И сердце пополам

= 5

Про Фурцеву с самого начала говорили: строгая, противная, у неё на парах не разгуляешься. А пропустишь занятия больше трёх раз — и про экзамен можно не мечтать.

Не говорили только, что Фурцева приближена к ректору. Эту маленькую, но очень существенную подробность Глеб Привольнов уяснил уже сам. Вот только слишком поздно — когда угроза отчисления не просто маячила на горизонте, а надвигалась стремительно и неотвратимо, лишая сна и аппетита.

Декан, конечно, дал срок — до начала следующей сессии, но Фурцева свою позицию обозначила предельно чётко: хоть в лепёшку расшибись, но экзамен не получишь ни сейчас, ни потом, ни-ког-да. И если прежде ещё оставались какие-то надежды найти к ней подход, то теперь Глеба целиком и полностью поглотила безысходность.

Эта грымза не поставит ему зачёт, даже если он вызубрит конспекты до последней запятой и выучит все билеты от и до. И всё потому что он пропустил несколько её лекций и семинаров.

Ладно, почти все её пары он прогулял, кроме первой и последней. Ну так и предмет она вела не профильный, а так, второстепенной важности, что называется, для общего развития. Ну и тогда какого чёрта нагибать студентов так, будто нет ничего главнее её культурологии? Но это риторические вопросы. Можно возмущаться положением вещей сколько угодно, но факт остаётся фактом: экзамен он не получит, к летней сессии вылетит из универа, а к осени или даже сразу, в весенний призыв, его забреют в армию.

Последнее удручало особенно сильно. Ещё лет пять назад, дома, в родном городе, старшие приятели, вернувшиеся с армейки, делились впечатлениями, перемежая рассказы смехом и забористыми матами.

Тогда солдатские байки Глеба позабавили, однако для себя он твёрдо решил: куда угодно, что угодно, как угодно, только не в армию. Притом его не так страшили «ужасы дедовщины», сколько потеря свободы. Лишиться её, бесценной, на целый год?! Нет, нет, нет.

На мать с отцом, рядовых инженеров, вкалывающих за гроши на местном полудохлом заводе, надеяться не приходилось — накоплений, чтобы дать кому надо на лапу, у них не было, полезных знакомств тоже не водилось. Да и не понимал отец его страстного желания избежать службы. По мысли родителя, всякий настоящий мужчина обязан отдать долг Отчизне.

Так что уповать оставалось только на себя. Однако доступных вариантов было, собственно, всего два: отсев по здоровью и поступление в вуз.

Симулировать серьёзный недуг Глеб вряд ли смог бы убедительно. Высокий, широкоплечий, в меру мускулистый, он буквально лучился здоровьем и энергией. Он и действительно никогда не болел, разве что в раннем детстве ветрянкой.

Оставалось одно: поступить в универ. Потому Глеб и ударился в учёбу со всем рвением, на какое был способен. Из кожи вон лез, но закончил одиннадцатый класс очень даже сносно, а ЕГЭ и вовсе сдал замечательно.

Первый курс Привольнов ещё старался по инерции, а кое-где и блистал, но быстро просёк, что так уж выкладываться необязательно. Например, когда очень неохота, на пары можно и не ходить — никто потом с тебя строго за прогулы не спросит. Родители ведь, к счастью, далеко — некому контролировать, читать нотации, учить жизни и всячески вмешиваться в твои дела. Достаточно по телефону наплести им с три короба, какой ты молодец, и те спокойны и счастливы. Так что второй курс пролетел в облегчённом режиме: друзья, подруги, тусовки, развлечения и где-нибудь между — учёба.

Преподавателям, конечно, не нравилось такое вольное посещение, но Глеб сглаживал острые моменты врождённым обаянием.

Это было легко. Он всегда умел нравиться без усилий, особенно противоположному полу — тут уж чего не отнять, того не отнять. И дело даже не во внешности, хотя и здесь природа не подкачала, не в открытой белозубой улыбке, от которой на щеках играли ямочки, не во взгляде тёмных, почти чёрных глаз, взгляде, одновременно порочном и невинном.

Просто Глеб нутром чувствовал своего собеседника, его желания, его отношение, его настроение, потому легко предугадывал реакцию, находил нужные слова, ну и располагал к себе.

Как так получалось — он и сам не мог объяснить. Интуиция ли это, развитая эмпатия или что-то ещё — в принципе, неважно. Главное, это помогало почти с любым найти общий язык. Кроме Фурцевой. С ней он, увы, встрял по полной.

Дурак, что не ходил, конечно. Обычно Глеб уж так сильно не наглел, хотя бы половину занятий старался почтить присутствием. Тут же…

Сейчас он даже сказать не мог, почему столько её пар пропустил. Когда-то, может, тупо не захотел, лень было или не готов, когда-то — дела возникли поинтереснее, когда-то — совпало с работой. Обычно он выходил в вечерние смены, но осенью многие болели и приходилось постоянно замещать то одного, то другого. Ну и сам по себе предмет — культурология — казался ему таким же неважным и ненужным, как в школе, например, уроки пения.

А оно вон как обернулось…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