Каина

Глава 16

Вертолет поднимался, и Каталина смотрела, как уменьшаются домики и какой необозримой становится могучая загадочная сельва. Множество мыслей вихрем проносилось у нее в голове. Мир, в котором ее воспитывали, был миром правил. Если ты подчиняешься им, то тебе обеспечены кров, хлеб и безопасность. Она подчинялась правилам и достигла успеха: за послушание ее наградили хорошей работой, комфортабельной квартирой, уважением окружающих людей... Но родилась-то она в сельве. А в сельве все оказалось по-другому. Здесь отстаивали свою жизнь, и каждый нажил свои правила. Здесь в первую очередь значим был ты сам. Каталина немало узнала о самой себе, попав в сельву. О себе и о людях. Она только начала учиться, но испугалась, что она, всегда бывшая в числе лучших учениц, здесь окажется не на высоте, что не справится с теми задачками, которые здесь задает ей жизнь, испугалась, что окажется в проигрыше. Сейчас Каталина отчетливо видела, что совершает бегство и главным ее советчиком был страх. Прожитая жизнь научила ее уважать себя, а трусость никогда не относилась к достоинствам...

Вспомнился ей и доктор Фернандо, он предложил ей работу, увлекательную, хотя, возможно, обреченную на неуспех, — он просил помочь привнести в сельву цивилизацию... А еще... Неужели она больше не увидит Рикардо? Он измучил ее. Она не понимала, чего он от нее хочет. Она чувствовала свою зависимость от него и ненавидела за то, что он никак не желал произнести: я люблю, ты нужна мне, Каталина Миранда! Каталина не знала и сейчас, любит она этого человека или ненавидит. Но знала другое — она не может жить без этого человека! Не может и не хочет!

Каталина тронула плечо капитана Энрике.

— Мы летим обратно, капитан, и вы высаживаете меня, — сказала она.

— Это невозможно, — начал было возражать капитан. — Пуэрто - Аякучо...

— Возможно! — возразила Каталина. — В сельве возможно все!

И капитан Энрике Вермудес послушался эту красивую женщину, в ее голосе звучала такая торжествующая, счастливая убежденность, что он покорился ей. Ему вообще было трудно отказать красивой женщине...

Будто пустыня окружала Дагоберто после отъезда Каталины. И в этой пустыне единственным живым существом была Паучи. Она была совсем небезразлична Дагоберто. Его трогала ее безоглядная преданность, соблазняли красота и молодость. Но сам Дагоберто был уже далеко не молод, и житейская мудрость, усталость и опыт уравновешивали порывистость сердца. Он и сам не знал, кем станет для него хорошенькая мулаточка — любимой собачкой, младшей дочкой или возлюбленной. Одно можно было сказать твердо, что с отъездом Каталины значимость Паучи для Дагоберто возросла. Об этом он и сказал ей:

— Теперь, когда моя дочь уехала, у меня осталась только ты, и я прошу тебя быть со мной искренней и честной. Скажи, что случилось с тобой в лесу? Почему ты вернулась избитая и вся в грязи? Кто был этот мужчина? Я знаю, там был мужчина.

Но Паучи стояла на своем, со слезами на глазах, прижимаясь головкой к груди Дагоберто, она твердила, что сама упала в грязь. И он, гладя ее пышные волосы, прижимая к себе, сказал:

— Ну ладно, ладно. Только помни, ты — мой единственный друг, Паучи.

— Неправда, — всхлипывая, отозвалась Паучи. — а сеньора Мирейя?

Мирейя, узнав, что падре остался, была потрясена до глубины души. Она не сомневалась, что произошло это только из-за нее. Но не знала, хорошо это или дурно. Если он остался потому; что она поцеловала его, то, выходит, она его соблазнила, а это большой грех. А может быть, он просто пожалел ее и остался, чтобы спасти и, позаботившись о ее несчастной душе, избавить от одиночества?..

Мирейя была в смятении, но твердо знала одно — лучше человека, чем падре, она не встречала никогда в жизни. И она сказала об этом падре Гамбоа, как только увидела его.

— А что бы ты сделала, Мирейя, если бы я сказал тебе, что я преступник?

— Сочла бы, что у вас богатое воображение, падре, — с улыбкой отвечала Мирейя.

— Ты самая добрая в мире женщина, никакое золото, никакие драгоценности не стоят тебя.

