Каина

Глава 22

Бенито помахал рукой отъезжающей лодке. В ней было не так-то много места, и ему пришлось остаться. Но он не огорчался: «рыженькая» тоже осталась в поселке. Он не сомневался, что вчерашнее выступление произвело на нее должное впечатление, и собирался сегодня пожать лавры своего вчерашнего успеха. Откуда ему было знать, что Жанет совсем не понравились его пение и танцы. Она призналась Мирейе и Паучи, что ее «едва не стошнило от всего этого безобразия». Зато таланты Бенито пленили Паучи, она отдала должное и его мастерству, и искусству. Бенито оттащил мотор в кусты — там он будет в безопасности — и, довольный, побежал в поселок.

Мотор, ради которого Рикардо просил лодку, мотор — единственное достояние Рикардо, — тоже был оставлен на берегу...

В Сан-Игнасио царило оживление. Не все туристы пожелали ехать в индейский поселок. Оставшихся кормили завтраком, и развлекал их Гаэтано.

Дейзи, Лола, Инграсия, Мирейя и Тибисай занимались стряпней. Дейзи кокетливо жаловалась, что атлет выжал из нее все. соки, дразня Лолу, которая в эту ночь осталась без клиента и обещала себе наверстать упущенное сегодня. Работы было много. Еще бы, приготовить обед на такое количество людей! Женщины чистили, резали, жарили, месили, раскатывали, и из кухни текли аппетитнейшие запахи, обволакивая счастливый поселок.

Женщинам на кухне была нужна и мужская помощь, и тут им вполне мог пригодиться падре. Но его и след простыл.

— Странный у нас человек падре, — ворчала Инграсия. — Как пиво и водку пить да с туристами плясать, он тут как тут, а как дело делать, его не сыщешь...

Но у падре было свое дело, он отправился навестить Ингрид, которая тоже не поехала на экскурсию. Проходя, он видел, что девушка сидела и разговаривала с сержантом Гарсией. Но вот чем кончился их таинственный разговор? Теперь падре хотел узнать, выдала его эта приезжая красотка или нет. И если выдала... Лицо падре словно окаменело, и кулаки у него сжимались.

Он вошел к Ингрид без стука. Ингрид уже не выглядела такой испуганной, и это еще больше насторожило Галависа.

— Что тебе нужно? — осведомилась Ингрид. — Мне некогда, уходи.

— Хочу узнать, выдала ты меня или нет, — мягко ответил Галавис.

— Не выдала и не собираюсь.

Похоже, что Ингрид сказала правду, и падре тут же успокоился.

— Я знаю, что ты хорошая девочка, — сказал он, жадно обнимая взглядом ее пышную грудь, широкие бедра, всю ее невысокую, крепко сбитую фигурку.

Он так стосковался по женщине. Воздержание было не в характере Круса Галависа, а его отношения с Мирейей были просто мукой. А тут... Эта соблазнительная женщина с пухлым ртом и большими голубыми глазами была целиком в его власти... И...

— А ты правда хочешь, чтобы я ушел? — лицо Галависа приближалось к лицу Ингрид.

— Я ведь знаю, что нет, обманщица! — Жадные губы падре уже впились в полуоткрытый рот Ингрид, и на миг все поплыло у нее перед глазами.

— Теперь ты видишь, твой ротик создан только для поцелуев, а не для того, чтобы выдавать кого-то, — говорил Галавис, лаская Ингрид, — тебе ведь нравится это приключение. Опасное приключение с мужчиной, о котором ты ничего не знаешь... Ингрид уже отвечала на поцелуи. Она не могла не отдать должное страстности этого мужчины, и кто знает, как далеко бы зашло дело, если бы не Мирейя. Она громко звала: «Падре! Падре!» Она уже стояла возле двери, и падре вышел на ее зов.

Мирейя была просто ошеломлена.

— Вы вышли оттуда, где спит Ингрид? — спросила она.

