Каина

Глава 17

Инграсия рассказала падре про все свои беды. Она покаялась в том, что очень обрадовалась подарку, что даже отнесла сержанту пирожков, желая как следует отблагодарить его. Повинилась в том, что стала причиной ненависти между двумя достойными людьми. Призналась, как горевала из-за разбитого Абелем миксера. Сказала, что запретила сеньору сержанту оказывать ей какие бы то ни было знаки внимания, но, наверное, говорила очень уж резко, и, наверное, это грех, потому что сержант Гарсия — хороший человек, только немного назойливый...

Падре Гамбоа слушал ее очень рассеянно, он был занят своими бедами и охотно отпустил Инграсий все ее грехи. Однако Инграсию очень удивила сама процедура отпущения: падре похлопал ее по плечу и сказал:

— Все в порядке, Инграсия. Все в порядке.

— А как же отпущение? — изумленно спросила она.

— Какое отпущение? — поинтересовался падре. — Я тебе все отпустил.

— Ну а покаяние, молитва? — опять спросила Инграсия.

— Я уже помолился, — бодро ответил падре и поспешно вышел за дверь.

Инграсия удивленно посмотрела ему вслед, а потом от всего сердца перекрестилась: на душе у нее стало гораздо легче. Чего нельзя было сказать о падре Гамбоа, который тоже собирался продолжить свою исповедь перед Мирейей. Он ведь знал: Дагоберто ни за что не оставит его в покое.

Паучи отправилась мыться в душ. Щелястая кабинка с синей занавеской стояла в углу деревенской площади, радуя всех любителей чистоты. Дагоберто, у которого заболела голова, решил немного прогуляться. Паучи ушла успокоенная, похоже, ее хозяин не причинил себе вреда, выпив вино, принесенное колдуньей. Паучи никогда бы не отважилась что-то взять из рук Маниньи, она смертельно боялась страшную колдунью.

Дагоберто — ему было как-то не по себе — вышел на улицу и вдруг услышал отчаянные крики. В том, что это голос Паучи, у него не было никаких сомнений. Он бросился на крик и увидел спину Гараньона, который облапал девушку и зажимая ей рот, пытался вытащить из душа. Паучи отчаянно сопротивлялась.

— Оставь ее! — рявнул разъяренный Дагоберто. — Ты мне заплатишь за это безобразие!

Гараньон не собирался цацкаться с этим старикашкой, он давно обещал Паучи, что пришибет его. И готов был слово свое сдержать.

— Осторожнее, сеньор! — закричала Дагоберто Паучи и увидела вдруг, что он повалился на землю как мертвый.

Тибисай, что кормила неподалеку кур, подбежала к лежащему Дагоберто.

— Что с ним? — кричала она. — Что ты сделал ему, Гараньон?

— Да я его и пальцем не тронул, — отвечал Гараньон с искренним недоумением, потому что говорил правду.

Паучи горько плакала. Прибежали Каталина с Мирейей, обе страшно перепугались, увидев бледного неподвижного Дагоберто. Каталина послала Паучи срочно искать Рикардо.

— Папа! Папочка! — рыдала Каталина, сидя возле отца на земле. — Только не, умирай! Только не умирай!

Слава Богу, Рикардо не заставил себя ждать. Он приложил ухо к груди Дагоберто, долго слушал и наконец сказал:

— Сердце не остановилось. И все вокруг перекрестились.

— Сердцебиение очень слабое, но есть.

— Его нужно перенести в дом, правда, Рикардо? — спросила Каталина, слезы ручьем текли у нее по щекам.

— Сейчас мы перенесем его к Мирейе, — распорядился подоспевший Гарсия, который очень любил, чтобы во всем был порядок.

Лейтенант Эррера, Рикардо, Гаэтано и Гарсия подняли Дагоберто, отнесли в дом Мирейи и уложили на кровать.

Видно, Дагоберто стало легче, он приоткрыл глаза и увидел плачущую у изголовья Каталину.

— Не плачь, детка, — сказал он ласково, — я не оставлю тебя одну...

Тибисай, не теряя времени, побежала к Манинье. Такупай не хотел пускать ее, и тогда она сказала ему:

— Скажи своей госпоже, что Дагоберто Миранда умирает.

При имени Миранды Такупай насторожился, он пошел и сообщил Манинье нерадостную новость, и она вышла к Тибисай.

Тибисай смотрела на нее, умоляюще сложив руки.

