И сердце пополам

= 35

Потом Саша уснула. Не сразу, сначала её потянуло на беседу, ну это как водится.

— Это плохо, да? Ну… то что мы сделали? — шептала она, уткнувшись ему в плечо.

— Нет, Саша, это хорошо, — хмыкнул Глеб.

Он лежал на спине, заложив руки за голову, и на душе у него и впрямь было хорошо. Тупая тоска, изводившая его все эти дни, наконец смолкла. Может, если смотреть в корень, оно и правда ничего хорошего, но сейчас думать о причинах и последствиях не хотелось. Хотелось просто наслаждаться моментом.

— А я, наверное, низко пала в твоих глазах? Думаешь, наверное, теперь про меня чёрт-те что? Сама пришла и…

Глеб еле смех поборол. Низко пала! Саша Фурцева! Которая и целоваться-то не умеет толком. И вообще, ну кто о таком думает? И, тем более, кто такое вслух говорит?

Он взглянул на неё насмешливо, уже и с губ готова была слететь шутка насчёт падшей женщины, но заметил в её глазах слёзы. Не ручьём, конечно, но на подходе. Шутить сразу расхотелось.

— Тебе больно было? — встревожился. — Очень?

— Нет-нет… ну, немного… в самом начале. А потом — нет, наоборот…

Надо было всё-таки как-то поаккуратнее, корил себя Глеб. Он вроде и старался, вроде…

— У меня это первый раз.

— Я догадался, — улыбнулся Глеб. Вынул одну руку из-под головы, обнял Сашу, прижал к себе.

— Если честно, я сама от себя такого не ожидала, — лопотала она сонным голосом.

А уж он-то как не ожидал!

И зря, получается, терпел. Зря с собой боролся. Потому что все десять дней, с того момента, как они расстались в её подъезде, он неотвязно думал о ней. Не хотел, всячески пытался переключиться на что угодно, но всё равно думал, вспоминал. И от этого в груди пекло. Это было странное чувство, ни на что не похожее. Какая-то смесь волнения, даже тревоги, нежности, злости, тоски.

Хотелось выкинуть эту Сашу из головы и, в то же время, хотелось увидеть её. То и дело приходила на ум непрошенная мысль: где она сейчас? Чем занята?

На портрет Тошина, который тот пристроил у себя над письменным столом, не мог смотреть без глухого раздражения. Почему-то становилось неприятно, хотя понимал, что портрет получился преотличный. Один раз даже не выдержал, высказал Тошину: «Она тебе польстила».

Но хуже всего было, когда она позвонила ему. Еле удержался, чтобы не ответить. Потом, чтобы больше такого соблазна не возникало, закинул её номер в чёрный список. И если до этого, до её звонков, он просто маялся, не находя покоя, то затем стало совсем невмоготу. Напился вон даже накануне на пару с Тошиным. Тоже зря, кстати. Потому что спьяну потянуло к ней ещё сильнее. Хорошо, Тошин припрятал куда-то телефон, а то бы он точно сорвался, позвонил среди ночи. Они даже поругались из-за этого, утром извиняться пришлось, потому что прав был Тёма: позвонить ей среди ночи после девяти дней молчания и нечленораздельно что-нибудь промычать — это идиотизм.

А главное, вот что удивительно: чем она вообще его зацепила? Ну что в ней такого? Ну да, хорошенькая, милая, хрупкая. Это как-то его сразу тронуло. С такой даже мат ввернуть — язык не поворачивается.

Но когда и как это простое «тронуло» переросло в тягостное мучительное состояние, которому и название-то подобрать сложно? Глеб терялся с определением и во что переросло — не понимал толком. Просто плохо, просто хочется увидеть, услышать, коснуться. Ну хотя бы увидеть. Или его так скрутило, потому что именно с ней нельзя? Запретный плод сладок и всё такое?

Ведь он отчётливо понимал — не стоит им видеться, потому что так всё сложилось, что ничего хорошего уже не выйдет. То, что нужно ей — он дать не может.

