И сердце пополам

= 16

День был просто ужасным.

Строго говоря, никакой трагедии не случилось, но так бывает, когда мелкие неприятности с самого утра возникают одна за другой, наслаиваются, копятся и, в итоге, превращаются в гигантский снежный ком, который накрывает с головой, душит, прижимает к земле. И к вечеру ты, несчастный, измотанный, подавленный, ненавидишь весь мир и не веришь ни во что хорошее.

Ну, весь мир Саша, может, и не ненавидела, но отдельных личностей — вполне. А главное, чувствовала себя безмерно, бесконечно несчастной. И, казалось, так оно будет всегда.

Началось всё несколько дней назад, хотя, если так посмотреть, то очень счастливой Саша Фурцева себя давно не ощущала, наверное, с детства, когда радость приносили самые незначительные мелочи. А последние год-полтора она жила как будто по инерции. И собственная жизнь ей казалась обыденной и ужасающе заурядной.

Нет, первое время, как поступила в художку, был подъём: новые впечатления, эмоции, надежды. Но впечатления себя исчерпали, эмоции притупились, а надежды не сбылись. Всё продолжалось по-старому, только вместо школы она ходила теперь в училище.

Вот и преподаватель живописи, который в прошлом году ею восторгался, видел даже в неудачных работах свет, невысказанную страсть и искренность, теперь только досадливо морщился: "Вы слишком налегаете на оттачивание техники, Сашенька, и забываете о главном: вдохнуть хоть крупицу чувства".

Слова преподавателя очень ранили, повергали в ещё большее разочарование собой, но при этом Саша понимала — он прав. Жизнь её пустая, она сама пустая и картины тоже пустые. И главное, никакого просвета.

А несколько дней назад стало совсем всё плохо. Её неожиданно оскорбила Алина Какоурова, местная красотка. Сначала грубо оттеснила в столовой училища — тогда Саша подумала, что это просто случайность, потому что делить им с Какоуровой нечего. Они и учатся-то в разных группах, Саша — по специальности живопись, Какоурова — на дизайнера. Общих знакомых не имеют и почти не пересекаются в пространстве.

Саша вообще не думала, что такая самовлюблённая красотка знает о её существовании.

Днём позже Алина, проходя мимо, толкнула Сашу так, что едва не сбила с ног. Разумеется, не извинилась.

А сегодня утром, перед занятиями, встретив Какоурову возле раздевалки, Саша услышала небрежное: «Брысь». И вдобавок болезненный тычок острым локотком.

После первой пары они всё-таки «поговорили». Алина сидела с подругами на подоконнике, когда мимо них проходила Саша.

— Терпеть не могу Фурцеву, — бросила Какоурова.

Саша оглянулась и наткнулась на её взгляд, колючий и презрительный. Развернулась, подошла.

— Я не понимаю, у тебя ко мне какие-то претензии? — стараясь не выказать волнение, спросила она. — Что ты всё время ко мне цепляешься?

— Потому что ты меня бесишь, — нагло ухмыльнулась Алина.

— Я тебе что-то сделала? Как-то обидела?

— Попробовала бы, — фыркнула Какоурова.

— Ты можешь относиться ко мне, как тебе угодно — это твоё право. Но если ты не прекратишь вот эти свои выходки, если будешь толкать меня и оскорблять, то я буду вынуждена на тебя пожаловаться.

Подруги Алины дружно прыснули.

— Кому? Мамочке? Ну, беги жалуйся.

— Причём тут мамочка. Я пойду к Людмиле Николаевне.

Это их насмешило ещё больше. Какоурова тоже захохотала, громко, заливисто, но почти сразу резко оборвала смех и зло прошипела:

— Чеши отсюда, пугало огородное.

Жаловаться к директору Саша, конечно, не пошла. Как-то несерьёзно это, подумала. По-детски. И что она скажет? Людмила Николаевна, меня девочки обижают? Глупость же. Только выставит себя на посмешище.

Какоурова же после Сашиной угрозы обозлилась ещё больше. Хотя трогать — больше не трогала, даже пальцем, но зато весь день цепляла её и высмеивала. По всем пунктам прошлась: что это у неё на ногах? На какой помойке эти говноступы она нашла? А этот балахон поносного цвета, видать, ещё прабабушка вязала. А штаны? С какого бомжа сняли это убожество?

А ведь не только она одевалась попроще в их группе. Да все почти. Им сразу так и сказали: наряды оставьте для других мест, а на занятия носите то, что удобно, и то, что нежалко выбросить. Но Какоурова высмеивала почему-то только её одну.

Саша старалась не обращать внимания, но это сложно. Все эти «лахудра», «пугало огородное», «страшила», ухмылки, шепотки летели в спину и больно жалили.

И непонятно, за что вдруг Какоурова на неё взъелась? А главное, как себя вести?