— Вы остались из-за меня, падре? Из-за моих слов и из-за того, что я сделала?

Скажите, падре, вы хотите спасти меня или наказать?

— Я не спасаю и не наказываю, я остался, потому что так распорядилась жизнь, — смиренно отвечал падре Гамбоа.

Жизнь распорядилась, теперь Галавису приходилось распоряжаться своей жизнью. И он принял решение. Он уже не хотел, чтобы его разоблачили. Он решил сделать все, чтобы этого не случилось. Ему нужно было уничтожить компрометирующие его бумаги.

Оставшись один в бильярдной, он достал из кармана листок с фотографией и поджег его. Но как только он принялся за дело, появился его злой гений — Дагоберто, в своей неизменной шляпе, с усиками полоской и сардонической улыбкой.

— Кажется, что-то горит, падре?

— Да, — согласился падре, он держал фотографию за спиной, она жгла ему руки, и он, скомкав, бросил ее в угол.

Дагоберто поднял и расправил листок, прочитал и пристально посмотрел на замершего падре.

— Крус Хесус Галавис, — раздельно произнес Дагоберто, — совершивший побег из тюрьмы в Боливаре. Что же ты натворил, Галавис? Украл? Или убил? А здесь ты служишь мессы и бедные люди тебе доверяют? Ты большой хитрец, парень. Но меня тебе не удалось обвести вокруг пальца. Мне и фотографии было не нужно, чтобы понять: тут что-то не так! Уж больно хорошо ты играешь в бильярд, слишком сведущ в приготовлении самогонки и ловок в обольщении женщин. Одно твое старание устроиться поближе к Мирейе...

— Не приплетай сюда Мирейю, Дагоберто!

— А разве не она обманута больше всех? Ты обманываешь ее своей лживой дружбой, добрыми советами и помощью. Что она почувствует, узнав, что ты разыграл с ней фарс? Тебе не жаль ее — преданную тебе душу? Любимую прихожанку?»

— Это ты собираешься доказать ей, что я разыгрываю фарс? Ты собираешься все рассказать Мирейе и всем остальным?

— Не знаю. Одному только Богу известно, как сказал бы настоящий священник! — с этими словами Дагоберто поднес зажигалку к фотографии, сжег ее и покинул Галависа, оставив его в немалом смятении.

После того что он узнал, Дагоберто просто не мог не навестить Мирейю. Ему было жаль ее, он был к ней привязан. Он не собирался наносить ей удар, наоборот, ему хотелось хоть как-то оградить ее от того, что рано или поздно неминуемо на нее обрушится...

Он постучал к Мирейе.

— Падре? — послышался ее радостно-взволнованный голос, и Дагоберто усмехнулся с печальной иронией.

— Нет, это я, — ответил он, входя.

— У тебя какое-то дело? — спросила Мирейя холодно.

— Да нет, просто пришел поболтать. Хотел рассказать тебе одну сказку о доверчивой женщине-мечтательнице, которая верила всему, что ей говорят, потому что не видела вокруг ничего, кроме своей мечты. Знаешь, у этой сказки грустный конец — эта женщина узнала, что в ее мужчине-мечте нет ни капли правды, он — обманщик, и она горько плакала...

— Что ты хочешь этим сказать? — враждебно спросила Мирейя.

— Подумай сама. Ты умная женщина. Подумай сама, нужно ли обхаживать каждого незнакомца, первого попавшегося священника...

— Ты всегда был эгоистом, Дагоберто, но никогда не опускался до низостей. Не делай этого и сейчас. Уважай и меня, и падре, — исполненная собственного достоинства, Мирейя гневно смотрела на Дагоберто.

— Хорошо, хорошо, — вздохнул он, — но ты все-таки подумай, сказки зря не рассказываются.

Затем Дагоберто заглянул в бар, и там его встретили громкими криками.

— За тебя, Дагоберто! За тебя! — все присутствующие подняли рюмки.

— С чего это вдруг? — недоуменно поинтересовался Дагоберто.

— Мы рады, что Каталина вернулась, и пьем за тебя! — был ответ.

Вот это новость! Узнав, что Каталина заставила вернуться вертолет, что она вновь

в Сан-Игнасио, Дагоберто почувствовал себя счастливейшим человеком на земле. Он никому не признавался в том, что дочь для него была самым дорогим существом на свете.