Находчивости Галавису было не занимать.

— У Ингрид захлопнулась дверь, и она попросила ее открыть. Что тут особенного?

Пошли-ка на улицу, здесь страшная жара!

Падре действительно был весь в испарине, но вот от жары ли?

Теперь Мирейя твердо знала, что Ингрид очень дурная женщина. А что же сказать о падре, ее добром и святом падре?..

Пуэкали, вождь индейского селения, был рад гостям. Он любил человека с реки, человек с реки был хорошим. И его женщина, по имени Каталина, нравилась Пуэкали.

— Мое племя и я очень скучали по тебе, — сказал Рикардо Пуэкали. — Давненько ты не заглядывал в наши края.

— Вез лодки мне тяжело передвигаться по сельве, — сказал Рикардо. — Сейчас мы привезли тебе туристов, они приехали познакомиться с тобой и твоими людьми.

Пуэкали добродушно улыбался, глядя на приезжих, — пусть познакомятся, он ничего не имеет против, тем более если они приехали вместе с лодочником.

Каталина тоже подошла поздороваться с вождем, она хранила о нем самые лучшие воспоминания, в трудную минуту он очень помог им, и если бы не он, как знать, что было бы...

— Будьте как дома, ты и твои гости, — сказал ей Пуэкали.

Каталина, улыбнувшись, побежала к туристам, а Пуэкали смотрел ей вслед пристальным и даже испуганным взглядом. Никогда Рикардо не видел у индейца такого напряженного лица и встревоженно спросил:

— Что с тобой, Пуэкали?

— Кто заколдовал твою женщину? — спросил индеец. — За ней неотступно следует мертвый. Он хочет забрать ее с собой.

— Я ничего такого не вижу, — попытался возразить Рикардо. — Она счастлива, весела, даже излишне весела все последнее время, — с невольной горечью проговорил он, глядя на смеющуюся Каталину, которая что-то объясняла туристам.

— Ты человек сельвы, Леон, и не смейся над тем, что видит и знает Пуэкали.

— Я никогда не смеюсь над друзьями. Просто я ничего не замечаю. По-моему, у нее много сил и она хорошо себя чувствует.

— Твоя женщина почти мертва, Леон. Она ничего не знает о мертвеце, но я его вижу. Это сильное колдовство, очень сильное. Береги свою женщину, лодочник, береги хорошенько...

Манинья была довольна: ее люди намывали ей каждый день немало золота. Меньше всех намывал Гараньон. Она отняла у него глаз и подарила кожаный наглазник, а он служил ей и всегда бунтовал. Работал на Манинью и крал ее золото. Манинья знала об этом. Украденное золото она выигрывала у Шраньона в кости. Не было равной Ма-нинье в этой игре. Да и в других играх тоже. А вот Пугалу, что служила ей верой и правдой, Манинья решила купить новое платье. Эта женщина заслуживала подарок. И Манинья послала Такупая в лавку за платьем. Такупай взял с собой и Пугало. Такупай медленно шел по поселку. Туристы, увидев статного старика индейца в белой рубахе, с бусами на шее, бросились фотографировать его.

Экзотика! Ах, какая экзотика! И рядом с ним такая странная женщина!

Но Такупай не захотел сниматься. — Чужаки хотели лишить нас души, — жаловался он, прибежав домой, Манинье. — А Пугало плакала и кричала, она очень испугалась.

Манинья грозно нахмурила брови: посягать на ее людей никто не имел права. Но она еще разберется с Фернандо. А с обманщиком Леоном она уже разобралась: его мотор, оставленный в кустах на реке, приволок Мисаэль и положил на дворе у Маниньи...