И если сейчас ещё можно как-то прекратить всё без особых потерь, то потом это будет во сто крат больнее. Причём, наверное, для обоих. Это он пытливому Тошину говорил до вчерашней попойки, что почти забыл Сашу, нисколько не увлёкся, не скучает и так далее, а мрачный — потому что с универом труба. Но себе-то уж можно не врать.

И тем не менее он бы справился. Да наверняка справился. Если бы она не заявилась…

Однако вот такого поворота он никак не предполагал. И что теперь делать — понятия не имел. Потому как и без того было непросто, а теперь вообще всё запуталось. Но что странно — никакого сожаления Глеб не испытывал. Наоборот, даже — настроение поднялось, впервые за последние дни. Единственное, что мешало полностью расслабиться — это Фурцева-старшая. Сейчас ему уже вовсе не казалось любопытным увидеть, как вытянется её лицо, когда она про них узнает.

Глеб скосил глаза на Сашу — та действительно спала, пригрелась у него на груди. Розовые губы чуть приоткрыты. Тонкие веки подрагивали, как будто ей снилось что-то беспокойное. Он обнял её крепче, поцеловал в макушку. Её близость будоражила неимоверно, даже мысли о её матери не подавляли желание. И что теперь делать с этим желанием? И вообще что теперь делать? Может, и впрямь наплевать на всё и просто быть с ней? Глеб и не заметил, как сам задремал. А проснулись оба уже довольно поздно.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он предложил ей сходить в душ.

— Вместе? — округлила Саша глаза, натягивая одеяло к самому подбородку.

— Не. Вместе не получится. Душ у нас, увы, раздельный.

— Но я… Я и… — залепетала Саша.

Глеб порылся в шкафу, кинул ей чистое полотенце и свою футболку.

— На тебе она вполне за платье сойдёт.

Когда шли из душевой обратно, в его комнату, столкнулись в коридоре с Милой. Та буквально впилась в Сашу взглядом, потом буркнула «привет». Глеб поморщился — ведь и часа не пройдёт, как про них с Сашей будет знать каждая собака. А с другой стороны — не плевать ли?

Он обнял её за плечи. Пусть видят.

— Ты есть хочешь? — спросил он Сашу, когда вернулись в комнату.

— А сколько сейчас времени?

— Десять почти.

Саша подскочила со стула.

— Как? Это я так долго спала? Наверное, потому что почти не спала эти дни.

«Какое совпадение», — хмыкнул про себя Глеб.

— Мне надо срочно домой! — разволновалась она. — Меня же мама потеряла! Поди уже все больницы обзвонила. А я, как назло, телефон дома оставила. Отвернись, пожалуйста. Я переоденусь.

Глеб послушно встал, отошёл к окну, отвернулся. А сам представил, как она стягивает его футболку, как суетится в поисках одежды, и тотчас его охватило волнение. А ещё вдруг осознал — ему не хочется, чтобы она сейчас уходила.

— Серьёзно? Да ещё и десяти ведь нет. Детское время.

— Ты маму мою не знаешь.

К сожалению, знаю, подумал Глеб, но вслух предложил:

— Так позвони ей с моего. И вообще, оставайся у меня сегодня. А маме скажи, что у подружки переночуешь. Ты же, как-никак, совершеннолетняя.

— У меня нет подружек.

Ни друзей, ни подруг, ни парня, весь круг общения — только одна мама? Причём не просто мама, а Фурцева. Это же свихнуться можно.

— Как так? — удивился Глеб и обернулся. Застал её полуодетой, торопливо застёгивающей пуговки на кофточке. Она смутилась, а он явственно ощутил укол подступающей тоски. Наверняка, он запросто смог бы уговорить её остаться, но хорошо ли это?

— Ну вот так, — пожала плечами Саша. — И если честно, я не люблю врать. Да и не умею. Мама меня в два счёта раскусит. Знаешь, какая она… проницательная? Наверняка знаешь, ну… если она у вас культурологию вела. Анна Борисовна Фурцева — это моя мама.

