И сердце пополам

= 23

А глаза у неё были зелёные-зелёные. Чистый малахит.

В прошлый раз он и не заметил, какие у неё глаза. Хотя она вообще ему тогда какой-то другой показалась. Чучело — так, кажется, он её называл. И где он чучело увидел? Но там и обстановка нагнетала — можно этим немного оправдаться. И всё равно непонятно, с чего он взял, что она страшная. Вполне симпатичная девчонка, очень даже милое личико, и без косметики, между прочим. А вытряхнуть её из этого балахона да приодеть, так и вовсе получится конфетка.

Впрочем, эти мысли занимали Глеба совсем не долго.

Неожиданно его самого эта прогулка увлекла. Кто бы ему сказал, что блуждать по ледяному лабиринту под её щебет будет так забавно, а про горку и говорить нечего. Они оба смеялись чуть ли не до изнеможения. Причём над такими глупостями порой, над какими в другой раз он бы и натянутой улыбки из себя не выдавил.

И как-то так получилось, что это «свидание», которое, как он считал, будет тягостным, тоскливым, напряжённым и, главное, насквозь фальшивым, неожиданно вылилось в очень приятное времяпрепровождение.

Глеб даже несколько раз ловил себя на том, что расслабился и совершенно забыл, зачем он здесь. Забыл про расчёт и про план. Забыл, что Саша — дочь ненавистной Фурцевой.

Ощущение было такое, будто он и правда просто гуляет с девчонкой, с которой оказалось на удивление легко общаться. Может, потому, что в ней не чувствовалось ни жеманства, ни притворства, ни желания казаться лучше. Всё, что ей на ум приходило, тотчас отражалось на лице. Все её эмоции и желания без труда читались в глазах.

Ну разумеется, такая непосредственность его тронула — искренность всегда подкупает.

А когда она откровенно уставилась на его губы, он и вовсе ощутил приятное волнующее тепло. И в этом взгляде не было ни капли греха или пошлости, но ему вдруг захотелось поцеловать её.

Это был, конечно, сиюминутный неосознанный порыв, но такой внезапный и сильный, что будь они в месте поуединённее, он бы так и сделал.

А потом она спохватилась, смутилась, будто её застигли врасплох за чем-то непристойным. Опустила глаза. Чудна́я она!

Глеб, правда, тоже удивился собственному импульсу, даже усмехнулся, представив, что сказал бы на это Тошин, но затем отогнал все эти ненужные мысли и ощущения прочь.

Однако этот момент все равно оставил между ними нечто неосязаемое, о чём стараешься не думать, чтобы не испытывать неловкость, но оно чувствуется.

Кататься с горки Саша Фурцева явно робела, но туда и правда откуда-то понавалило народу. И все какие-то слегка одичавшие, возбуждённые, орущие. Особенно она шарахалась от компании парней — ну правда, здоровенных, причём все как один.

Глеб и сам побаивался, что её, такую маленькую, кто-нибудь из этих амбалов не заметит и задавит, поэтому катался с ней вместе. Приходилось сгибаться в три погибели, чтобы держать её за плечи. А главное, всё равно не усмотрел…

Скатившись в очередной раз, Глеб только успел выпрямиться и подал ей руку, чтобы увести с полосы, как в спину ему влетел один из тех амбалов.

Глеб повалился на Сашу, амбал — на него, и все остальные, кто мчался следом, с хохотом и визгом падали сверху, за полминуты образовав кучу малу.

К счастью, Саша не успела к тому времени подняться на ноги, иначе её бы сбило, но Глеб боялся, что девчонку под ним сейчас попросту расплющит. Он, как мог, старался упираться руками о лёд, но сверху напирали так, что, казалось, сейчас переломят позвоночник. Наконец, им удалось выкарабкаться из этого муравейника.

Глеб озабоченно осмотрел девчонку:

— Ты как? Цела?

— Да, — вымолвила Саша, рдея и мечтательно улыбаясь.

Он пристально посмотрел на неё, потом, хмыкнув, покачал головой.

— Ну хорошо, что цела. Я так и думал, что эти потсдамские гиганты или затопчут тебя, или раздавят.

— Потсдамские гиганты?

— Ну, вон те парни.

— А почему потсдамские?

— Да это в 18 веке был такой полк в Пруссии. Из одних великанов, в смысле, высоченных мужиков. Прусский король Фридрих Первый самолично отбирал туда самых высоких солдат. Таких вот двухметровых амбалов, как эти. Специально выискивал долговязых повсюду и вербовал, а иногда и просто похищал. Слабость у него была такая — высокие солдаты.

— Ну надо же! — засмеялась Саша. — Какой забавный этот Фридрих Первый.

— Это ещё что! Когда он болел или грустил — заставлял этот свой полк долговязых маршировать перед ним — так он радовался и приходил в себя.