А вот уж кто ни в чем не мог разобраться, так это Антонио. Он сам запутал этот клубок и теперь никак не мог его распутать. Дело привязывало его к Жанет, а душа и тело привязывали к Лус Кларите. Без Жанет им было не обойтись, туристы были ее заслугой, и она работала не покладая рук, так что Антонио всячески старался помириться с ней. При каждом удобном случае он обнимал Жанет, уверял, что очень ее любит. Но от Лус Клариты он тоже не мог отказаться. Жанет только фыркала на признания своего жениха. Она прекрасно видела, что Антонио, как магнитом, тянет к замарашке, и отыгрывалась на Лус Кларите, помыкая ею как нерадивой служанкой, благо из-за туристов работы было невпроворот.

Но и Лус Кларита не оставалась в долгу. Стоило Антонио подойти к ней с нежностями, как она требовала, чтобы он немедленно сообщил Жанет правду. Ведь он любит ее, Лус Клариту!

— Да, — соглашался Антонио.

Значит, пускай его невеста знает, что происходит на самом деле.

— Я все скажу, как только уедут туристы, — пообещал Лус Кларите Антонио. — Сама пойми, сейчас не до разговоров.

Но женщины не могут такого понять, не Поняла и Лус Кларита. Обе женщины сердились на Антонио, а он и сам не знал, что ему делать и как поступить...

На склоне дня вернулись переполненные впечатлениями туристы. Они были очень довольны проведенным в индейском поселке днем. От завтрашнего дня они ожидали еще больших чудес.

А сейчас были голодны как волки, и вкусные запахи, что носились над поселком, кружили им головы.

Каталина рассчиталась с Рикардо: доллар в доллар ровно двадцать пять процентов.

Проходя мимо Бенито, который встречал их на пристани, она напомнила:

— Сегодня вечером ты опять поешь, Бенито!

Тот улыбнулся, кивнул, но Рикардо сразу увидел, что на Бенито лица нет. Он вопросительно посмотрел на своего подручного.

— Мотор, — пролепетал Бенито, — мотор...

— Та-ак, — сообразил Рикардо, — я оставил тебя здесь, и ты не мог присмотреть за мотором...

Фернандо слушал восторженные отзывы туристов. Они хвалили изумительную природу, славных и добрых индейцев, восхищались замечательным проводником Леоном, чуткой умницей Каталиной, и в нем загорелась не радость, а злость. Чего греха таить, он ревновал Каталину к лодочнику, и чем дальше, тем больше. И когда Каталина, усталая, но улыбающаяся, подошла к нему, он, вместо того чтобы порадоваться вместе с ней, сказал начальственным тоном:

— На следующую экскурсию я поеду сам. Однообразие вредно.

Каталина только плечами пожала: ей не хватало только раздражения и ревности Фернандо. Ну и Бог с ним! Она махнула рукой и пошла переодеваться.

Манинья выясняла отношения с Гараньоном — ей не нравилось, что тот приносит так мало золота, — когда на пороге появился мрачный Рикардо и с тихой яростью сказал:

— Отдай мой мотор, воровка!

Здесь предстояло выяснение отношений посерьезнее. Манинья величественно выпрямилась.

— Позволь мне заткнуть ему рот раз и навсегда, — вступил в разговор Гараньон.

Как ему хотелось стереть в порошок этого лодочника! Он просто дрожал от

нетерпения, дожидаясь одного слова, одного жеста Маниньи...

— Уходи, Гараньон, — распорядилась Манинья, — и считай, что золото, которое ты украл у меня, я тебе подарила.

Исподлобья взглянув на лодочника, Гараньон ушел. Он ненавидел его...

А Рикардо удобно уселся в кресле, ясно показывая, что не двинется с места до тех пор, пока не получит то, за чем пришел.

— Манинья не привыкла, чтобы ее называли воровкой, — начала Манинья долгое объяснение.

— А я привык называть вещи своими именами. Манинья поднесла ему чашу с александрино, и Рикардо взял ее.

— С чего ты решил, что мотор у меня? Разве ты не отвез его к индейцам?

Рикардо не собирался церемониться с этой ведьмой, ему было не до разговоров.