— Я пришла к тебе просить о милосердии, — проговорила она, — ты владеешь даром, помоги старику, он задыхается, ему не хватает воздуха.

Манинья гневно смотрела на Тибисай, было видно, что слова Тибисай не растрогали ее сердца.

— Госпожа, разве ты не пойдешь помочь ему? — спросил Такупай.

— Кто такая Манинья, чтобы раздавать воздух задыхающимся? Нет, Такупай, я никуда не пойду.

И ты, старуха, уходи из моего дома, — сказала она Тибисай.

Недаром Тибисай так не любила Манинью, недаром не доверяла ей!..

Такупай видел, что Манинья полна ярости.

— Все, что ты готовила дочери, обрушилось на отца, — сказал он печально.

— Почему мне так не везет с ней, почему?! — бушевала Манинья. — Но ты увидишь, Такупай, я ее одолею.

Такупай только грустно понурился. Что он мог поделать со своей госпожой?

— Что с моим отцом, Рикардо? Что с ним? — добивалась Каталина.

— Не знаю. Точный диагноз я поставить не могу. Ему непременно нужна медицинская помощь. Нужно как можно скорее отвезти его к врачу, — ответил он после того, как послушал Дагоберто фонендоскопом, принесенным Эррерой.

— Моя лодка к вашим услугам, — вступил в разговор лейтенант Эррера, он стоял возле постели, ожидая результата прослушивания. — Мы можем отвезти его в Сан-Карлос.

— Я тоже поеду с вами, — вскинулась Каталина.

— Сожалею, сеньорита, но у нас в лодке слишком мало места, — огорченно ответил Эррера.

— Но я же не могу оставить папу одного! — настаивала Каталина.

— Почему? — слабым голосом, но всячески стараясь приободриться, спросил Дагоберто. — Лучше оставайся здесь и занимайся моими делами. Я о себе позабочусь. Обещаю тебе, дочка.

Действовать нужно было быстро. Каждая минута была дорога в этой опасной ситуации. Мужчины соорудили что-то вроде носилок и бережно понесли Дагоберто в лодку. Лейтенант Эррера отдал своим подчиненным приказ приготовиться к отъезду.

— Сердце дало первую осечку, но меня еще рано списывать со счетов, — говорил Дагоберто Каталине. — Все дела я оставляю на тебя. Мирейя тебе поможет. — Целуя дочь на прощание, он вложил ей в ладонь ключ, достав его из нагрудного кармана.

— У тебя, детка, добра не так-то много, но ты должна знать, сколько его у тебя есть, — он хотел сказать еще что-то, но вдруг закрыл глаза и замолчал.

Каталина плакала.

Набравшись сил, Дагоберто обратился к Рикардо.

— Кто бы мог подумать, что ты станешь моим врачом? — он даже попробовал усмехнуться, но у него это не слишком-то получилось.

— Я не врач, я твой друг, — очень серьезно сказал Рикардо.

Это и в самом деле было так, у них была настоящая мужская дружба.

— Это хорошо, — так же серьезно ответил Дагоберто, — потому что сейчас мне очень нужен надежный друг.

— Ты можешь рассчитывать на меня, — пообещал Рикардо.

— Возвращайся быстрее, Дагоберто, — Мирейя подбежала проститься. — Здесь все тебя любят.

«Неужели Бог помогает тебе, мошенник?» — невольно подумал Дагоберто, глядя на Галависа, который тоже стоял возле носилок, а Мирейе сказал:

— Я знаю, что любят. И ты береги себя. Ты мне нужна, Мирейя!..

Дагоберто осторожно перенесли в лодку. Похоже, он опять потерял сознание.

Лейтенант постарался, чтобы мотор завели как можно тише и без рывков.

— Я сделаю все, что смогу, Леон, — сказал на прощание лейтенант, и лодка двинулась вверх по реке.

Каталина направилась к дому, который без отца стал пустым и неуютным.

Паучи кинулась к ней навстречу. Она собиралась уходить — зачем Каталине служанка? Но хотела сказать на прощание, что очень любит сеньора Дагоберто, что он не заслуживает в жизни ничего плохого.

— Не уходи, Паучи, — удержала ее Каталина, — оставайся со мной и помогай мне. Я уверена, папа будет доволен.

Фернандо, проводив Каталину до дома, стал прощаться.

— До завтра, Каталина. Отдохни и знай, что я всегда в твоем распоряжении, — сказал он, целуя ей руку.