— Я устрою настоящий праздник в ее честь! — пообещал всем Дагоберто и заторопился домой.

Но Каталина не пошла домой, она отправилась на вырубку. Напрасно она стала бы обманывать себя, что влечет ее туда профессиональный интерес, что, как инженер, она хочет выяснить объем предстоящих работ, что как можно скорее хочет включиться в дело. Она себя и не обманывала, — она хотела увидеть Рикардо. И увидела. Он сражался в поте лица с буйной растительностью, что заполонила все вокруг.

Увидев Каталину, даже невозмутимый Рикардо не мог скрыть своего изумления:

— Неужели не видение? Неужели Каталина Миранда собственной персоной? Что случилось? Ты все-таки осталась? Знаешь, ты и вправду очень странная...

Каталина, которая так стремилась к Рикардо, которая едва ли не бежала бегом, увидев его, вспомнила, как они простились, как он оскорбил ее, и тут же стала привычно неприступной Каталиной. Не отвечая на вопросы Рикардо, она небрежно спросила:

— Ты что, в самом деле будешь заниматься, полосой?

— Полоса — слишком громко сказано! Я буду заниматься вырубкой деревьев. А почему тебя это интересует?

— Потому что я буду работать с Фернандо и отвечать за подготовку посадочной полосы. Я буду твоим начальником. Если тебя это не устраивает, можешь отказаться сразу, — Каталина говорила со все возрастающим высокомерием.

— Значит, ты осталась, чтобы мной командовать? — в голосе Рикардо звучала явная издевка, в ответ на нее Каталина холодно отчеканила:

— Я осталась потому, что хочу работать, и потому, что хочу приручить сельву.

Осталась из-за себя и не из-за кого больше!

Отчеканила, повернулась и пошла.

— До завтра, — сказал ей Рикардо вслед.

Недолгим оказалось счастье Маниньи. Хотя Пугало и помогла ей отыскать место, где и Манинья почувствовала присутствие золота, которого так жаждала ее душа, но ненавистная соперница снова была рядом. И ее присутствие лишало Манинью покоя.

Такупай видел, как помрачнела его сеньора, и не мог не встревожиться, понимая, что угрожает Каталине. Но что он мог поделать? Только внимательно следить за своей госпожой, следуя за ней неотступно...

Манинья уже отправила своих людей добывать золото. Они устроили лагерь на берегу реки, и сама она частенько туда наведывалась. Возвращаясь из лагеря, она вышла на вырубку и увидела всех, кого хотела и кого не хотела увидеть: Фернандо, Каталина и Рикардо стояли рядом и что-то обсуждали. Она смотрела на них с холма, и сердце ее было исполнено ненависти. Появление Маниньи для этой троицы было не слишком приятной неожиданностью.

Благодушнее всех был настроен Фернандо. Поздоровавшись, он спросил:

— Позвольте узнать, что вы делаете в этих местах?

— О том же могу и я вас спросить, — ответила Манинья, поглядывая на Каталину и Рикардо.

— Пытаемся восстановить старую посадочную полосу, — сказал Фернандо. — Видите, Рикардо освобождает ее от зарослей.

— Да, конечно. А что здесь делает сеньорита? — поинтересовалась Манинья.

— Сеньорита наблюдает за ходом работ. По профессии она инженер-строитель.

— Вот как? Замечательно, — Манинья усмехнулась.

— Что ты ищешь, Манинья? — спросил Рикардо, улыбка Маниньи всегда его настораживала.

— Ничего, — ответила она. — Штат моих помощников укомплектован. А если я вам понадоблюсь, то я всегда рядом, доктор. До встречи!

Манинья ушла, и Каталина невольно посмотрела ей вслед, она терпеть не могла эту коварную и непонятную женщину, явно неравнодушную к Рикардо.

В поселке тем временем поднялась суматоха: по реке плыла лодка — похоже, гвардейцы. Партизан Хосе Росарио конечно же не сидел ни в какой камере. Его и сторожить-то не имело смысла: поселок Сан-Игнасио и без решеток был сродни

тюрьме. Хосе Росарио расхаживал по деревне в цветастой рубахе, подаренной ему Лолой, и от нечего делать учил мальчуганов Инграсии грамоте.