— Я переверну весь твой дом, перебью людей! — сказал он угрожающе.

— Лучше верни мотор по-хорошему!

Но Манинья была не из тех, на кого действуют угрозы, она улыбнулась, но невесело.

— Хотела бы я посмотреть, как ты возьмешь его по-плохому... Зачем ты меня обманул, Леон? Я дала тебе лодку не для того, чтобы ты возил на ней туристов вместе с Мирандой.

— Мне нужны деньги.

— А тебе не кажется, что со мной нужно поделиться? Лодка-то принадлежит мне.

— Сколько ты хочешь?

— Все!

— Все?! Ну и наглость! Ведьма переходит все границы!

Но Рикардо не собирался потакать ей. Он пил и пил александрино, и гнев все тяжелел и тяжелел в нем.

— Ты воровка!

— Ты тоже, потому что украл у меня сердце. И внутри у меня пустота...

И тогда Рикардо Леон притянул к себе эту женщину, красивую, влекущую, он целовал ее, и она целовала его в ответ.

— Ты все еще хочешь получить свой мотор? — спросила она его между поцелуями.

— Еще больше, чем прежде, — отвечал он, смеясь.

— Так возьми, он во дворе...

— После, после...

Мягким счастливым светом лучились глаза Маниньи, и кожа будто мягко светилась в полутьме комнаты, и тело сделалось податливым и нежным, и Рикардо взял эту женщину, нежную, очень нежную женщину. И услышал:

— Ты проиграл, Леон. Тебе больше никогда не выйти отсюда. Никогда больше, Ты принадлежишь Манинье, Леон...

Такупай сказал своей госпоже, что больше не пойдет в лавку, пока здесь чужие люди, но все-таки пошел. Он искал Каталину и нашел ее. Вернее, дождался. Он видел, что она пришла усталая и хочет отдохнуть, но то, что он собирался сказать ей, было важнее усталости, и сегодня он не собирался ее щадить.

— Что ты здесь делаешь, Такупай?— спросила Каталина.

Она надеялась, что, старик сам увидит, ей сейчас не до него, и уйдет. Напрасно надеялась. Ей предстоял долгий и трудный разговор.

— Жду тебя, — ответил Такупай. — Такупай здесь потому, что хочет видеть тебя живой. Надень его бусы, и тень смерти не завладеет твоей душой.

О чем он говорит? Каталине показалось, будто сны сельвы вновь обступают ее. Она не хотела быть во власти снов. Она хотела прогнать их. А Такупай продолжал:

— Такупай много знает о сельве и о смерти. Он хочет защитить тебя от зла и опасности, которые тебя преследуют.

— Почему ты хочешь защитить меня, Такупай?

— Я знал тебя, когда ты была совсем маленькой, как лягушонок. Я хочу, чтобы ты

стала взрослой, зрелой и очень счастливой женщиной. Носи бусы, и дух тебя не догонит. Дух несет в себе зло живого человека и мертвого. Злоба из сердца моей сеньоры вскипает, будто река.

Такупай снял со стены свои бусы и надел на Каталину.

— Я ничего не боюсь, — сказала Каталина.

— Они подадут тебе сигнал, и ты поймешь, что тебе было чего бояться.

Каталина все же не понимала, о чем он говорит. Она в самом деле не боялась ни сельвы, ни смерти, ни даже своего врага — Маниньи. Но пусть будет, как он хочет.

Похоже, этот старик и впрямь желает ей добра.

— Спасибо тебе за заботу, — поблагодарила она.

И Такупай ушел, у него стало легче на сердце.

Когда он вошел в дом Маниньи, в нем было тихо. Мисаэль и Гараньон сидели в полутемной прихожей.

— Почему такая тишина? — спросил Такупай. — Что случилось?

— Твоя сеньора отдается, как последняя шлюха, — грубо отвечал Гараньон.

