И сердце пополам

= 50

Восемь недель, восемь недель — рефреном звучало в голове в такт стуку колёс трамвая.

Саша рассеянно глядела в окно, скользя невидящим взглядом по фасадам зданий, по тополям, подёрнутым молодой, нежной зеленью, по прохожим, по разномастным вывескам. Но ничего не замечала, будто перед глазами стояла пелена. И ничего не слышала — посторонние шумы и голоса слились в далёкий монотонный гул.

Кто-то тронул её за плечо. Саша тяжело, как в замедленном режиме воспроизведения, сморгнула, стряхнув оцепенение, повернулась. Молодой мужчина смотрел ей в глаза внимательно и выжидающе. Он о чём-то её спрашивал?

— Простите, что?

— Не подскажите, скоро будет Трилиссера?

Трилиссера? Она прекрасно знает эту остановку. Да она всю эту маршрутную ветку знает наизусть с детства, но тут никак не могла сообразить. Да и просто сориентироваться, где они едут, не сразу получилось.

Дома, тротуары, перекрёстки, светофоры, парк за кованной оградой… Вдруг Саша встрепенулась, увидев танк на постаменте — памятник Великой Отечественной войне. Это, получается, она уже три лишние остановки проехала и даже не заметила. Чёрт, да она не заметила, и как села в этот трамвай, не помнила, как вышла из поликлиники.

— Трилиссера — следующая, — ответила она мужчине и заторопилась к выходу.

До Площади Декабристов решила дойти своим ходом. Полезно будет прогуляться и всё обдумать. А заодно, что уж, оттянуть тяжёлый разговор с матерью, если вдруг та дома.

Как мать отнесётся к такой новости, Саша понятия не имела и побаивалась. Она и сама с трудом осознавала, просто не могла поверить.

Восемь недель — определила на ощупь пожилая женщина-гинеколог. Отправила её на УЗИ. Можно записаться, сказала, на какое-то там число, а можно сразу, но за деньги. Конечно, сразу! Она бы с ума сошла ждать.

Она и сейчас с ума сходит. Восемь недель! Уже два месяца, а она даже не догадывалась, что в ней зародилась новая жизнь. Хотя тут Саша немного кривила душой. Мысли такие порой возникали, особенно в последнее время, но как-то наплывом, мимолётно, не задерживаясь, потому что голова была занята другим. Потому что острее всего она переживала разрыв с Глебом, и на всё прочее её уже не оставалось.

Задержка, конечно, её тоже немного беспокоила, но у неё и раньше цикл гулял. Особенно когда болела. Да и не защищались они всего один раз — первый. Неужели того раза, спонтанного, отчаянного, как в бреду, оказалось достаточно? Выходит, так. Тогда она искала в этом избавление от одиночества и боли, и вот чем всё обернулось…

Однако вместе с растерянностью и страхом Саша открыла в себе и совсем новые ощущения. Да, она боялась будущего, боялась реакции матери, горевала, что всё вышло именно так, а не "как у людей", и вопреки всему… радовалась. Точнее, это была даже не радость, а что-то вроде предвкушения…

И, что странно, это отчасти вытеснило тоску, которая истязала её, особенно после их последнего разговора с Глебом. Саша думала даже, что лучше бы он не говорил своё «люблю» — тогда бы не о чем было жалеть, тогда и она забыла бы его, наверное, скорее. Тем более после того случая Глеб больше ни звонил, ни приходил, вообще никак не давал о себе знать. И вроде бы он делал то, о чём она его и попросила, но… Порой так нестерпимо хотелось, чтобы он не послушал её, чтобы пришёл, ну хотя бы ещё один раз.

Наверное, потому что за эти минувшие три недели горечь и разочарование от его поступка всё же сгладились, а вот тоска… Тоска крепла, не давала покоя ни днём, ни ночью, отравляла каждый час, превращая жизнь в пытку.

И теперь Саша очень сомневалась, что приди Глеб снова, она смогла бы оставаться такой же непреклонной. Да что уж там — она ждала его, надеялась, просила мысленно… Втайне от матери, конечно. В разговорах с матерью они вообще эту тему тщательно избегали.

Но теперь всё изменилось, и обходить это молчанием больше нельзя.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