— Спасибо, Фернандо, — слабо улыбнулась Каталина. — Знаешь, меня очень интересует, от чего этот ключ.

Несмотря на усталость и на все волнения трудного, несчастливого дня, Каталину очень занимала загадка ключа. Вероятно, этим ключом было закрыто что-то очень важное. Иначе отец не оставил бы его ей. Она даже нашла в себе силы отправиться в сопровождении Фернандо в магазин, чтобы там поискать сундук или кладовку, которую отпер бы этот ключ. В лавке было темно. Переносной фонарь едва освещал кусочек прилавка. Каталина поискала замок, к которому подошел бы ключ. Ключ никуда не подходил, и она со вздохом отложила поиски на завтра. В лавку заглянул Антонио, он был зверски голоден и звал Каталину с Фернандо в бар перекусить.

Каталина отказалась: день сегодня был невыносимо долог, она хотела только одного — лечь спать...

Вернувшись домой, Рикардо Каталину не застал. Он переселился в дом Дагоберто в день отъезда Каталины. Дагоберто был рад, что в опустевшем доме будет жить кто-то еще. Но вот Каталина вернулась, а Дагоберто покинул так долго служивший ему кров. Надолго или навсегда? Рикардо не мог сказать. Его подозрения нуждались в проверке и подтверждении.

Рикардо попросил Паучи рассказать, что было до того, как Дагоберто упал на землю. Паучи принялась рассказывать про нападение Гараньона, но он прервал ее:

— До этого, Паучи, до этого. Может, ты заметила в нем что-то странное? Может, он съел что-то или выпил.

— Ничего не ел. А пил только вино, которое принесла колдунья Манинья.

Так Рикардо узнал, что в дом приходила Манинья, что она хотела помириться с Каталиной и принесла вино, которое выпил Дагоберто.

Рикардо тут же взял стакан, понюхал его, осмотрел и оставленную бутылку с остатками угощения Маниньи. В дверях он столкнулся с Мирейей, она слышала все, что рассказала Паучи.

— Так, значит, это Манинья? — охнула она.

— Только никому ни слова, Мирейя, — попросил Рикардо. — Я сам займусь этим.

Никому ни единого слова.

И он вспомнил, как Манинья говорила с ним на вырубке, как пила из его фляги воду, а потом, предостерегая от неразумных поступков в дальнейшем, бросила нож, и он вонзился в дерево в одном сантиметре от его лица. Тогда он похвалил ее мастерское владение ножом...

Но Манинья владела мастерски не только ножом, колдун Памони обучил Манинью многим тайнам и искусству колдовать. Она понимала язык птиц, разбиралась в хитростях реки, знала тайну ягуаров и заклинание луны. Так говорила сама Манинья. И еще она умела слушать дыхание дьявола.

Весь этот день Манинья, к ужасу Такупая, колдовала. Она не могла понять, почему не может одолеть самонадеянную строптивую девчонку. Что за силы хранят ее?

И наконец, показала индейцу небольшой белый сосуд — была ли это высушенная тыква, или сосуд был глиняный, Такупай не стал разбираться, он запомнил одно: сюда его госпожа собралась запереть душу Каталины Миранды! Страшно стало Такупаю, и он попытался предостеречь свою госпожу.

— Кто отдает душу дьяволу, — сказал он, — тот умирает.

— Манинья будет жить всегда, — засмеялась Манинья.

И Такупай понял: Манинье удалось ее колдовство. Сегодня она похитит душу Каталины Миранды...

Каталина поднималась на крыльцо, когда из темноты, будто привидение, возник Такупай.

— Такупай беспокоится за вашу жизнь, выслушайте Такупая, сеньорита, — сказал он.

Каталина, хотя индеец и спас ее от партизан, недолюбливала преданного слугу своего недруга Маниньи. Ей неприятно было его присутствие, а уж тем более разговор с ним на ночь глядя.

— Оставьте меня в покое, — попросила она, — я ничего не хочу слушать, — и приготовилась закрыть дверь.

Но Такупай смотрел на нее с такой мольбой, что она все-таки решила его выслушать.

— Такупай всегда спасает вашу жизнь, — взволнованно говорил индеец. — Этой ночью вам грозит смерть. Не спите этой ночью, сеньорита! Не позволяйте сну одолеть вас, и тогда останетесь в живых. В живых! — повторил Такупай и исчез.