Настроение стремительно ухудшалось. А последние слова и вовсе камнем легли на сердце. Как ей теперь сказать, что он очень даже хорошо знает её мать? Ведь тогда придётся сказать и про остальное, но это невозможно. Саша такое не поймёт и, наверное, не вынесет. Особенно теперь, после всего, что было.

Саша на мгновение застыла, озадачилась:

— Глеб, — позвала его, — что-то случилось? Ты так смотришь…

А зачем, собственно, вываливать на неё всю правду? Кому от этого будет лучше? Уж точно не ей. Ну и не ему, конечно. Так что можно ограничиться и полуправдой. Глеб вздохнул.

— Ну конечно, я знаю Анну Борисовну. Кто ж у нас её не знает.

— Ты так говоришь… У вас с ней что, плохие отношения?

— Ну типа того. Не, она ни при чём. Сам виноват, прогуливал её семинары. И лекции.

— И что теперь? — озабоченно смотрела на него Саша.

— А что теперь? Ничего. Или ты тоже не любишь прогульщиков и встречаться с ними тебе воспитание не позволяет? — Глеб подошёл к ней вплотную, заглянул в глаза. Она не отступила, хоть и явно смутилась.

— Ну почему? Люблю… — прошептала она. И это можно было счесть за шутку, если бы не её взгляд, от которого у Глеба дрогнуло сердце.

— И встречаться будешь? — он обнял её за талию, притянул к себе.

— Буду, — прошептала она ему в губы, обожгла дыханием.

И от этого лёгкого прикосновения едва не сорвало голову. Повело так, что в глазах потемнело. Глеб приник к её губам, таким мягким и одуряюще нежным, смял, подчиняя, впился жадно поцелуем, и кто знает, чем бы это закончилось, но Саша вдруг отстранилась.

— Постой, — дыхание её сбилось. — Ты сейчас предлагаешь встречаться? Ты серьёзно этого хочешь?

— Хочу, — хрипло произнёс он, тяжело дыша.

— Так что же ты…? Зачем же ты сказал, что я всё напридумывала? Что между нами нет ничего и быть не может?

— Ну… Я считал, что так будет правильно. Ты хорошая очень, а я… та ещё сволочь.



— Не говори так! Ты лучше всех, — Саша смотрела в его глаза так, как, пожалуй, никто никогда не смотрел. С каким-то неприкрытым обожанием, будто на самом деле так думала. От этого было и безумно приятно, и удушающе стыдно.

— Ну как ты пойдёшь с мокрой головой? — перевёл он разговор, потому что вдруг сам неожиданно смутился. Ну какой он лучший?

— Ничего, я же в шапке.

— Да подожди ты. Давай я у девчонок возьму фен. Не хватало ещё, чтоб ты простудилась. А потом вызову тебе такси.

Саша немного поупиралась: неудобно, поздно, сама доедет, но, в конце концов, уступила. И эсэмэску матери по его настоянию отправила, мол, скоро будет. Фурцева, правда, тут же перезвонила. Допытывалась, где она, с кем, всё ли хорошо. Саша жутко стеснялась и отвечала матери скомкано: потом, все вопросы потом, скоро приедет, говорить неудобно, пока.

— Представить страшно, какой допрос меня ждёт дома, — нервно усмехнулась она.

— Ты ей про меня расскажешь? — напрягся Глеб.

— Нет, наверное, не смогу. Как про такое маме сказать? Ничего, что-нибудь по дороге придумаю.

Спустя четверть часа Глеб, усаживая Сашу в такси, напутствовал:

— Ты только не забудь позвонить, когда домой приедешь

— Хорошо, — улыбнулась Саша. — Ты только не забудь убрать меня из чёрного списка.

— Э-э, — на секунду растерялся Глеб, затем кивнул, улыбаясь: — Считай, уже.