Услыхав, что по реке плывут гвардейцы, он тут же встрепенулся:

— Оружие? Где мое оружие?

— Какое оружие? Ты с ума сошел, Росарито? — окоротила его Лола.

— Я не сдамся, я предпочитаю...

— Мы спрятали тебя в прошлый раз, спрячем и в этот, — заявила Лола. — Ты отсидишься в моем прицепе. Идем-ка быстрее.

В грузовике с прицепом Лола устроила себе очень славное жилище и немало им гордилась.

Тибисай строго-настрого приказала молчать мальчишкам-несмышленышам.

— А иначе!.. — пригрозила она.

— Не научимся читать, — подхватили они.

— Вот именно! — согласилась Тибисай.

При известии о гвардейцах у Галависа душа ушла в пятки. Тем более что он прекрасно помнил, с каким мрачным выражением лица Дагоберто советовал ему во всем признаться Мирейе.

— Она мне небезразлична, — прибавил Дагоберто.

Галавис пытался это сделать. Он начинал разговор, и не раз, но Мирейя, видя, как он взволнован и как трудно ему говорить, всегда находила деликатный предлог, чтобы отложить разговор на более благоприятное время.

И теперь Галавис не знал, чего ему ждать от гвардейцев, чего — от Дагоберто. С Дагоберто на всякий случай он решил договориться заранее и поспешил к нему.

— Я все решил, — начал он с порога, — я сам сдамся гвардейцам. А ты не торопись, не говори обо мне ни Мирейе, ни лейтенанту. А то мне это может не понравиться.

— Ты мне угрожаешь, Галавис? — угрюмо спросил Дагоберто, не поднимаясь с кресла.

— Понимай как хочешь. Ты же знаешь, я способен на все. Но я соглашаюсь, я вернусь в тюрьму. Но я хочу вернуться туда сам. Понимаешь, сам?

— Ради Бога, — пожал плечами Дагоберто. — Я никогда не любил стукачей...

Из лодки на берег высадился лейтенант Эррера и его солдаты.

Пройдя по пустому селению и войдя в бар, лейтенант поинтересовался:

— Почему это нас никто не встречает?

— Мы вас встречаем, — ответила Тибисай.

— И я, Дейзи, пришла сказать вам доброе утро, — на кокетливую улыбку Дейзи лейтенант не замедлил ответить улыбкой.

— Приготовьте мне позавтракать, а я пока навещу сержанта Гарсию, кто знает, какие он приготовил тут сюрпризы, может, опять прячет партизана?

— Да что вы! Как можно! — в один голос возразили женщины.

Сержант Гарсия, усадив лейтенанта за свой стол, отрапортовал:

— Докладываю, у нас никаких новостей нет! Единственное происшествие — кража драгоценностей Мирейи, но их уже вернули хозяйке.

— А раненый партизан? Что о нем известно? — партизан все никак не выходил у лейтенанта из головы.

— Ничего, — не моргнув глазом ответил Гарсия. — Сюда никто не приходил и отсюда никто не уходил, лейтенант. Это же Сан-Игнасио!

Дагоберто и Гаэтано подошли поздороваться с лейтенантом.

— Добро пожаловать в новый Сан-Игнасио! — провозгласил Гаэтано.

— Что значит новый Сан-Игнасио? — полюбопытствовал лейтенант. — Сержант утверждает, что у вас все по-старому.

— Пока да, но скоро доктор Фернандо осуществит свой проект и Сан-Игнасио станет настоящим курортным городом! К нам хлынет цивилизация!..

— Уже хлынула, — сардонически произнес Дагоберто, — у нас появился вор и священник...

Падре Гамбоа наконец-то улучил момент, чтобы начать свою исповедь перед Мирейей, момент как нельзя более удачный — она считала грязное белье. Видя, как настоятельно нуждается падре в беседе с ней, Мирейя поручила белье Тибисай и пошла за священником. Они сели под навесом среди цветов, и падре, очень взволнованный, начал:

— Дело в том, Мирейя... Долгое время я носил это в себе... Я хочу сказать... я хочу признаться...

Мирейя слушала его со все возрастающим волнением, она хотела услышать признание падре и страшилась его, как самого страшного греха.

— Так вот, Мирейя, в действительности я никакой не...

Но тут, на счастье или несчастье Мирейи, подбежала запыхавшаяся Инграсия.