— Вон отсюда! — повысил голос Такупай. — Ты уже потерял глаз за то, что видел,

чего не следует видеть. Можешь потерять и ухо, чтобы не слышать того, что не подобает. Вон отсюда! Вон!

На небе взошла луна с красным пятном. Это была ночь, когда самец ищет самку, а самка — самца. Ночь, когда одинокие томятся мучительным, трудным волнением, сами не зная, что с ними. Не зная, куда себя девать.

Каталина шла наугад, бесцельно, держа в руках бусы Такупая, не зная, носить их или нет... В баре сидели туристы. Но Каталине не хотелось ни с кем общаться.

В баре сегодня был необычный вечер. Идею подала Инграсия, когда днем обсуждалось, как развлекать туристов.

— У нас ведь есть очень хороший поэт, — сказала она. — Во всяком случае, по моему мнению, хороший. Так почему бы ему не почитать сегодня вечером свои стихи.

Капрал совсем уж было собрался рассказать, кто у них в поселке настоящий поэт, чтобы отвести от себя эту напасть. Но начальник, грозно взглянув на него, произнес:

— Поэт так поэт. Хороший так хороший. Пусть читает.

Мнение начальства — закон для подчиненного, и бедный Пруденсио покорился.

Вечером вдобавок в поселке погас свет. Но туристам объявили, что именно так все и задумано: сегодня их ожидает поэтический вечер при свечах. И в золотистой полутьме Пруденсио трогательно читал нараспев:

Женщины были растроганы, в женском сердце всегда звучит поэтическая струнка. Тут сержант Хустиньяно Гарсия не ошибался.

Но не поэзия была владычицей этой ночи. Ею владела стихия страсти.

В эту ночь маленькая девочка вновь приходила к Манинье и горько-горько плакала.

— Уходи, — просила ее Манинья. — Эта ночь принадлежит Манинье. Она обрела наконец своего мужчину и будет спать с ним. Никто не отнимет у Маниньи то, что так дорого ей досталось. Уходи, девочка, уходи.

Но маленькая смутляночка в кружевах все плакала и плакала, и плач ее отдавался в ушах Маниньи. И тогда она сказала мужчине, который дремал рядом с ней в гамаке, ласково обнимая его за плечи:

— Я боюсь утра.

— Почему? — отозвался Леон.

— Я боюсь, что луна уйдет и ты уйдешь вместе с ней, а я останусь одна...

— Взойдет солнце; а там посмотрим. Но одно ты хорошенько запомни: ты не моя женщина. Это не мой дом. У меня ничего нет. У меня никого нет э, этой жизни, Гибельную страсть, разлитую в воздухе, ощущал и Такупай. Сидя рядом с Пугалом, он говорил, потому что знал: эта женщина все поймет, но никому ничего не скажет:

— Говорят, любовь отводит несчастья, но моей сеньоре она приносит только зло.

Зло пришло, когда она решила остаться в Сан-Игнасио. И теперь начинаются несчастья, и никто не может ей помочь, ни ты, женщина, ни я, ни ее люди. Моя сеньора, будет одна в своем горе, совсем одна...

А Гараньон уже издевался над Маниньей.

— Она — покойница, приятель, — говорил он Мисаэлю, — она сама себя убила этой ночью. Как ее можно теперь уважать или бояться? Теперь я и вправду заберу свое!

В Гараньоне играла злая сила. Ему нужно было выпить, закусить, погонять шары на бильярде.

Он потащил Мисаэля в бар. В баре уже вовсю горел свет и шло веселье: падре исполнял болеро, аккомпанируя себе на гитаре.

— Дай нам рому, Мирейя - рявкнул Гараньон. — Падре посвящает свою серенаду мужчинам!..

— Я не вижу мужчину, вижу клоуна, — парировал падре и одним ударом сбил Гараньонас ног.