Саша снова коротко рассмеялась, а потом вдруг выдала восхищённо:

— Ты такой умный.

Глеб чуть не поперхнулся. Вот уж умным его никто ни разу не называл. Красавчиком — сколько угодно, и шутливо, и всерьёз, про «золотые руки» — тоже частенько говорили, ну и о других достоинствах тоже, бывало, слышал от некоторых лестные оценки.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Нет, он в курсе, что не дурак, но умный в его понимании это нечто совсем иное. И никогда Глеб не стремился произвести такое впечатление, но тут неожиданно стало приятно, правда, подумалось: «Маме это своей скажи», но вслух лишь хмыкнул:

— Да уж.

— Конечно! — горячо возразила она. — Я же вижу наших парней, ну, в училище, или на улице, или в транспорте встречаю. Все они пьют, курят, матерятся через слово. А разговоры какие?

— Ну и какие? — чуть насмешливо спросил он.

— Да глупые и пошлые. Как будто одними первичными инстинктами живут. А ты вон какие вещи знаешь…

— Послушай, Саш, — прервал её Глеб, — мне, конечно, очень приятно, что ты такого мнения обо мне высокого, но я не хочу, чтоб ты обманывалась на мой счёт. Я тоже и курю, и пью, и матом могу… И первичные инстинкты у меня тоже, знаешь ли, не на последнем месте. А «вон какие вещи» — так я на истфаке всё-таки учусь…

Глеб осёкся. Не хотел он так рано говорить об этом, не время ещё. Вдруг она про мать свою заговорит сразу? Спросит, знает ли он её? Ну, конечно, знает, как не знать… А дальше что? Если смолчать, то как потом к этой теме возвращаться? Обязательно ведь поинтересуется, почему сразу не сказал. Но и вываливать сейчас про их конфликт глупо — они едва знакомы.

И вообще, какого чёрта он вдруг выступил ни с того ни с сего? Ну, пусть бы думала она про него всю эту блаженную муть, не всё ли равно? Он же не собирался строить с ней серьёзных и честных отношений. А про «честно» в их случае даже заикаться смешно.

— Ах, ты на истфаке учишься? В универе, значит? — оживилась Саша Фурцева.

Глеб кивнул, предугадывая следующую реплику.

— А у меня там мама работает, на кафедре культурологии.

— Почему же ты тогда пошла в училище, а не в универ? — попытался он перевести разговор с мамы на неё.

— Мне всегда этого хотелось, хотя я, конечно, и не мню себя великим художником, но считаю, что нужно делать то, к чему лежит душа, — пожала она плечами. — Мама, само собой, была против, но это же моя жизнь. Она, может, и огорчалась поначалу, но выбор мой поняла и приняла.

Глеб взглянул на неё с неприкрытым удивлением: идти в открытую против железобетонной Фурцевой — это надо иметь крепкий характер. Глядя на Сашу, такую хрупкую и стеснительную, и не скажешь, что она способна вообще кому-то слово против сказать, а уж тем более перечить этой мегере. Та, может, конечно, дома так уж и не свирепствует, как со студентами, но всё равно вряд ли превращается в кисель.

К счастью, Саша развивать тему про свою мать не стала, даже имени её не назвала.

До филармонии они доехали вместе. А там Саша пересела на трамвай. До дома провожать её Глеб не стал — вдруг бы попались Фурцевой на глаза. Хотя было бы любопытно посмотреть на её реакцию. Наверняка вышло бы впечатляющее зрелище. Ну, ничего, ещё успеет насмотреться.

Был и ещё один момент, из-за которого почему-то хотелось поскорее распрощаться: пока ехали в троллейбусе, народ нещадно давил с всех сторон, прибывая на каждой остановке, как оно и бывает в час пик.

Глеб с Сашей встали в самом хвосте, но после очередного наплыва пассажиров её притиснуло в угол у заднего окна, а его прижало к ней. Он кое-как упирался руками в поручень, чтоб уж совсем её собой не раздавить.

— Народ сегодня нас так и провоцирует. Прямо-таки подбивает на близкий контакт, — попытался он пошутить, глядя, как она смущается.

Однако она то ли не поняла шутку, то ли ещё что, но вмиг стала пунцовая, закусила губу, опустила голову. Этот её дурацкий шерстяной колпак теперь лез в лицо и кололся.

— Эй, ты чего? Посмотри на меня.

Она, немного помедлив, подняла к нему лицо. И был у неё такой вид, что стало ясно — девчонка спеклась, хоть верёвки из неё плети. Такую смесь обожания, страха и покорности во взгляде Глеб сроду не видел. Он и сам ощутил какое-то странное смятение, даже желание шутить отпало. Стало вдруг душно и жарко. Вот и захотелось скорее в зону комфорта.

Так что, вырвавшись из переполненного троллейбуса, молча довёл Сашу до остановки трамвая, бросил коротко "пока, позвоню потом" и ушёл.

