая любовь мажора (СИ)

Глава 4

Владимир Викторович монотонно стучит элитной ручкой по столу, молча сверля взглядом Кирюшу, сидящего на моих коленях.

Ну как сидящего: Кирюша то и дело порывается потянуться за какой-нибудь, по его мнению, безделушкой, но я каждый раз пресекаю это.

Потому что все, что находится в этом кабинете, баснословно дорогое, чтобы я могла позволить своему сыну побаловаться здесь.

Мне вообще не стоило приходить сюда с ребенком.

Я должна была это понять еще на этапе одевания подгузника, что равносильно борьбе с ослиным упрямством, которого слишком много в таком маленьком человечке.

Потом мой сын испытал мои нервы, закатив истерику и решив, что он должен одеться сам, а позднее — в метро, которого он очень испугался.

Обычно мы передвигаемся на автобусах или трамваях. Но сегодня такая жара, что я даже не рискнула соваться в наземныйтранспорт.

И вот я здесь.

При очередной попытке Кира забраться на стол моего пока еще директора, я усаживаю сына обратно и подбрасываю его на коленке для отвлечения внимания.

Но он успевает сделать свое дело. Я неловко улыбаюсь и вытираю накапавшие слюни со стола салфеткой.

Владимир Викторович прочищает горло и подается вперед.

Теперь он держит ручку двумя руками и немного раздраженно покручивает ее длинными пальцами.

— Занятное создание, — сухо подытоживает он.

Его слова прилетают в меня подобно плевку, хоть и сказаны были с улыбочкой. Но это не та улыбочка, на которую непроизвольно отвечаешь взаимностью. Нет, наоборот хочется как можно скорее сбежать отсюда.

— Извините, — я перехватываю сына поудобней и начинаю активней подкидывать его на коленке. — Мне не с кем было оставить ребенка.

— Я предпочел бы поговорить без нежных ушек. Ну да ладно. Навряд ли он что-то поймет.

Тяжело сглатываю: его слова не предвещают ничего хорошего от этой беседы.

— Итак, может, начнем с того, что ты расскажешь мне обо всем, что произошло в твою вчерашнюю смену?

— Мама-ська! — Кирилл хватает мое лицо обслюнявленными руками и хлопает по щекам. — Котю омомо.

Я одариваю сына улыбкой и снова пытаюсь усадить, бормоча ему на ушко:

— Подожди, Кирюш. Дай маме поговорить.

Затем возвращаю взгляд к директору, лицо которого выглядит так, что к горлу подкатывает ком тошноты.

— Я понимаю, почему я здесь, Владимир Викторович. Но, уверяю вас, то, что произошло — чистая случайность.

Он насмешливо выгибает бровь.

— М-да? Ты действительно так считаешь?

— Я пролила коктейли на платье той девушки, — мой голос дрожит. — Я… Я признаю это. Но сделала это не специально! Клянусь!

Кирюша высовывает язык и начинает издавать звуки, которые напоминают те, что издает движок «Жигулей».

Владимир Викторович гримасничает, затем продолжает диктаторским тоном:

— Ты понимаешь, какого уровня мое заведение? Безрукие официантки не должны здесь работать.

— Этого больше не повторится! Поверьте мне, Владимир Викторович!

— Что именно не повторится? Твоя безалаберность или тупость?

Я вздрагиваю, как от пощечины, и сильнее сжимаю сына в руках.

— Ты работаешь в сфере обслуживания. Улавливаешь? Сфера. Обслуживания. — Он говорит со мной действительно как с тупым созданием. А потом его тон ожесточается: — Так какого черта ты устроила вчера в моем клубе?

Кирюша тут же разворачивается и, запищав, прячется у меня на груди.

Я поднимаюсь на ноги, чтобы перехватить сына и успокоить, укачивая.

— Он распускал руки, — цежу сквозь зубы, теснее прижимая сына к себе. — Я не против обслуживания, но против, чтобы мое тело кто-то трогал.

Владимир Викторович усмехается и откидывается на спинку стула.

— Такие люди, как Арзамов, могут выебать тебя, и ты примешь каждый сантиметр его члена с улыбочкой.

Внутри меня пузырится гнев, и я с трудом проглатываю слова, которые этот мерзкий ублюдок заслуживает.

— Я устраивалась на должность официантки, а не… — прикрываю сыну ушки, одно — ладонью, другое — прижимая к своей груди, и шиплю: — …шлюхи!

— Всегда есть исключение, дорогая. Для таких людей мы все — шлюхи. И для этого не обязательно трахаться с ними.

Гнев просачивается сквозь поры, но я не позволяю ему проникнуть в кровь и вскипятить ее, потому что дерзить сейчас этому человеку равносильно оскорблять палача, когда твоя голова уже на гильотине.