Никогда Саша не попадала в подобные ситуации. В школе её не трогали. Особой любовью одноклассников она, может, и не пользовалась, но и явной антипатии ни у кого не вызывала. Общалась со всеми на уровне привет-привет, пока-пока, давала списать, когда просили. Никто её не обижал. Никогда…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Ну если не считать единственную подругу Нину, с которой они в десятом классе поссорились. Хотя, говоря откровенно, ссоры как таковой не было, просто Саша случайно услышала разговор Нины с кем-то по телефону. Точнее, несколько фраз, брошенных мимоходом: «Нет, Фурцеву приглашать не буду, да ну её. Ну да… дружим… Ну и что с того? Просто с ней полезно дружить, вот и всё…».

Нина шла по пустому школьному коридору, и её бодрый голосок в тишине звучал вполне отчётливо:

«В конце концов, это мой день рождения — кого хочу, того и зову. А если тебе так хочется с ней пообщаться, можешь сам…»

В этом моменте Нина осеклась — это она вывернула из-за угла и увидела Сашу. Та стояла возле кабинета английского, ждала, когда начнётся факультатив. Про свой день рождения Нина её накануне предупреждала, мол, погулять не получится, предки против. Да Саша и не рвалась, в общем-то.

Нина скомкано попрощалась с кем она там говорила, неуверенно улыбнулась, залепетала приторно:

— Сашульчик, а ты чего тут стоишь? У тебя же английский… Или что, англичанка не пришла?

Саша ей тогда слова не сказала, просто отвернулась к окну, потому что чувствовала — если заговорит, то расплачется, а этого ей уж точно не хотелось. Потом она так же молча отсела от подруги, удалила из скудного френдлиста в соцсетях, внесла в чёрный список в телефоне и даже не здоровалась больше.

В классе, конечно, все сразу заинтересовались, что между ними произошло — ведь с самой начальной школы дружили, но Саша хранила строгое молчание, а что говорила Нина — она не знала. Но что-то, наверное, всё-таки говорила, потому что вскоре вопросы отпали.

Пару раз, сразу после ссоры, Нина её подлавливала, просила прощения, но Саша с каменным лицом проходила мимо. Если бы подруга просто не хотела её звать к себе — она бы простила, точно простила. Но вот это "с ней полезно дружить" жгло очень долго.

Разрыв с подругой Саша переживала очень болезненно. Позже несколько раз порывалась написать ей, помириться, но сдерживалась. Особенно было обидно, что Нина-то замену ей нашла довольно быстро и выглядела при этом очень даже весёлой и радостной, а Сашу перестала замечать, будто не было девяти с лишним лет дружбы. Сколько тогда Саша слёз в подушку выплакала…

В училище Саша ни с кем не сдружилась, она бы, может, и хотела, ой, да конечно, хотела бы, но как? Она не представляла, как люди так запросто сходятся? Как находят друг друга? Как у них получается так легко болтать обо всём и непринуждённо держаться, как будто прожили бок о бок сто лет? А потом так же легко расставаться? Она, наверное, ненормальная. Сначала никак не может преодолеть дистанцию, а потом, наоборот, врастает в человека всей душой, а отдирать себя приходится с кровью, с мясом. После такого она чувствовала себя инвалидом, живым трупом и очень медленно приходила в себя.

С парнями дело обстояло ещё хуже. То есть вообще никак. Молодые люди её попросту не замечали. Если кто и удостаивал взгляда, то случайного, беглого, рассеянного.

В общем-то, Саша к такому невниманию давно привыкла. Были, конечно же, всякие смутные желания, фантазии, томления, мечты, но и без всего этого жить можно, можно. Только мать жалко. Та спит и видит, чтобы у неё всё было как у всех: любовь, свидания, свадьба, детишки. Желает ей нормального человеческого счастья. Правда, почему-то сама к этому счастью никогда не стремилась, а теперь удивляется, в кого дочь такая. И расстраивается очень, что её любимая маленькая девочка никому не сдалась.

Саша мать свою любила, жалела, помогала, чем могла, но близких отношений всё равно не было. Не могла она с ней откровенничать, не могла жаловаться на то, что гложет сердце. Даже про ссору с Ниной тогда не рассказывала. Скрывала боль, притворялась, что всё нормально, лишь бы избежать вопросов, лишь бы не видеть в материнских глазах тревогу, расстройство и… разочарование.

Сейчас тоже приходится притворяться, с улыбкой отвечать, что в училище всё хорошо. И вообще всё хорошо.

Почему так выходило — Саша и сама не знала. В общем-то, мать своими проблемами тоже никогда не делилась. Любила, заботилась, даже баловала, но вот чтобы поговорить по душам — такого нет, не бывало.

Эта замкнутость и отдалённость в целом не мешала, только вот когда случалось плохое, приходилось вдвойне тяжело. Мало того, что носи всё в себе, переживай в одиночку, так ещё и делай радостный вид.

