Каина

Глава 27

Хосе Росарио вывели на площадь. Он не хотел встретить солнце с повязкой на глазах, ведь они видятся в последний раз! Он знал, что все жители поселка сейчас думают о нем, но стоял он один. Рядом не было даже падре, которому он мог бы исповедаться и получить отпущение грехов. Мысленно он попросил у всех прощения за те беды, которые невольно принес поселку, и поблагодарил его жителей за любовь. Он думал о Лоле. Любил ее. Сейчас она сияла как солнце, и не было на ней ни одного пятнышка. И он попросил у Лолы прощения за то, что мучил ее. Она подарила ему любовь, сделала мужчиной, и он примет смерть как мужчина. Потому что мужчина отвечает за сохранность жизни.

Партизаны из отряда Хосефы уже выстроились напротив него, а сестра стояла рядом с ним.

— Ты еще можешь раскаяться, Хосе Росарио! — сказала она. — Я могу отменить приговор. Откажись от своих бредней и иди к нам. Ты ведь наш!

В чем ему раскаиваться? В любви? Сейчас он так любил этот мир, что готов был умереть, лишь бы жизнь продолжалась.

— Моя семья здесь. И мне очень жаль тебя, сестренка! Больно. Стыдно, — ответил Хосе Росарио.

— За предательство мы исключаем тебя из наших рядов. Ты мне больше не брат!

Отделение, готовься! Заряжай!

Боевики уже прицелились, ожидая последней команды. И она последовала.

— Не стреляйте! — раздался истошный вопль. — Казнь отменяется!

Все в изумлении замерли, услышав этот мужской голос. Кричал Хайро. Но в каком он был виде! Он бился почти в истерике под нацеленным на него дулом пистолета Рикардо Леона, который крепко держал Хайро. Охота Рикардо была удачной.

— Кричи! Кричи громче, мразь! — повторял Рикардо, и Хайро вопил изо всех сил:

— Не стреляйте! А то этот сумасшедший убьет меня!

Как ни была Хосефа зла на брата, но это явление было большим облегчением для нее.

— Заткнись, Хайро! — распорядилась она. — Говори ты, Леон. Чего ты от нас хочешь?

— Хочу, чтобы вы отпустили этого человека, — Леон указал на Хосе Росарио, — и ушли из поселка. Уведи своих людей. Оставь нас в покое, Хосефа. Но эта мразь, — Рикардо потряс Хайро, — останется здесь!

— Одно мое слово, и мы нашпигуем тебя свинцом, — отвечала Хосефа. — Мне будет жаль отправить тебя на тот свет, лодочник!

— Ты начальник, тебе решать, но, если ты выстрелишь, он умрет первым, и кто знает, сколько еще твоих людей. Я не собираюсь церемониться.

— Не стреляйте! — опять завопил Хайро. — Я не хочу умирать! Нет! Ни за что! Только не стреляйте!

— Развяжите предателя, — распорядилась Хосефа. — Прощай, брат! Мы отходим на юг!

— Мы не бросим Хайро! Мы подчиняемся не тебе, Хосефа! — несколько боевиков враждебно сгрудились в сторонке.

— Решай сам, что тебе делать с этой мразью, Леон, — сказала Хосефа. — Мой отряд уходит.

Люди Хосефы потянулись за ней. Люди Хайро явно приготовились сопротивляться, несмотря на истошные вопли их командира.

Но тут вдруг на площади появились падре, Дагоберто, Гаэтано с пистолетами в руках. С другой стороны спешили Хустиньяно и Пруденсио Рейес.

Угрозы, выстрелы, свалка. Мужчины Сан-Игнасио сумели скрутить непрошеных гостей.

Уйти удалось только Хосефе. И вот уже партизаны, связанные, стоят посреди площади.

— Похоже, мой приятель Гамбоа помогает Сан-Игнасио, — пробормотал Галавис.

Из домов высыпали женщины. Они готовы были помогать мужчинам. Галавис прицелился, собираясь выстрелить в дюжего парня, который застыл в испуге.

— Ты ударил Мирейю! Оскорбил женщину! Смерть! — рявкнул Галавис.

Мирейя повисла на руке у падре.

— Нет, падре, нет! Вы же священник! Не убивайте его. Не убивайте, — умоляла Мирейя.

— Убивать подонков богоугодное дело, — упорствовал падре.

