И сердце пополам

= 3

Остаток ночи почему-то не спалось. На душе было нехорошо, смутно-тревожно, хотя, говорила себе Оксана, тревожиться по большому счёту не из-за чего. Ну, разбегутся они с Глебом, это не катастрофа, а вполне ожидаемый исход. Это с самого начала было всего лишь вопросом времени. Так чего же ей так тяжко? Ещё этот запах его, чуть терпкий, мужской, одуряющий.

До самого утра Оксана ворочалась в постели — то ей было душно, то позу искала удобную, то мёрзли ступни, то чесался нос. Дважды вставала, пила чай, во второй раз — плеснула в чай коньяк, подарок студентов. Хотелось выхлебать всю бутылку, это бы точно помогло успокоить нервы, но завтра на работу. Хорошо хоть не с самого утра, а лишь к обеду.

Около девяти утра проснулся наконец и Привольнов, Оксана уже измаялась вся.

— Так, говоришь, с Фурцевой у тебя не сложилось? — спросила она его сама, хотя ей было интересно, как заговорит об этом Глеб, как озвучит свою просьбу.

Прежде он никогда её ни о чём не просил, потому и вёл себя так — независимо, своевольно, порой даже развязно. Но Глеб молчал. То есть говорил, о чём угодно говорил, легко, непринуждённо болтал о том о сём, но только не о Фурцевой. И Оксана понимала: он не хочет просить, не хочет терять эту свою эфемерную независимость. Самолюбивым людям тяжко даётся роль просителей. Им это зачастую кажется унижением.

Ей тоже не хотелось затевать первой этот разговор. В отместку за невнимание и из вредности. Но откуда-то взялась уверенность, что иначе он больше к ней не придёт. Просто исчезнет из её жизни навсегда. А к этому она пока не была готова. И хотя это ужасно унизительно — привязывать к себе таким вот способом. Да и не привязывать, а просто удержать ещё на какое-то время, но… охота пуще неволи.

И не придёт он не потому, что сочтёт её бесполезной — расчёта в их отношениях вообще-то никогда не было, — а потому что не простит ей вот этой молчаливой попытки заставить его хоть капельку унизиться.

Потому, в очередной раз перешагнув собственную гордость, Оксана начала разговор первой. К тому же ночью её мальчик выложился по полной и заслужил конфетку.

— Да вообще труба, — помрачнел Глеб. — Она какая-то невменяемая, эта ваша Фурцева. Отчислением грозит…

— А из-за чего у вас с ней тёрки?

— Да нет никаких тёрок. Какие могут быть тёрки с преподом, ещё и с тёткой? Ну, пропускал я её пары. Она теперь в позу встала, мол, не ходил, значит, хрен тебе, а не экзамен.

— Ну да, Фурцева ужасно не любит, когда её пары прогуливают. Это для неё прямо как личное оскорбление.

— Ненормальная…

— А в деканате что говорят?

— Ну, дали срок до конца этого семестра. Так-то я в зимнюю сессию всё сдал кроме этой гребаной культурологии… ой, прости.

— Да ничего, я не Фурцева, я не отождествляю себя с предметом, который веду.

— Жалко, что у нас вела не ты. Я бы даже не прогуливал… наверное, — голос его вновь обрёл знакомую, волнующую хрипотцу.

Оксана зарумянилась, улыбнулась ему.

— А с Фурцевой ты не пробовал договориться?

— Представь себе, пробовал, — Глеб невесело усмехнулся. — И просил, и чуть ли не умолял. Эта грымза и слушать ничего не хочет. Притащился к ней с конфетами, так она меня чуть не загрызла. Ну вот на днях согласилась на пересдачу, по ходу, тупо для проформы. Так завалила, естественно, хотя я и готовился. Ну и всё, теперь упёрлась: никаких больше пересдач. Ни единого шанса. А мне без её экзамена, сама знаешь, тупо не дадут допуск к летней сессии, ну и, короче, отчислят. Я ж на бюджете. Так что эти месяцы я ещё побарахтаюсь, а там — адьёс, альма-матер, здравствуй, юность в сапогах.

— Ну, подожди, Глеб. До сессии у тебя есть ещё почти три месяца. Что-нибудь придумаем.

— Да что тут придумаешь? Ты знала, кстати, что ректор её родственник? Меня в деканате просветили. Так что с ней даже не потягаешься.

— Да я не в том смысле. Я имела в виду, что попробую сама с ней договориться. Попрошу за тебя. Вот.

— Спасибо за порыв, но что-то я сомневаюсь, что она тебя послушает.

— Почему? — вдруг обиделась Оксана. — Мы ладим с Анной Борисовной. Она меня уважает, ну, в смысле, хвалит. Помогает…

— Ну, прекрасно. Попросишь за меня — перестанет и хвалить, и помогать.