Нет, недаром Каталина не хотела говорить с ним на ночь глядя. Такого наслушаешься, что и вправду не заснешь! Но кажется, этой ночью бессонница ей не грозит: она так переволновалась, так устала, что засыпала прямо на ходу...

Едва дойдя до кровати, Каталина будто провалилась.

Пока Такупай предупреждал Каталину, которая ему не поверила, лодочник разыскивал Манинью. Мисаэль удивился, увидев у них в лагере в сельве Леона.

— Что ты тут делаешь? — спросил он. — Сельва ночью нагоняет страх.

— Твоя госпожа тоже, — с мрачной усмешкой ответил Рикардо. — Где она?

— Ее нет, — ответил Мисаэль. — Ты можешь поговорить со мной, потому что и Такупая нет.

— Я зайду попозже, — пообещал Рикардо и двинулся от костра во тьму.

Удар сзади повалил его на землю. Он попытался встать, на него обрушился еще один удар. Рикардо рассмотрел Гараньона. Гараньон так и не ушел от Маниньи и, похоже, стал еще злее. Он ненавидел лодочника за все — и за то, что тот свободен, и за то, что нравится Манинье, и за то, что презирает разбой, и за то, что не гнушается черной работой. Рикардо умел драться, но в этот раз ему здорово досталось, Гараньон едва не убил его. Неизвестно, чем бы кончилось дело, если бы не подоспел Мисаэль. Он смог образумить бешеного Гараньона только тем, что сеньора Манинья будет страшна в гневе.

— Этот парень нужен сеньоре живой! Мало у тебя было с ней неприятностей? А ну убирайся отсюда, Гараньон! — кричал Мисаэль, целясь в Гараньона, и тот, злобно ворча на Рикардо: «Ты получил свое, собака!», отпустил свою жертву.

Сколько Рикардо пролежал в сельве, он и сам не знал. Очнулся он, почувствовав какое-то прикосновение: поддерживая его голову, Пугало подносила к его губам кокосовую скорлупу. Только после ее снадобья Рикардо смог подняться. Ночь, похоже, предстояла нелегкая...

Лола решила этой ночью повеселиться. Должны же они были отпраздновать отъезд гвардейцев и свободу Росарито! У Лолы был еще один тайный расчет: она хотела напоить Росарито и посмотреть, что из этого выйдет: может, он станет повеселее и посмелее? Она никак не могла понять, что такое с этим Росарито? Он ей нравился, очень нравился, а Хосе Росарио на нее — ноль внимания. Лола к такому обращению не привыкла. Она к нему и так, и этак, а он насупится и в сторону смотрит. Что он, мальчишек любит, что ли? Вот гадость-то! И обидно тоже. Лолу просто перекашивало при одной только мысли об этом. Но, поглядев на Хосе Росарио, она сама не поверила своим подозрениям: не может такой красавец парень не любить женщин. Нужно только подзавести его как следует. Этим Лола и собиралась заняться.

С величайшим чувством облегчения улегся в эту ночь в постель падре Гамбоа. У него больше не было никаких оснований вспоминать о преступнике Галависе: все его недруги уехали, он был в полной безопасности. И когда Мирейя перед сном пыталась продолжить с ним дневной разговор, он ответил ей с широчайшей улыбкой:

— Ничего особенного я не хотел тебе сказать, дочь моя! Ровным счетом ничего!

И у Мирейи осталось двойственное чувство: она была и рада молчанию падре, и в то же время ей хотелось узнать, что же он не досказал ей. Она не сомневалась: речь шла о любовном признании. Стоило ей подумать о падре, как все у нее внутри холодело и руки начинали дрожать. Он спал на полу в ее маленькой гостиной, а она у себя в спальне на большой удобной кровати. Но не спалось Мирейе, а падре, кажется, спал как убитый. Это только казалось, но Мирейя стояла и завидовала его крепкому сну. Чашка, которую она держала в руках, упала и со звоном разбилась.

Падре тут же проснулся. А проснувшись, не мог не обнять Мирейю, ведь он грезил, грезил об этой женщине! И Мирейя не могла не прильнуть к нему...

Объятия, поцелуи, сладкие, томительные. Чудесные прикосновения любимых рук. Как нежно, как горячо ласкает ее падре! И вдруг Мирейю будто разбудили: что же она делает, пропащая душа, сосуд греха, исчадье ада? Ведь она соблазняет падре и лишает всю деревню благодати! Мирейя убежала к себе и горько заплакала, а Галавис стоял в дверях и смотрел с недоумением и досадой, как она плачет, лежа на своей широченной кровати. И потом сообразил, в чем дело, и принялся ее утешать. Он принес ей чаю, гладил по голове, как маленькую. Но Мирейя была безутешна.