В дело вмешался Гарсия:

— Мирейя права. Не марайте рук, падре. Они — убийцы, а мы честные люди. Ими займется правосудие. Отдайте мне ваш пистолет, он вам не по сану.

И клокочущий яростью Галавис смирился.

— Бог опять испытывает меня, — сказал он и отдал пистолет.

С бандитами в Сан-Игнасио было покончено. Они были обезоружены и связаны. Люди обнимались, поздравляли друг друга. Героями дня были Рикардо Леон и падре.

Сержант Гарсия удовлетворенно оглядел свой поселок: в нем опять воцарился порядок.

— Да здравствуют мужественные и прекрасные женщины Сан-Игнасио! — провозгласил он.

Радостные возгласы раздавались со всех сторон.

— Хайро сбежал! — вдруг закричал кто-то.

— Придется мне снова отправиться на охоту, — сказал Рикардо.

— Береги себя, Леон! — закричали ему вслед женщины.

Но не Рикардо отыскал Хайро в сельве, а Манинья. Она стояла перед ним в раскраске смерти, и в руках у нее блестел ее любимый страшный нож. Она явилась как возмездие. Хайро боялся колдовства, боялся Маниныо. На коленях он молил ее:

— Не убивай, Манинья, не убивай... — Хайро протягивал ей награбленное: мешочек с золотом, доллары.

— Кто тебе сказал, что Манинья убивает людей, человечишко? — со снисходительным презрением ответила Манинья. — Значит, это ты стрелял в Такупая? Из-за этого и

стрелял? — Манинья забрала у Хайро золото, а бумажки большим комом бросила в реку — этот мусор ее не интересовал.

— Прости меня, прости, — жалко твердил Хайро.

— Кто я такая, чтобы прощать? Никто. Ты торопишься выбраться из сельвы? Я покажу тебе самый близкий путь. Вставай и иди за мной.

Ноги у Хайро дрожали, колени подгибались, когда он ковылял за Маниньей, а она шла легко и плавно, и сельва будто расступалась перед ней. Они шли довольно долго, или так показалось Хайро? И вдруг дорога оборвалась, они стояли на скале перед пропастью. Хайро отпрянул в ужасе.

— Нет, тебе туда, — тихо сказала Манинья, показывая рукой вперед и будто бы продолжая дорогу в никуда.

Хайро валялся у нее в ногах, извивался.

— Убей меня, — теперь молил он, — лучше убей.

— Манинья не убивает людей, — сурово отвечала колдунья. — Человеку негоже ползать червем. Встань! — Хайро цеплялся за камни, он был не в силах оторваться от прочной, надежной земли. — Я вижу, что ты и не человек. Но все равно поднимайся! Встань и смотри!

Чудный, сказочный вид открывался с отвесной скалы — подернутая голубоватой дымкой, лежала неоглядная сельва, и по ней широкой и гладкой дорогой плавно змеилась река.

— Смотри, это моя сельва. А это — моя река. Сельва и река священны, они чисты, их нельзя пачкать. Сельву нужно чтить. Нужно чтить и все остальное, что принадлежит Манинье Еричане, потому что и Манинья любит и почитает все, что ей принадлежит. Она любит свою сельву, свою реку, своих людей...

Хайро вновь извивался у ее ног, прося, умоляя: убей, убей...

— Мой Такупай не ползал мерзким червем...— произнесла Манинья и помогла Хайро сделать его последний в жизни шаг, который — если бы он сделал его сам, — помог ему хотя бы умереть человеком...

Рикардо нашел не Хайро. Он нашел Маниныо, величественную, устрашающую Маниньо, на которой была колдовская раскраска смерти. Она стояла и смотрела на свою сельву, на свою реку. Потом обернулась к Рикардо и сказала:

— Ты искал добычу? Эта была червем. Черви очищаются, когда у них появляются крылья и они начинают летать. Твой червяк решил очиститься.

— Значит, у Маниньи чистые руки? — спросил Рикардо.

— Но на Манинье краски смерти, — сказала она.

В Сан-Игнасио вновь воцарился порядок. Связанные бандиты тупо сидели на солнцепеке, и капрал Рейес приглядывал за ними. Как только прибудет гвардия, пленников сдадут по назначению.