— Зря ты так. И не такая уж она и грымза, как ты говоришь. Она, конечно, строгая, жёсткая, ну и упёртая, да. У неё там какие-то свои железные принципы, но ладить с ней можно. И договориться тоже. А в неформальной обстановке — так тем более…

— В неформальной обстановке? Это как? — удивился Глеб.

— Ну, мы иногда на кафедре… остаёмся… ненадолго. Если день рождения у кого-нибудь из наших, ну или ещё какой-то повод. Выпиваем по чуть-чуть, а иногда просто чай с тортиком. Ну что ты так смотришь?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Фурцева тоже… по чуть-чуть? — недоверчиво спросил Глеб.

— Ничто человеческое ей не чуждо.

— Да уж. Пьяницы, — хмыкнул он, отчего-то повеселев.

— Я, между прочим, помочь тебе хочу.

— Извини, просто я был уверен, что Фурцева — биоробот и питается исключительно энергией студентов. Ну а серьёзно, если получится, то было бы круто, конечно. Я буду тебе страшно благодарен.

Глеб придвинулся к Оксане, перекатившись, навис над ней.

Ни к селу ни к городу подумалось: решил, что пора начать благодарить прямо сейчас?

Эта едкая мысль немного портила момент, хоть Оксана и замерла в предвкушении, чувствуя, как тело немедленно отзывается на его близость, а затем и на ласки.

Если ночью Глеб был горяч и напорист, то сейчас, утром, действовал мягко и нежно. И снова, будто откуда-то знал, что именно так ей и хотелось.

Нет, всё-таки его будет здорово не хватать, когда их пути разойдутся. В том, что это случится, сомнений, увы, не было.

Сразу после разрядки Глеб, по своему обыкновению, откатился и задремал. Ну что за противная манера? Тем более проспал почти всю ночь, не то что она.

И спит — не добудишься. Да ещё и под угрозой отчисления — вот же нервы у человека. Канаты. Стальные тросы. Или же это запредельный пофигизм — удобно, наверное. Во всяком случае, мучиться бессонницей ему не грозит.

Оксана огладила плоский упругий живот, проложила пальчиками дорогу к паху, однако её поглаживания, прикосновения и даже более смелые ласки остались без ответа. А потом и вовсе Глеб состроил во сне кислую мину, откинул руку и отвернулся от неё. Вот это уже было совсем неприятно.

Она отодвинулась. Тоскливо посмотрела в окно. Сквозь тюль и пыльное стекло, сквозь паутину голых тополиных веток просвечивали квадраты окон безликой типовой пятиэтажки. Унылая какая-то жизнь, и пейзаж унылый…

И обещанный разговор с Фурцевой тяготил. Она и правда грымза, злобная, чванливая мегера. Мнит себя выдающимся филологом и культурологом, а сама мысли Казиника за свои выдаёт. В разговорах, конечно, но всё равно смешно. И ещё это её родство с ректором… Кто он там ей? Двоюродный брат? Сват? Или кто ещё? Неважно, но ни одних посиделок на кафедре не проходит, чтобы она не бросила как бы невзначай: Миша приезжал, Миша сказал, Миша помог… Всё время подчёркивает, что наш грозный ректор, который для всех Михаил Львович, для неё — просто Миша.

К такой, конечно, на кривой козе не подъедешь, но Оксана знает, чем её подкупить. Фурцева падка на лесть, причём именно на лесть в профессиональном плане. Традиционные комплименты по поводу причёски или обновки она вообще не воспринимает, а вот похвали её как учёного — и Анна Борисовна плывёт точно растаявший пломбир.

Оксана это заметила почти сразу, она вообще наблюдательная. С тех пор, если что надо, идёт проторённой дорожкой: сначала лесть, затем просьба. И срабатывает. Ещё и Анна Борисовна к ней заметно потеплела. Так что и тут она что-нибудь наплетёт.

Оксана взяла с тумбочки телефон и тут же, встрепенувшись, воскликнула:

— О, боже! Это что, уже почти одиннадцать? Глеб! Вставай! Мне уходить пора.

Глеб наконец выплыл из сна. Медленно, даже как-то текуче поднялся с кровати, потянулся, совершенно не стесняясь наготы. Впрочем, какое тут стеснение? Таким телом можно только гордиться.

Оксана с трудом оторвала взгляд и, суетливо подхватив бельё, помчалась в ванную.

— Как поговорю с Фурцевой, позвоню тебе или напишу, — пообещала Оксана перед тем, как они простились на троллейбусной остановке. Она спешила в университет, а он… он, как всегда, никуда не торопился.