Гараньон взревел, как бык, вставая, и тут пошло такое! Туристы были рады-радешеньки, что унесли оттуда ноги. Пошли в ход стулья и табуретки, переворачивались столы, вдребезги разбивалась посуда. Надо сказать, что падре умел отлично драться, он здорово отделал Гараньона. Ингрид искренне восхищалась им: настоящий мужчина, ничего не скажешь.

Зато как была огорчена Мирейя. Подумать только! Падре и драка! Ну кто бы мог представить себе такое! Эта Ингрид — просто настоящая дьяволица, с ее приездом падре будто подменили — поет, танцует, да еще дерется! Стыд и позор!

Мирейя едва сомкнула глаза из-за переживаний, зато падре отлично выспался и встал в распрекрасном настроении. Такая развеселая жизнь была ему по сердцу.

Галавис отправился в душ освежиться.

Когда негодующая Мирейя выглянула в окошко, она увидела, что падре стоит под душем, а.к нему в душ входит Ингрид! Ну нет! Такого она не позволит! Мирейя

выскочила из дома. Увидев приблизившуюся Мирейю, падре тут же ласково улыбнулся:

— Я показываю Ингрид, как действует душ, дочь моя.

— Я сама ей покажу, падре, — угрожающе ответила Мирейя, и Гамбоа тут же вышел из душа, а Мирейя обрушила на голову Ингрид целый поток холодной воды.

— Ах, простите, — вежливо сказала она, — я нечаянно, но вода открывается именно этой ручкой.

Про себя Мирейя подумала: «Так ей и надо, пусть немножко остынет, бесстыжая!»

Фернандо негодовал не меньше Мирейи. Что теперь скажут туристы? Кто захочет после вчерашней неприличной драки приезжать в Сан-Иг-насио? И куда подевался этот проклятый лодочник? Кто сегодня повезет туристов? Не хватало ему еще одного провала!

Куда только не заглядывал Фернандо, лодочника нигде не было. Вместо лодочника он нашел на берегу у пристани Бенито, который сидел рядом с Паучи и разливался:

— Я уже не мальчик, Паучи. Я уже взрослый мужчина. Кто знает реку в здешних местах? Только я и мой патрон. И когда я построю для тебя лодку, то покажу тебе такие заводи, каких и патрон не знает.

Паучи слушала его как завороженная.

— Кстати, где твой патрон? — спросил Фернандо, вырастая как из-под земли.

— Понятия не имею,— отвечал Бенито.

— Но раз уж ты взрослый мужчина, ты и поведешь лодку с туристами, — тут же решил все свои проблемы Фернандо.

Каталина только с утра узнала о драке и пришла посмотреть, что сталось с баром.

Инграсия, Мирейя и Тибисай убирались в нем, но зрелище он представлял собой плачевное.

Тибисай причитала, что надо бы стребовать с людей Маниньи за убытки. А Инграсия ее окорачивала: кто и когда получал что-то от Маниньи?

Каталина послушала их, прищурилась, круто развернулась и пошла к дому Маниньи.

Едва войдя в комнату, она увидела Рикардо, который расположился будто у себя дома. Каталина на миг словно ослепла.

— Ты ко мне или к нему? — спросила ее Манинья.

Каталина тут же справилась с собой. Сейчас она в стане врагов и не должна уйти отсюда побежденной.

— К тебе, Манинья. Твои люди разгромили бар в Сан-Игнасио. Ты должна возместить мне убытки.

— Если речь зашла о деньгах, то ты должна мне за перевозку туристов на моей лодке, — ответила Манинья.

— Тебе я ничего не должна! — гордо ответила Каталина. — Кстати, лодка уже отчалила и повезла туристов на новую экскурсию. Ты мне больше не нужен, Рикардо! У меня к тебе есть счет, Манинья, и ты мне по нему заплатишь!

С этими словами Каталина повернулась и вышла.

— Каталина! — крикнул ей вслед Рикардо.

— К ней торопишься? — спросила Манинья. — Но ты ведь ничей. И она не твоя. У тебя, Леон, есть только одна женщина — Манинья Еричана.