Поселок благополучно избавился от угрозы смерти, но жить надо было начинать сызнова, жить надо было начинать с нуля. И в душах людей царило смятение, радость мешалась с отчаянием: радость, когда оглядывались назад, отчаяние, когда думали о будущем.

Случившееся вконец подкосило Фернандо — поселок был разорен, и он был разорен вконец. Надеяться больше было не на что. Он сам отдал все деньги Хайро, понадеявшись на его обещание уйти. Напрасно надеялся! Рыцарство, идеализм, романтизм, вера в мечту ни черта не стоили в этой жизни. Он прогорел. Потерпел поражение со всеми своими мечтами. Делать ему здесь было больше нечего. Он не добился успеха! Не добился Каталины! Все впустую! Выход один — как можно скорее уехать из этого проклятого места. И жить как все, без дурацких мечтаний.

Падре оглядел угнетенные, мрачные лица своей паствы, послушал горестные причитания Тибисай, перечислявшей свалившиеся на них беды, и лицо его осветилось улыбкой.

— Дети мои, — начал он, — в детстве я часто голодал, потому что мои родители были очень бедные люди, но мама, да будет земля ей пухом, всегда говорила, когда мы оставались голодными: возблагодарим Господа за то, что мы здоровы! Так возблагодарим Господа, дети мои, за то, что мы здоровы! Бог ведет нас через удары и падения и дает человеку силы подняться. Ободритесь, улыбнитесь. Нам есть чему порадоваться и за что поблагодарить Господа. Разве Хосе Росарио не остался в живых?

Лола засияла улыбкой: это правда, падре, это правда.

— Инграсия, с тобой Лус Кларита? Улыбнулась и Инграсия.

— Живы мы, жив наш поселок, нам осталось только хорошенько принять туристов, — шутливо подхватил Гаэтано.

— Мы справились с беспорядками, мы бедны, но сердца у нас полны мужества и отваги! — торжественно произнес Хустиньяно Гарсия.

— Что ж, пойду наводить порядок в своей лавке! — без всяких эмоций произнес Дагоберто. — Посмотрю, что там осталось после этих разбойников!

Каталина вернулась, она была с ним, и больше ему ничего не было нужно. Впрочем, нет. Дагоберто с нежностью посмотрел на Мирейю. Для себя он принял решение.

Теперь посмотрим, что скажет Мирейя.

Каталина вернулась поутру, как только поняла, что борьба за жизнь Такупая окончилась победой. Выхаживать его мог и Бенито, с обязанностями сиделки он справится не хуже ее.

Люди стряхнули с себя оцепенение безнадежности. Жизнь вступала в свои права.

Пора было браться за дела, обычные, каждодневные, которые только и есть жизнь.

А Рикардо Леон собрался уезжать, ему больше нечего было делать в этом поселке.

На пристани сидела Каталина, он подошел и сел рядом с ней.

— Слушаешь тишину, Каталина Миранда?

— Слушаю, Рикардо.

— И что она тебе говорит?

— Ты спас мой поселок, Рикардо Леон, ты, которого ничего не волнует, у которого ни о ком не болит душа, опять стал героем. Тобой можно гордиться!

— Ты гордишься?

— Я — нет. Меня волнуют люди и сельва. Мне хочется что-то сделать для них. Я изменю Сан-Игнасио. Никто никогда не сможет нас больше унизить! Клянусь!

— А я горжусь тобой, Каталина Миранда.

— Лучше оставайся по-прежнему бесчувственным, Леон-лодочник. Моя клятва не имеет к тебе никакого отношения. Ты же ни разу не сказал, что я нужна тебе. Почему?

— Потому что не уверен в этом. Да и тебе это разве нужно?

— Не нужно! Ты уже выбрал себе Маниныю! А знаешь, почему я никогда не была с тобой? Потому что ты не умеешь любить! Я не раз задавала себе вопрос: что может мне дать такой мужчина, как Рикардо Леон? И ответ был всегда один: очень немного

— приключение, приятное воспоминание о сельве. А потом? Гнев, гнев и гнев! Ты не заслуживаешь такой женщины, как я! Не стоит даже и пробовать!

— Да, сейчас ты искренна, Каталина, и ты опять разозлилась.

— Ты больше для меня не существуешь! Уезжай! Тебе нечего делать в моем поселке!

В Сан-Игнасио останется Каталина Миранда, будет жить здесь и встретит настоящего мужчину, которого полюбит и которому родит детей. Но это будешь не ты, Рикардо

Леон! Нет, не ты! Прощай!