— Не дотрагивайтесь до меня, падре. Я во всем виновата. Я хочу быть одна, иначе мне лучше умереть.

— Погоди, Мирейя, погоди, давай поговорим.

— Не надо, я не заслуживаю ни ваших слов, ни вашего уважения. У нас в поселке уже был такой случай, у нас был священник, все были им очень довольны, но он променял свой обет на женщину И после этого не мог больше служить. Селение осиротело. Я не хочу причинить горе вам и нашему поселку, — плакала Мирейя.

— Ты чудесная женщина, Мирейя. Я восхищаюсь тобой. Бог послал тебе испытание, и ты достойно выдержала его. Тебя искушали, но ты устояла. Как же мне не уважать тебя? Ты необыкновенная и глубоко достойная женщина, Мирейя!.. Я ведь тоже виноват, но ты спасла и себя и меня. Бог восхищается тобой!

Кто еще так говорил с Мирейей? Кто оценил ее душу, а не бренное тело? Мирейя смотрела на падре с молитвенным благоговением и чувствовала, что елей его слов уврачевал саднящие раны ее истерзанного сердца... Свет сиял в глазах и в душе Мирейи.

А черные глаза Маниньи загорелись темным пламенем. Она дозвалась, она получила помощь. Вновь шла она по пустынной улице, вновь беспрепятственно вошла в дом Каталины Миранды и вновь стояла над ней, спящей. Но на этот раз за ней следовал призрак, она чувствовала дыхание своего учителя за своей спиной. В открытое окно врывался болотный туман, а может, клубы адского дыма. Манинья водила руками над распростертой беззащитной Каталиной, — душа должна собраться в одно место, а потом, потом... Каталина застонала во сне, но Манинья знала: на этот раз все будет так, как пожелает она, и Манинья опять водила руками над грудью и шеей

Каталины, и та опять застонала, тогда Манинья подставила к полуоткрытому рту Каталины тапару — небольшой сосуд, то ли высушенную добела тыкву, то ли слепленный из светлой глины кувшинчик. А потом крепко закрыла его пробкой и ушла с душой Каталины Миранды...

На улице царила кромешная тьма, но Рикардо все же заметил Такупая, верно, благодаря его белой рубахе.

— Индеец, где твоя госпожа? — спросил он.

— Где Каталина Миранда, там и моя госпожа, — тихо ответил индеец. — Слишком поздно. Наверное, уже нельзя поправить то, что свершилось. Наверное, госпожа моя уже сделала то, что хотела сделать.

Дальше Рикардо не слушал. Он слишком хорошо знал Манинью, чтобы пренебречь словами индейца. Торопливым неслышным шагом вошел он в дом и проскользнул в комнату Каталины.

Каталина спала — простыня отброшена в сторону, на загорелом теле только трусики

и лифчик. Она была красива, она была соблазнительна, юная Каталина Миранда. Но Рикардо слушал только ее дыхание, и страх, смешанный с тревогой, что сжимали ему сердце, на миг отпустили. Все дышало покоем в полутемной девичьей комнате, однако Рикардо слишком долго жил в сельве, чтобы довериться темному обманчивому покою ночи. Он уселся на стоящее в углу кресло, — он сторожил покой Каталины этой ночью.

В сельве случалось многое — страшное, необъяснимое. Рикардо видел много внезапных смертей.

Чем они были вызваны? Колдовством? Ядом? Не выдержавшими напряжения страха нервами? Кто мог ответить?..

Каталина проснулась внезапно, будто кто-то разбудил ее. Проснулась, почувствовав — она не одна. Села на кровати, обвела взглядом комнату и увидела Рикардо. Смутный страх сменился негодованием. Как он смеет? За кого себя принимает? Что он о себе возомнил, этот грубый мужлан?! Каталина возмущенно упрекала Рикардо. Он слушал ее чуть ли не с улыбкой, только подливая масла в огонь своей невозмутимостью. Каталина бушевала, но волны ее гнева разбивались, как о скалу, о неколебимое спокойствие Рикардо. Что ему до ее гнева? Это просто гнев маленькой глупой девочки. Она жива, и это самое главное.