— Простите, что помешала, падре, но мне нужно, мне просто необходимо исповедаться. Я хочу снять с себя этот тяжкий груз. Помогите мне, падре.

— Это ваш долг, падре, — поддержала Инграсию Мирейя, — у нас будет время закончить нашу беседу.

Падре повел Инграсию к себе в комнату.

Внизу послышался шум: лейтенант Эррера, сержант Гарсия и сеньор Дагоберто пришли завтракать.

— А где наш священник, Дейзи? — осведомился Дагоберто.

— Он исповедует. Дагоберто только хмыкнул.

— А как ваша дочь, сеньор Дагоберто? — спросил лейтенант. — Она у вас такая красавица!

— У моей дочери все идет прекрасно, — отвечал Дагоберто. — Для нее в Сан-Игнасио нашлась интересная работа, она работает вместе с доктором Фернандо.

Каталина сидела за столиком у окна и делала предварительные подсчеты. Без техники, конечно, не обойтись. Но пока, пока... У Каталины возникли уже кое-какие идеи, и она прикидывала, можно ли будет их осуществить.

— Сеньорита, вас спрашивают, — в комнату заглянула Паучи.

Каталина отправилась в гостиную и увидела, что посреди комнаты у столика стоит Манинья, держа в руке округлую коричневую бутылку.

— Что тебе надо? — резко спросила Каталина.

— Ищу тебя, — ответила Манинья.

— Мне не о чем говорить с тобой, и тебе нечего делать в моем доме!

Каталина чувствовала, что от этой женщины исходит только зло. Она не желала иметь с ней ничего общего.

— Хватит войны, женщина! Я пришла с миром, — Манинья говорила и держала себя как хозяйка.

Паучи испуганно наблюдала за ней, стоя чуть позади Каталины.

— Принеси нам стаканы, девочка, — обратилась Манинья к Паучи. — Я пришла заключить мировую.

— Уходи из моего дома, Манинья! — Выражение лица Каталины яснее ясного говорило, что ни на какую мировую она не пойдет.

Паучи принесла и поставила на столик высокие узкие стаканы. Манинья разлила в них вино. Она как будто не слышала слов Каталины.

— Я узнала, что ты решила остаться, и сказала себе: Манинья, городская женщина решила пустить корни в твоей земле, ты должна научиться жить с ней в одном поселке. Мне не нравится ненависть, я решила подружиться с тобой.

Манинья, улыбаясь, протянула стакан Каталине, но та не взяла его. Паучи испуганно поглядывала то на Каталину, то на Манинью.

— Я хочу выпить с тобой, — сказала Манинья. — Выпить за тебя.

Каталина по-прежнему не брала протянутого стакана.

— Не хочешь? Думаешь, я принесла яд? — Манинья отпила из своего стакана. — Видишь, нет никакого яда, — сказала она с улыбкой. — Я принесла хороший александрино для хороших людей. Или ты нехороший человек, Миранда?

— Еще раз повторяю, уходи из моего дома, Манинья! — Каталина решительно стояла на своем, она не желала иметь дело с этой женщиной, на это у нее были свои причины.

— Значит, ты не принимаешь мир Маниньи? — Манинья внимательно смотрела на Каталину. — Чего же ты хочешь? Стать моим врагом? Плохо, плохо, Миранда! Я считала тебя умной женщиной. Тебе стоило бы выпить. Александрино помогает жить в сельве, он очищает сердца от злопамятства. Подумай, Миранда, подумай...

Только когда за Маниньей закрылась дверь, Каталина перевела дух. Она не жалела, что нажила в Манинье врага, она чувствовала, что и на этот раз Манинья приходила к ней как враг.

Вернувшись домой и узнав от Паучи, что их навещала Манинья, Дагоберто изменился в лице.

— Она хотела помириться, — успокоила его Паучи. — Она принесла с собой вино.

— Каталина пила? — опасливо спросил Дагоберто, нюхая жидкость в стакане.

— Нет, не пила, — ответила Паучи. — Пила сама Манинья. Она очень плохая женщина.

По лицу Дагоберто разлилась блаженная улыбка.

— Александрино, черт возьми! Самый изысканный напиток на земле. Раз Манинья выпила, значит, и мне он не причинит вреда. За здоровье Каталины! — и Дагоберто выпил стакан до дна.