Разъяренная Каталина пролетела мимо Бенито, и тот только головой покачал — опять эти двое поссорились. Когда же будет этому конец?

Каталина шла все медленнее и медленнее. «Когда мы в Сан-Игнасио говорим «прощай», — пронеслось у нее в голове, — мы думаем о смерти. Поэтому здесь никто не женится. Будто боятся привязаться друг к другу душой. Будто все хотят умереть в одиночку...»

Но Каталина была не права. Сан-Игнасио успел приготовиться к свадьбе. Лола Лопес и Хосе Росарио решили пожениться. Лола распрощалась с прошлым. Рука об руку они будут строить новую жизнь. Хосе Росарио будет учителем, а Лола станет помощницей учителя! Позади осталось много тяжелого, они выстрадали свое счастье. Ждать они не хотели. Тибисай побежала искать падре, чтобы он обвенчал новоявленных жениха и невесту. Но, видно, счастье сроднилось в Сан-Игнасио с несчастьем. Обвенчаться они не успели. На реке показались лодки. В поселок приплыли гвардейцы. Сержант Гарсия был рад гостям, тем более что лейтенант Эррера с уважением поздравил его: не часто бывало, чтобы мирные жители так героически справлялись с бандитами.

— Здесь все герои, — сказал, покачивая головой, Хустиньяно, — и лодочник, и Гаэтано, и священник, которому надо отдать должное, и женщины поселка. Все внесли свой посильный вклад в дело победы, и мы ее одержали, лейтенант!

— Теперь отдыхайте, вы это заслужили, — добродушно разрешил лейтенант Эррера.

Широкой улыбкой встретила лейтенанта и Жанет. Она собиралась уезжать из Сан-Игнасио, и как можно скорее, нисколько не сомневаясь, что и Антонио поедет с ней. Они ведь помирились, опять были вместе. Ее жених знал, что она по горло сыта здешними безобразиями!

Зато Лола плакала навзрыд. Хосе Росарио пока спрятали у Фернандо. На этот раз он, возможно, и избежит ответа за свое партизанское прошлое.

Но не может же он прятаться всю свою жизнь! Не может жить под дамокловым мечом страха! Про себя Хосе Росарио решил, что он за все готов держать ответ. Он уже смотрел в глаза смерти и теперь ничего не боялся. Правда, он все-таки сначала хотел бы обвенчаться с Лолой. Но захочет ли Лола остаться соломенной вдовой?

Если Хосе Росарио приготовился к ответу, то Гараньон и не собирался ни за что отвечать. Он, который навлек на поселок столько напастей, не сомневался, что сумеет уйти от ответа. Как-никак с Мисаэлем, который его охранял, они были старые друзья. Неужели Мисаэль не позволит ему уйти в горы? Гараньон уже успел припугнуть Паучи, чтобы держала язык за зубами и не проговорилась Дагоберто, что он таскал ее в горы. Теперь он уйдет в горы один и станет жить по-своему. Мисаэль усмехнулся, слушая Гараньона. Как он может быть таким глупцом, этот силач? Неужели он еще не понял, что нет смысла бежать от Маниньи Еричаны? Могущество ее слишком велико, все его попытки всякий раз кончаются ничем. Сколько раз пытался сбежать Гараньон и попадал только в худшую беду. Поэтому Мисаэль и сказал в ответ на рассуждения Гараньона:

— Забудь о горах, Гараньон. Говорю тебе это по-дружески: не осложняй жизнь ни себе, ни мне. Ты ведь, покойник, Гараньон, поэтому не сопротивляйся. Идем!

Манинья ждет тебя. Ты мертвый человек, Гараньон.

Гараньон покорился. А что ему еще оставалось делать? Увидев в доме Маниньи Бенито, он вновь налился злобой и прошипел:

— Дожили! Манинья уже не может обойтись без людей лодочника!

— Такупаю спасли жизнь лодочник Леон и Каталина Миранда, так что лучше тебе помолчать и подумать о своем. Тебе есть о чем подумать, Гараньон. Манинья скоро вернется.

Вернувшись, Манинья мельком взглянула на грузную фигуру Гараньона, что понурившись сидел в углу. Внутренне он не смирился, не признал своего поражения, он просто затаился, как подлая паршивая собачонка, которая только и выжидает удобного момента, чтобы укусить.

