И сердце пополам

= 51

Пока добралась до дома, Саша совсем выбилась из сил. Устала так, будто не полтора километра прошла налегке, а целину вспахала. Ноги гудели, спину ломило, но при этом от прежней вялости не осталось и следа.

Саша волновалась, отчаянно трусила, надеялась и с упоением ждала того момента, когда расскажет всё Глебу. А она обязательно расскажет, даже если мать будет против. Он должен это знать. Имеет право.

И потом, может быть это знак, что им и правда стоит оставить всё плохое в прошлом?

«Уж себе-то не ври, Фурцева, — усмехнулась Саша. — Ну да, знак, как же. Так и скажи — повод помириться».

Насчёт помириться — это, конечно, всё не точно, под вопросом, под очень большим вопросом. Ведь неизвестно, как поведёт себя Глеб, когда узнает. Вдруг он не захочет ребёнка? Вдруг скажет, что не готов? Мать вот говорит, современные мужчины бегут от любой ответственности, как от чумы. И она, наверное, права.

Ну, во всяком случае, тогда станет всё с ним ясно. Тогда она и увидит, какой Глеб на самом деле. Любит ли он её по-настоящему или это было так, прихоть.

Саше не терпелось скорее сообщить ему, но решила сначала переговорить с матерью. Всё-таки мама есть мама, она должна узнать такое первой.

Кстати, первой именно она и заподозрила неладное. Ещё неделю назад Сашино затянувшееся недомогание стало тревожить её не на шутку.

Ну да, Саша действительно всё время норовила прилечь — то устала, то голова кружится, а поесть так вообще заставить невозможно — чуть что мутит. И это ещё мать не знала, что Сашу каждое утро тошнит, а то и полощет, потому что в будние дни она рано уезжает на работу, а в воскресенье отсыпается на неделю вперёд.

Правда, поначалу мать, наверное, списывала её состояние на глубокую депрессию. За Сашей с детства такое водилось: стоило ей сильно расстроиться, как это немедленно сказывалось на физическом самочувствии. Мелкие неприятности, конечно, не в счёт, а вот горести посерьёзнее она переживала с полной потерей аппетита, мигренью и даже повышенной температурой. Но это день, два, от силы три. А тут…

— Саша, давай покажемся врачу, — предложила мать. — Ты выглядишь очень больной.

Саша тогда отмахнулась. Она не больная, она мёртвая. Внутри.

Зря отмахнулась. Хотя, в общем-то, какая разница? Неделей позже узнать, неделей раньше — ничего ведь не изменилось бы.

Через день мать снова подступилась:

— Я вызову врача на дом. Я боюсь за тебя.

Саша, вздохнув, уступила нехотя:

— Ладно, схожу. Обещаю.

До больницы доползти — это ещё подгадать надо. Чтобы не дождь и не сильно жарко, чтобы не тошнило и голова не кружилась, и чтобы врач в эти часы принимал.

Ну вот и подгадала — сходила, и оказывается, вовсе она не мёртвая внутри, а очень даже живая.

Саша не удержалась — встав перед зеркалом, задрала кофточку, внимательно вгляделась. Повернулась левым боком, правым. Ни так, ни этак — ничего не видно. Ни намёка пока на то, что там растёт крохотный человечек. Она ласково погладила плоский живот. Всё же как это удивительно, что в ней есть частица Глеба.

Мать приехала с работы поздно. Простонала: еле вырвалась, студенты-тунеядцы весь семестр дурака валяли, а теперь проходу не дают, хоть ночуй там.

В конце мая всегда так — сессия, зачёты, дипломники, должники. Саша привыкла, но всё равно сегодня ждала мать с нетерпением и страхом.

— Мам, у меня к тебе разговор.

— Сейчас руки вымою. А к врачу ты сходила? — крикнула мать из ванной.

— Сходила.

Мать, уже переодевшись в халат, присела рядом.

— Ну что врач сказал? Анализы назначил?

— И это тоже, — сказала Саша и посмотрела ей прямо в глаза.

Вся решимость куда-то делась. Как трудно, оказывается, признаться в этом. Лучше бы мама сама догадалась! Но та молчала, глядя на неё внимательно. Саша сделала глубокий вдох и, чувствуя, как неумолимо краснеет, вымолвила:

— Мама, я… беременна.

Мать несколько секунд продолжала на неё смотреть, не мигая. Потом отвернулась, но так и не произнесла ни слова. Впрочем, слов и не требовалось — всё, до последней мысли и эмоции, отразилось на её лице. И ярче всего проступили горечь и разочарование.

Мать отошла к окну. Встала, опершись руками о подоконник.

— Мама, — позвала Саша. Она не откликнулась

Тогда Саша встала рядом с ней, посмотрела на строгий профиль матери.

— Мам, ты так сильно расстроилась? Ты не хочешь этого ребёнка?

Мать вдруг повернулась к ней и улыбнулась. Немного грустная получилась улыбка, но всё же добрая.

— Ну что ты такое говоришь? Конечно, хочу. Какой у тебя срок?

— Восемь недель.

— Это значит… — на миг задумалась она.

— … он родится в декабре, — подсказала Саша.

— Да, точно. Подарок к Новому году. А ты сама-то как? Рада или…?

— Я не знаю… рада… наверное… Да конечно, рада.

Мать улыбнулась ещё шире, обняла, прижала к себе.

— Ну и хорошо, хорошо. Ты не переживай, мы справимся.

В тот вечер Саша так и не смогла заикнуться по поводу Глеба. Ей казалось, что мать, невзирая на слова, улыбки и внешнее спокойствие, в душе очень страдает.

Завтра, решила Саша, всё ей скажет. Как раз выходной, мама дома будет.

Перед сном мать заглянула к ней в комнату, принесла вдруг, как в детстве, какао с молоком. Присела на край кровати.

— Знаешь, я вот что подумала: когда малыш родится, я перееду в гостиную, а из моей комнаты сделаем детскую. И ты тут как раз будешь за стеной, если вдруг заплачет. Стены-то тонкие. Сразу услышишь. Да, решено! Вот через полтора месяца уйду в отпуск, и сделаем там красивый ремонт.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Это было так непривычно и так приятно говорить с матерью о будущем, строить планы, мечтать. А среди ночи Сашу разбудили глухие рыдания. Стены у них и впрямь тонкие…