— Я возмещу ущерб. Мы ведь можем договориться, чтобы пару месяцев мне выплачивали только половину зарплаты? Плюс чаевые. Думаю… — я втягиваю носом воздух, пытаясь успокоиться, но так сильно нервничаю, качая на руках сына, что он, видимо, чувствует и сильнее прижимается к моей груди. — Я думаю, смогу рассчитаться с вами, Владимир Викторович. Могу взять подработку уборщицей или посудомойкой. Я…

— Видишь ли, — он цинично прерывает мой словесный поток. — Помимо того, что ты испортила дорогое платье, разбила посуду и сломала стол…

— Я не…

— Это произошло по твоей вине! — повышает он тон, вскакивая из-за стола. — Если бы ты не строила из себя целку, а сработала профессионально, все бы остались довольны! А теперь в высших кругах нашего города мой клуб поливают помоями! И все из-за какой-то идиотки с принципами!

Он выдыхает и, одернув пиджак, нервно зачесывает пальцами волосы назад. Затем возвращается в кресло и продолжает спокойнее.

— Есть люди, с которыми нельзя допускать ошибок, Самойлова. И Арзамов в золотой тройке этих людей. — Директор откидывается на спинку и небрежно вскидывает ладонь. — Мне жаль, Самойлова, у тебя милая мордашка, но мы вынуждены с тобой попрощаться.

Горячая волна вспыхивает в моей груди и подскакивает к горлу. Жжение впивается иглами и безжалостно поднимается еще выше: к носу и глазам. Настолько, что мне физически больно.

— Владимир Ви…

— Нет, девочка, давай простимся достойно, без слез.

Я всхлипываю и быстро вытираю выскользнувшие из глаз горячие капли обиды.

Кирилл пытается вырваться из рук, но я силой притягиваю его обратно, переступая с ноги на ногу.

— Я… Я прошу вас, — ком в горле мешает говорить, — дайте мне хотя бы две недели, пока я не подыщу что-то другое.

— Прости, Самойлова, но нет. Мы не готовы рисковать своей репутацией. Да и дурной пример заразителен. А мне это не нужно.

Мой подбородок дрожит. Это хороший клуб для заработка, здесь чаевые бывают больше зарплаты. Где я еще найду такое место? И сколько у меня уйдет на это времени?

— У меня маленький ребенок… Прошу вас…

— О ребенке нужно было думать раньше. Услужи ты вчерашнему гостю, золотые памперсы бы сегодня покупала.

Мне становится тяжело дышать, а ком в горле становится таких размеров, что говорить физически невозможно.

Я киваю: мол, все поняла, и разворачиваюсь, чтобы уйти.

— Подожди.

Я останавливаюсь и оборачиваюсь, а в глазах будто куча стекла, так больно смотреть. Но я вижу. Вижу, как он вынимает из внутреннего кармана пачку денег и, отсчитав несколько розовых купюр, небрежно кидает их на стол.

— Возьми. Пригодятся.

Я горько усмехаюсь, и слезы наконец брызгают из глаз.

Если я думала, что чувствовала себя униженной в той випке, то очень глубоко заблуждалась.

Унижение, которое я испытываю сейчас, душит со всех сторон. И оно наполняет меня до краев кипятком, когда я все-таки беру брошенные мне, как подачку, деньги.

Горькое дежавю бьет под дых и, задыхаясь, я выбегаю из кабинета и устремляюсь прочь.

Выскочив на улицу, усаживаю сына в коляску и как можно скорее ухожу от этого места. Чувство стыда, неловкости и презрения к себе преследует меня, пока я не останавливаюсь в парке, где практически нет вечно спешащих куда-то людей.

Я падаю на скамейку и разворачиваю к себе сына. Расставляю ноги и пододвигаю сидячую коляску, облокачиваясь на перегородку.

Кирюша улыбается мне зубастой улыбкой, и я улыбаюсь ему в ответ. Пускай сквозь слезы, но эта улыбка искренняя.

Сынок подается вперед, и его светлая шевелюра раскачивается из стороны в сторону, когда он оттягивает мои щеки, а я быстро втягиваю их в себя, и тут он заливается смехом.

Кирюша повторяет то же самое, и его смех опять разносится вокруг звонким эхом.

Я пытаюсь надышаться им, чтобы тяжесть в груди стала меньше, но почему-то легче не становится.

— Что мне теперь делать? — шепчу я с дрожью в голосе, а слезы уже ручьем текут из глаз. — Я так устала, сынок, мамочка так устала… — я кладу голову сыну на колени и отпускаю себя.

Рыдаю навзрыд, пока и на это у меня не остается сил.

А потом так и сижу, лежа головой на его коленях и позволяя ему творить с моими волосами все, что захочет.

Мой сын без ума от них, как и его отец. Когда-то…

Телефон вибрирует от входящего сообщения, и я медленно распрямляюсь, выпутывая волосы из пальцев моего малыша.

Боюсь представить, что у меня за прическа после рук маленького парикмахера. Но Кирюша хлопает в ладоши, довольный своей работой.

Я достаю из детской сумочки мобильный и разблокирую экран, чтобы посмотреть уведомление.

Неизвестный номер, но почему-то мое глупое сердце заходится в трепете еще до того, как я читаю сообщение и понимаю, кому оно принадлежит:

«Я через два дня уезжаю из города. Мы можем встретиться?»

И следом еще одно:

«Место можешь выбрать сама. Где тебе будет комфортнее».

Я запрокидываю голову и устремляю взгляд в небо, выдыхая шепотом:

— Может, уже хватит? За что ты так со мной?