Манинья кивнула своему неверному рабу Гараньону. На Манинье были краски смерти, и он покорно потащился за ней в лес.

Мисаэль даже посочувствовал своему бывшему товарищу, хоть и не любил его. Посочувствовал, но признал, что возмездие это справедливое.

Но не смерть была возмездием Маниньи за жадность, трусость и предательство Гараньона. Когда он стал просить у нее прощения, она не мешала ему пресмыкаться.

— С каких это пор прощают воров, Гараньон? — спросила Манинья. — Воров необходимо наказывать.

Но Гараньону, как и Хайро, была нестерпима сама мысль о смерти. Но он изгадил свою жизнь подлостью. И чем хуже он жил, тем больше боялся умереть.

— Ты глупец, Гараньон, — сказала ему Манинья, — ты не понял, что твоя жизнь и есть для тебя самое страшное наказание. Ты неверный раб, который всегда будет бегать и всегда возвращаться. Твой крест быть моим рабом, и наказание твое в том, чтобы быть со мной рядом. Ведь ты не любишь меня. Ты боишься меня и всегда хочешь от меня сбежать.

Манинья пристально, понимающе смотрела на Гараньона.

— Ты оставишь меня в живых? — торопливо спросил Гараньон.

— Конечно. Ты должен накопить много злобы. И когда я устану от жизни, ты мне наконец отомстишь.

Гараньон не слишком вникал в слова Маниньи. Он не интересовался их смыслом. Он понял одно, самое для себя важное: ему снова дали отсрочку, и считал, что выиграл очередной раунд.

Мисаэль, увидев Гараньона живым и здоровым, не поверил своим глазам. Да такого просто быть не могло! Что случилось с их госпожой?

Мудрый старый Такупай, которому уже стало легче, снисходительно смотрел на изумленного Мисаэля.

— Я-то думал, она его на кусочки разорвет! В мелкие клочки и по ветру пустит! — продолжал удивляться Мисаэль.

— С каждым днем сеньора становится все мудрее, — ответил ему тихо Такупай. — То, что она сделала, может, и похуже смерти. Моя госпожа все знает. Она необыкновенная женщина.

Манинья была сама нежность, сама любовь с Такупаем, а ему пребывание в стране мертвых будто придало власти над Маниньей, он будто стал ее мудрым отцом.

Она сидела возле Такупая, смотрела на него, а он говорил:

— Что ты так испугалась за своего Гуайко, Манинья? Кто тебе сказал, что Гуайко умрет и оставит тебя одну?

Но Манинья не стала отвечать на бессмысленные вопросы, она задала свой вопрос, который не давал ей покоя:

— Ты соединил мою руку с рукой Каталины Миранды, Гуайко. Ты был в бреду. Ты сделал глупость, но скажи, что ты знаешь об этой женщине? Почему любишь ее? Почему защищаешь?

— Знаю только одно: она ни в чем не виновата и не заслужила зла от Маниньи.

— Но разве не она первая причинила мне зло, Гуайко? Она нарушила жизнь моей сельвы, лишила меня покоя и хочет отнять моего мужчину.

— Ты великая женщина, Манинья. Ты простила даже Гаранъона, а он — дурной человек, очень дурной. Каталина похожа на беспомощного птенца. Она только учится летать, Манинья,

— Нет, она не беспомощна. Ее защищает кто-то могущественный и сильный. Много раз мои руки отказывались служить мне, когда я хотела причинить ей зло. Иной раз мне становилось даже страшно... Мне, Манинье! И еще, Гуайко, мной владеет какая-то странная нежность. Почему я испытываю нежность к той, кого не люблю?

— Потому что Манинья подошла к периоду неясности, — ласково сказал Такупай, — к периоду мудрости, к периоду перелета. Довольно пачкать руки кровью людей и животных, Манинья. Летай высоко, как птица, пока не достигнешь самого высокого в жизни. Но для того чтобы попасть туда, нужно уметь прощать.

— Смерть уже выпущена, Такупай, и никакое прощение не спасет эту женщину, — упрямо, но и печально сказала Манинья.

— Неправда, Манинья. Ты — великая женщина, ты можешь все!

— Нет! Я уже ничего не могу изменить, Гуайко. Тапара с душой Миранды почернела.

И даже Манинья Еричана не может отвести от нее смерть...