— Я пришел, чтобы узнать, все ли у тебя в порядке, — наконец сказал он.

— Придумал бы что-нибудь поумнее! Что за глупость! Я прекрасно знаю, зачем ты пришел! Ты что, надеялся, что я встречу тебя с распростертыми объятиями? Да как ты посмел? Как посмел? Одной этой мысли я тебе никогда не прощу! Ты же варвар! Дикарь! Мужлан!

Рикардо закурил, чем окончательно вывел Каталину из себя.

— Ты что, не собираешься уходить? — спросила она негодующе.

— Мне показалось, что ты получаешь огромное удовольствие, ругая меня. Зачем же мне лишать тебя этого удовольствия?

От такой наглости Каталина просто онемела. Этот врун и наглец сидит здесь уже черт знает сколько времени — вон сколько пепла от сигар! — и делает вид, будто так и надо!

— Уходи! С чем бы ты ни пришел, ты пришел напрасно!

Каталина готова была вытолкать Рикардо собственными руками и тут вдруг заметила кровоподтеки у него на лице. У локтя тоже было что-то похожее на рану. Гнева ее как не бывало.

— Что с тобой? Кто тебя так отделал? — встревоженно спросила она.

— Честно говоря, сам не знаю. Но досталось мне здорово.

— Погоди, я сейчас найду чем обработать раны...

Каталина уже искала аптечку. Но разве сразу ее найдешь? В этом доме все не на месте, упорядоченность ее отцу просто противопоказана.

— Значит, я могу остаться? — спросил Рикардо.

— Если хочешь, чтобы я обработала твои раны, — ответила Каталина.

— Какие? Внутри или снаружи? — невинно осведомился он.

Наконец Каталина нашла аптечку — йод, спирт, бинты. Она промывала и дезинфицировала раны Рикардо, он вскрикивал, морщился, а она на него ворчала:

— Тоже мне мужчина! Образец смелости и отваги!

— С чего это ты взяла? Я самый настоящий трус, — возражал Рикардо.

Наконец дело было кончено, и Каталина, удовлетворенно поглядев на перевязанного Рикардо, сказала:

— Ну вот, теперь можешь идти.

— А можно я выпью глоточек рома? — жалобно спросил он.

— Выпей, — милостиво разрешила Каталина, она понимала, что ему необходимо сейчас поддержать себя малой толикой спиртного.

Рикардо, удобно устроившись в кресле, потягивал ром и, похоже, опять не собирался уходить.

— Ты что, хочешь выпить всю бутылку? — поинтересовалась Каталина.

— А скажи мне, Каталина Миранда, что теперь произойдет между нами? — вместо ответа задал вопрос Рикардо, уже успевший изрядно захмелеть.

— Ничего не произойдет, Рикардо! Абсолютно ничего! — Каталина даже засмеялась наивности его вопроса: неужели он все-таки на что-то надеялся?

— Значит, ты будешь начальником, а я поденщиком, так?

— Полагаю, что так.

— И тебе нравится распоряжаться мной и командовать? Нравится видеть униженным?..

— Работа не унижает. В школе нас учили, что работа возвышает человека, — наставительно произнесла Каталина.

— А ведь ты осталась ради меня, верно? Ради варвара, дикаря и мужлана...

— Мне кажется, ты выпил слишком много рома и тебе пора уходить, — Каталина поджала губы. — Я не любительница ночных визитов, и с завтрашнего дня этот дом будет первым в Сан-Игнасио, где двери будут запираться на ключ.

Рикардо встал и подошел к ней, он и впрямь был под хмельком, иначе, наверное, не сказал бы того, что сказал.

— Знаешь что, Каталина Миранда? — начал он. — Когда взлетел вертолет, я работал в горах и подумал: она уехала. Уехала навсегда. И знаешь, что я почувствовал?

Облегчение. Внутри у меня будто что-то разжалось, и меня отпустили на свободу.

Но ты осталась. Ты поймала меня в ловушку. Ко мне снова вернулись удушье, тоска и желание. Как только у меня будут деньги, я куплю себе лодку и уеду отсюда.

Такому мужчине, как я, нельзя быть рядом с такой женщиной, как ты. Это нехорошо.

— Леон пошел к двери. У порога он обернулся и добавил: — Жизнь — это потрясение.

Прощай, Миранда.

Рикардо вышел. За окном начинало светлеть. Ему показалось, что еще одна опасная ночь миновала благополучно.